– Извини, Тедди, но придется прервать разговор, – раздался с потолка голос Марка.
Откуда-то из-за кушетки выскользнул крошечный многоногий бот и всадил в шею Лючии иглу. Девушка обмякла, ее руки бессильно упали.
– Очень интересно, очень познавательно, – сказал Марк. – Но возникла опасность, что она растянет пластик и сможет высвободить руки. Боюсь, ей достаточно было двух-трех секунд, чтобы освободиться и убить тебя.
– Не убила же раньше… – пробормотал Тедди.
– Я склонен считать, что в тот момент остатки ее настоящей личности сопротивлялись, – сказал Марк.
Тедди кивнул. Он помнил, как Лючия молотила его, а он так и не решился ударить в ответ. И даже в те секунды с недоумением понимал, что его избивают, а не пытаются убить.
– Хорошо было бы послушать ее подольше, – вздохнул Марк. – Но и так достаточно интересно, верно?
– Это действительно возможно? – спросил Тедди. – Что ее не было на Земле, а вместо нее был биомеханизм?
– Не знаю, – ответил Марк. – Сомневаюсь, но не знаю. Однако Лючия была уверена в том, что говорила.
Тедди кивнул.
– А сейчас возьми скотч, приятель, – попросил Марк. – Понимаю, что тебе трудно, но руки ведь уже поджили? У доктора в ящике стола есть рулончик. Плотно привяжи Лючию к кушетке, я не хотел бы держать ее все время под наркозом.
– Где доктор? – спросил Тедди, роясь в столе.
– Возле шлюзовой, – сказал Марк. – Командир с Криди пытаются починить антенны. Доктор с Яном, они кое-что затеяли.
– Как ремонт? – Тедди нашел скотч и теперь пытался отлепить кончик ленты. В перчатках, полных геля, это было нетривиальной задачей.
– Все сложно, – уклончиво ответил Марк. – Но они стараются.
Мир вокруг становился все необычнее и необычнее.
Горчаков с любопытством следил за тем, как исчезает и белый цвет. Теперь он стоял в черной тьме, но тьма эта была наполнена оттенками, позволяющими видеть все неожиданно четко и контрастно, как в технике рисования «гризайль».
«Откуда я знаю про гризайль?» – подумал Валентин с интересом. Кот уже скрылся за уцелевшей антенной, тянувшийся за ним фал уходил за борт корабля. Тот фал, которым был пристегнут Горчаков, почему-то дергался, натягивался, тащил его в люк. Пришлось упереться ногами, даже чуть откинуться, чтобы устоять на месте. Фал подергался и ослаб.
Оставалось только ждать. «Гризайль… Я любил рисовать в детстве, я ходил в художественную школу, но это было давно… я все забыл…»
Неожиданно он вспомнил залитый светом зал, мальчиков и девочек, стоявших перед смешными маленькими мольбертами, почувствовал кисточку в своей руке. Услышал голос преподавателя Эдуарда: высокого, тощего, угловатого, в черных брюках и черном свитере, будто он сам был нарисован в технике «гризайль».
– Не важно, станете ли вы художниками, знания не бывают лишними. «Гризайль» – красивое слово, правда? Это живопись, в которой используется только один основной цвет в его различных тоновых вариациях…
Валентин будто наяву оказался в своем детстве. Видел свою руку, неуверенно касающуюся мягкой акварельной бумаги кисточку, свои тощие ноги с поцарапанными коленками и обтрепанные понизу шорты, чувствовал медовый запах ученических красок…
Как странно! Оказывается, он помнит каждый момент. Не просто помнит, может перенестись в него!
Валентин подумал о другом – и память услужливо развернула перед ним черноморский берег, смеющееся лицо девушки, которую он любил, соль на губах, а потом – сладкий привкус ее поцелуя, звонкий смех, она вскочила и побежала в воду, парни хохотали и пихали его в спину:
– Валька, не упусти!
«А я ведь могу не упустить, – вдруг подумал Горчаков. – Могу сейчас побежать. И догнать…»
Он подумал, что понимает, почему любопытный журналист вдруг отцепил фал и спрыгнул с несущегося корабля. Отправился догонять что-то свое. Может быть, и сейчас догоняет? Где-то в вечности пространственно-временной червоточины? Давно кончился воздух в баллонах, давно иссякли батареи скафандра, но все это условность, а он летит, бесконечно переживая один момент своей жизни за другим…
Рука Горчакова поползла к поясу, нащупала крепление фала. Да, механизм заклинен, но у него есть универсальный нож, стандартный инструмент космонавта. Глупо было ограничиться механизмом, верно? Валентин может освободить рычаг сброса. Или перепилить фал, тот очень прочен, но мономолекулярная нить в ноже его рассечет…
Он убрал ладонь с рукояти ножа.
Потом.
Когда Криди вернется.
Он дождется возвращения кота, а лишь потом отправится в вечное ничто. Он командир, он должен заботиться об экипаже.
Где же этот кот?
Валентин посмотрел в сторону антенны.
И увидел Криди.
Тот висел на фале, кота тянуло за кораблем, словно лыжника за бугелем. То ли он сорвался, то ли спрыгнул сам – и теперь, утратив связь с кораблем, безвольно болтался на конце фала.
Валентин сделал шаг, другой. Нагнулся, взял фал Криди, потянул.
Никакого эффекта.
Фал зацепился за уцелевший эмиттер.
Надо пройти двадцать с лишним метров, вытянуть кота, потом помочь ему вернуться в шлюз – если он без сознания. Проверить, закреплен ли кабель на той стороне, а если нет – закрепить.
Горчаков сглотнул.
Мир в оттенках черного кружился вокруг, насмехаясь. Двадцать метров? Балбес, это двадцать парсеков. Двадцать тысяч лет. Вся Вселенная. Ты никогда не дойдешь…
– Командир, как вы себя чувствуете?
Горчаков вздрогнул и сфокусировал взгляд. Рядом, в одном из их корабельных скафандров, стоял… стоял Ян!
Голова соргосианина была вытянута вперед куда сильнее, чем у людей, он буквально упирался носом в прозрачное забрало. Надеть шлем, наверное, представляло для него серьезную проблему, не меньшую, чем всунуть копыта в ботинки.
Но он стоял рядом с Горчаковым и даже придерживал его за руку.
– Плохо, – признался Валентин. – Мне хочется убежать.
– Спускайтесь, – спокойно сказал Ян. – Я помогу Криди.
– Не хочу внутрь! – возмутился Горчаков. – Хочу в вечность. В ничто!
– Как угодно, – покладисто сказал Ян. – Но вам надо сказать об этом старпому. Правильно? Вы должны передать командование. А потом можно в вечность.
Ян был прав, и Горчаков вздохнул.
– Верно. Я на минутку.
Он занес ногу над краем люка, шагнул в него, будто в колодезь, вектор гравитации сменился (кажется, и Ян пихнул его в спину). Голова на миг закружилась, мир внезапно обрел краски, объем и реальность.
– Дрянь! – закричал Горчаков, отшатываясь от люка. – Какая там дрянь!
Руки задрожали, едва он вспомнил, как нащупывал нож.
Матиас и Соколовский, оба в скафандрах, разумеется, оттащили его вглубь шлюзовой. В дверь на миг заглянул Ян, сказал:
– Иду за Криди.
И исчез.
– Осторожнее, Ян! – крикнул Горчаков. – Эта дрянь затягивает тебя!
– Какая дрянь? – отозвался Ян.
– Ничто. Пустота. Червоточина. Это сводит с ума!
Матиас и Лев напряженно смотрели на Валентина.
– Ну, я пока ничего… – ответил Ян. – Сообщу, как только что-то почувствую… слушайте, а ведь я стал первым жителем Соргоса, вышедшим в открытый космос!
«Это не космос, балбес!» – захотелось выкрикнуть Валентину.
Но он сдержался. Задышал медленнее и спокойнее, восстанавливая дыхание, воздух был перенасыщен кислородом.
– Уже не тянет спрыгнуть с корабля? – спросил Матиас.
– Никогда больше не выйду в червоточине, – выдохнул Валентин. Матиас неохотно отпустил его плечо. – И вам не позволю! Зачем вы послали туда парня?
– Потому что он не человек, – ответил Лев. – Я подумал, что эффекты червоточины разнятся для разных видов. Криди держался гораздо лучше вас, уж извините. Значит, Ян…
– Мог сразу слететь с катушек!
– Да, – признал доктор. – Или, наоборот, воспринять мир за обшивкой совершенно спокойно.
– Вытащил Криди, – сообщил Ян. – Он что-то бормочет, но цепляется за меня. Несу его назад.
– Ты в порядке? – спросил Горчаков.
– Да, – кажется, Ян даже смутился от собственного ответа. – Жутковато немного, но интересно.
– Что с кабелем? – спросил Валентин.
– Криди его закрепил, прежде чем сорвался. Я подергал, проверил. Он намертво приклеен к выводу сломанной антенны.
Им пришлось подождать еще две минуты, прежде чем Ян спустил Криди в люк. Кот почти сразу начал дергаться и ругаться, на своем языке, но с такой экспрессией, что стало ясно – он в порядке. Ян спустился следом, и Матиас немедленно закрыл люк.
– Тебе не хотелось спрыгнуть? – спросил Валентин.
– Нет, – просто ответил Ян. – Вот шлем бы снять, я натер себе нос о стекло.
Шипел воздух, наполняя шлюз. Горчаков переключил связь на Марка и спросил:
– Почему ты меня не позвал? Не окликнул?
– Командир, прослушайте запись, – ответил искин. – Я на вас орал минуты три. Вы будто не слышали.
– Не слышал, – признался Горчаков.
Индикатор на стене загорелся зеленым, и он стал снимать шлем. Криди сидел на полу, тряс головой и временами что-то шипел вполголоса. Потом сказал:
– Извините. Обычно я не позволяю себе подобных выражений…
Лев с удовольствием развалился в кресле, глядя, как Горчаков достает из капитанского бара коньяк. Сказал:
– Даже не стану протестовать, Валентин.
– Я и не ждал… – Горчаков щедро налил коньяк в четыре бокала, сел напротив доктора. Вообще-то в малой кают-компании их было шестеро, но Ксения сразу же покачала головой и взяла стакан воды, а Уолр, поколебавшись, вообще отказался от напитков.
Матиас и Мэйли взяли свои бокалы без возражений.
Был, разумеется, и еще один участник совещания – Марк.
– По русской традиции – не чокаясь, – сказал Валентин. – В память об Анне Мегер. Она была великолепным пилотом и хорошим человеком. Мы запомним ее именно такой, а не тем, кем или чем она стала.
Все отпили по глотку.
Валентин помолчал несколько мгновений, потом продолжил:
– Давайте подытожим ситуацию. Мы потеряли двух членов экипажа. И если потеря Лючии болезненна для нас морально, то потеря Мегер оставила серьезную брешь в экипаже.