Обновка, подготовленная извергом, оказалась не такой уж новинкой: Ведерников много раз видел в интернете эти карбоновые полосы, как бы лыжи, гнутые неполными восьмерками, придававшие бегунам-ампутантам странную козлоногость. Но приготовленная для него пара оказалась удивительно легкой, особенно в сравнении с его обиходными протезами, отстегнутыми и стоявшими рядом с кушеткой с косностью истуканов. Все равно он не представлял, как можно даже просто шагать на двух полуколесах, оснащенных ярко-желтыми шипованными нашлепками. «Пробуй, мой дорогой!» – подбодрила мать своим самым лучшим, самым нарядным голосом, и стало понятно, что у нее не так с лицом: лоб был разглаженный и словно надувной.
Ведерников, вздыхая и бормоча, кое-как поднялся. Снова, как много лет назад, когда он только учился ходить на протезах, у него возникло чувство, будто между культями и ощущаемой далеко внизу опорой разверзается бездна. Ведерникова повело на напольный глазированный горшок с какими-то тряскими цветочками, и протезист, навалившись всей горячей тушей, еле сумел его удержать. «Надо его познакомить кое с кем», – сдавленно пропищал мохнатый изверг, пробуя установить Ведерникова вертикально. Пол под Ведерниковым катился волнами, четыре невысокие ступеньки, которые пришлось преодолеть на пути к тренировочному залу, попытались его подбросить. Мать, забегая вперед, растворила перед ним знакомо крякнувшую дверь.
Витиеватый ад, построенный протезистом для дрессировки ампутантов, был на месте, но теперь к нему прибавились еще и тренажеры. Один, занятый, мерно рокотал, и по тугому, полосато бегущему полотну ровненько шагала миниатюрная спортсменка, двигая клубнично-розовыми локотками, виляя поднятым высоко на затылок хвостиком волос. Одна нога у спортсменки была настоящая, обутая в белую, ярко мелькавшую кроссовку, другая представляла собой премиленькую культю, затянутую в сложный снаряд и завершавшуюся такой же, как на Ведерникове, полосой карбона, сложно изогнутой, упругой, казавшейся в своем совершенстве главной пружиной всего беспрерывного движения, происходившего перед глазами Ведерникова, на фоне большого окна, на много струистых слоев залитого дождем.
«Кирочка! Можно вас побеспокоить?» – льстиво окликнул спортсменку разулыбавшийся изверг. Спортсменка сбилась с ноги – точно так же, как сердце Ведерникова на секунду сбилось с ритма, – отключила хлопком ладони содрогнувшийся тренажер и аккуратно сошла на паркет. Сразу Ведерников почувствовал запах своей несвежей футболки, на которой вдобавок желтели восковые капли от утренней яичницы. Он смотрел на Кириллу Николаевну Осокину и не совсем узнавал. Волосы ее, которым студийные осветители или на все способный фотошоп придавали много фасонистой позолоты, оказались более простого, домашнего, сдобного цвета, и они жарко пушились над разгоряченным лицом, которое Кирилла Николаевна промокала вчетверо сложенным махровым полотенцем. Между измятых бровок розовела нежная сыпь, фальшиво накрашенный рот размазался и поблек, превратился в линялое пятно. В улыбке ее, обращенной ко всем вошедшим, была какая-то принужденность, вовсе ее не украшавшая.
«Ну, как успехи, моя милая?» – промурлыкал изверг-протезист, забирая двумя руками ее розовоперстую лапку, исчезнувшую в этом пожатии, будто в огромной мохнатой рукавице. «Замечательно, Роман Петрович! Вы просто волшебник!» – звонко ответила знаменитость, и в круглых глазах ее, обрамленных свалявшимися темными ресницами, блеснули слезы. «Что-то не так?» – забеспокоился изверг. «Ой, Роман Петрович, ну совсем немножко…» С этими словами знаменитость, держась за выставленную надежным бревном руку протезиста, приподняла сложно снаряженную культю в белом чулочке. На сбитой белизне из-под верхнего ремня проступал сырой кровяной сургучок.
«Ну разве так можно, моя дорогая, моя хорошая! – разволновался протезист. – Вашу необычную ножку надо беречь сугубо! Лечить ее труднее, чем обычную, ну да вы знаете. Знаете, а сами хулиганите! Разве можно сразу столько тренироваться? А ведь у вас еще сегодня какая-нибудь встреча, какие-нибудь съемки…» «Роман Петрович, кого я когда подводила?!» – самолюбиво воскликнула Кирилла Николаевна, храбро опять вставая на свой карбоновый серп и превращая гримасу боли в бодрый оскал. «Галя!» – зычно крикнул протезист куда-то в глубину помещения. Тотчас из пасмурного сумрака, укрывавшего наиболее ажурные подробности лестничного адского круга, выдвинулось пухлое, вишневой кожи, инвалидное кресло, очень солидное, прямо-таки директорское. Кресло катил человек женского пола: жирные черные брови, очень белый лоб, пробор, будто проведенный острым карандашом, обвязка гладких волос вокруг небольшой головы. «Это Галя, моя помощница», – проговорила осклабленная знаменитость в сторону Ведерникова. Представленная Галя неприятно улыбнулась, показав выпирающую изо рта бледную челюсть, затем набросила на Кириллу Николаевну голубенький халат, устроила ее в скрипучих кожаных глубинах и, присев на корточки, напоминая лягушку, быстро распустила крепления протеза. По влажному, болезненно блестевшему лицу знаменитости разлилось облегчение.
«Ну что ж, давайте теперь знакомиться!» – с преувеличенной радостью обратилась она к Ведерникову. «Кирочка, позвольте вам представить, – важно выступил вперед протезист, и Ведерников мельком подумал, что с такой бородищей незачем было надевать галстук, можно было просто заправить бороду в пиджак. – Позвольте вам представить, дорогая, это Олег, сын моей супруги. С моей супругой вы знакомы». «Да, конечно, здравствуйте!» – с живостью обернулась Кирилла Николаевна к вежливо улыбавшейся матери, причем улыбка эта, как почувствовал Ведерников, не была рефлекторным откликом на сияние знаменитости, но выражала скептический нейтралитет. Надо было теперь что-то сказать, что-то столь же нейтральное и достойное – но тут Кирилла Николаевна вдруг просияла искренне и подалась вперед, смешно дрыгнув культей, толстенькой, как дынька.
«Ой, а не вы ли тот самый Олег Ведерников, спортсмен? Неужели это правда он?» – обратилась она к напыженному извергу, и тот величаво кивнул. «Очень приятно», – невпопад вставил Ведерников. «Я про вас читала в Сети и от знакомых слышала! – снова повернулась к нему лучезарная знаменитость. – Вы были легкоатлетом, прыгуном, а потом кого-то спасли, так?» «Он спас ребенка», – со значением произнес протезист, и на этих словах по маленькому лицу матери пробежала некрасивая тень. «Но вы потом куда-то пропали, – участливым тоном продолжила Кирилла Николаевна. – Я даже удивилась, помню. Сперва мне ваша история показалась совсем недавней, а потом я обратила внимание на даты. Чем вы занимались все это время? Конечно, спортом?» «Нет, не занимался, это невозможно», – тихо ответил Ведерников, глядя на белую правую кроссовку Кириллы Николаевны, что-то беспокойно растиравшую на подножке инвалидного кресла.
В эту минуту помощница Галя, сонно стоявшая в сторонке, вздрогнула и полезла в карман за ожившим мобильником. «Фонд Осокиной, слушаю вас, – проговорила она приглушенно, приложив телефон, как компресс, к плоской щеке. – Нет, Осокина сейчас занята. Пожалуйста, изложите ваш вопрос…» Бормоча все глуше, она отошла к мутно-зеленому окну и принялась там ходить, мерно кивая, нянча лицо и телефон, как если бы у нее болел зуб. Проводив помощницу долгим взглядом и тяжелым вздохом, знаменитость запахнула поплотнее нежный халатик и поежилась. «Вот, как осталась без ноги, так все время мерзну, – пожаловалась она. – Врачи говорят, нарушено кровообращение. А как у вас, так же?» На это Ведерников молча пожал плечами, и движение это отдалось в заколебавшихся протезах, словно копивших силу, чтобы завалить Ведерникова навзничь. «Вы сказали странную вещь: невозможно, – задумчиво продолжила звезда, глядя на Ведерникова припухшими, полными сырости глазами. – Но ведь столько инвалидов тренируется! И они добиваются потрясающих результатов. А вы вообще могли бы стать нашим русским Писториусом. Ведь у Писториуса получилось!» «И у него не получилось», – все так же тихо и глухо проговорил Ведерников, чувствуя, что просто не вынесет, если его сейчас принудят комментировать и объяснять.
К счастью, помощница Галя как раз закончила свой долгий, нудно-укачливый телефонный разговор. «Кирилла Николаевна, нас немцы ждут в офисе к шести», – бесцветным голосом напомнила она, убирая мобильник и вытирая крупную белую руку о шершавую коричневую юбку с люрексом. «Протестую! – тонким голосом воскликнул протезист. – Вам, дорогая моя, необходим денечка на три постельный режим!» «Ах, Роман Петрович…» – в тихом умилении протянула знаменитость, и протезист сразу поплыл, щечки его буквально растаяли, будто два шарика клубничного мороженого.
«Так, Галочка, сейчас мы в душ, потом мою мазь, обуваемся и вперед!» – уже другим, телевизионным тоном скомандовала Кирилла Николаевна, и помощница со вздохом привычно впряглась в колесницу, снова выставив мелкозернистый пробор и черные брови, сошедшиеся встык. «Нет, погоди минутку, – остановила ее Кирилла Николаевна. – Когда нам в следующий раз к Роману Петровичу? У тебя должно быть записано». Помощница Галя снова достала телефон и принялась листать разгонявшиеся, плывшие и замиравшие экраны. «Вот, – наконец сообщила она, придавив указательным нужную информацию, – пятница, двенадцать тридцать». «Вы ведь сможете приехать сюда в это же время? – обратилась знаменитость к Ведерникову. – Нам обязательно нужно поговорить! Вот увидите, я вас расшевелю!» «Сможет, конечно, сможет!» – поспешил ответить за Ведерникова сияющий изверг.
«Отлично, тогда до пятницы!» – Кирилла Николаевна, уже разворачиваемая, заиграла в воздухе быстрыми пальцами, вызвав ликование пыли, зажженной низким лучом пробившегося солнца. За окном деревья маленького парка блестели, будто горки серебряных и медных монеток, игрушечные автомобили один за другим выезжали с парковки, вызывая колебания одной на всех оцепенелой, густым закатным маслом залитой лужи. «В пятницу у меня не получится», – сообщил Ведерников в спину уплывавшему креслу, но его никто не услышал.