Но потом алая лыжница возвращалась наверх по канатной дороге и оказывалась коренастой и скуластой теткой; длинноногая особа на соседней террасе вставала, поднимаясь все выше, выше над своим столом с запачканными кофейными чашками и раздуваемыми ветром бумажными салфетками; псевдо-Кира, сопровождавшая толстуху, тоже обнаруживала при ближайшем рассмотрении нежную пухлявость, ее дополнительные подбородочки хотелось потеребить двумя пальцами. Негодяйчик вдруг поймал себя на том, что стал бояться женщин – того чужого в них, что прежде преспокойно игнорировал. Его теперь отвращали все эти волнистые носы, все эти разные, но непременно со слащавым процентом шоколада или карамели оттенки загара, все эти крашеные и некрашеные ротики, в которых раздраженному негодяйчику виделось нечто анальное. Было какое-то злое волшебство в том, как Кира, приближаясь, превращалась в очередного монстра. Нет, умом Женечка понимал, что натыкался зачастую на вполне кондиционные женские экземпляры. Например, девица, делавшая селфи над обрывом, оказалась совершенная красотка, с зеленовато-желтыми цитрусовыми глазищами и высокими бровями, точно вышитыми шелком. Но в этих ярких, явно дорогих, явно купленных каким-нибудь модельным агентством женских чертах Женечка усмотрел лишь искажение Кириного облика, ужасную деформацию, чуть ли не заразную болезнь.
Кира была как драгоценное ожерелье, у которого порвалась нитка: бусины были рассыпаны повсюду, от оригинала оставались пустые обрывки с бесполезной застежкой. Дело в том, что Кира вела себя совершенно не так, как планировал негодяйчик. По замыслу, они должны были каждый вечер где-нибудь торжественно ужинать: он – в одном из двух привезенных с собой лайковых костюмах, она – в открытом и блескучем вечернем платье, которое Женечка собирался ей купить и даже присмотрел в одном из крошечных, при этом жутко дорогих поселковых бутиков. Теперь этот призрак из тюля, царивший в яркой витрине, дополнительно мучил негодяйчика, потому что завладеть вниманием Киры никак не удавалось. Она все время была окружена своей энергичной, все прибывающей, сворой, явно враждебной по отношению к Женечке, норовившей его оттеснить, облаять оскорбительным смехом, а то и цапнуть до крови. Настроение Киры буквально скакало от лихорадочного, с приливающим и отливающим румянцем, оптимизма до унылой опустошенности, когда только протез, на который она словно натыкалась при ходьбе, оставался твердым, все остальное вихлялось, болталось, со здоровой ноги все время сваливалась и отставала от хозяйки мятая плоская туфля. Ужинали каждый вечер всё в том же, оскорбительном для Женечки, месте, и Кира занудно сетовала, что никак не освоит по-настоящему горные лыжи, что это на нее не похоже, что она ожидала от себя гораздо больших успехов. За всю почти целую неделю негодяйчику только пару раз повезло остаться наедине со своей будущей супругой, причем его попытка нежно приобнять настоятельно нужное ему существо превратила Киру в угловатый и горбатый камень, а легкий, как перышко, поцелуй в уголок шершавого рта внезапно вызвал такую бурю слез, икоты, надсадного кашля, что даже негодяйчик перепугался.
Между тем хорошенький поселок готовился к Рождеству, что считалось здесь важней, чем Новый год. Над центральной улочкой натянули целое ажурное полотнище мигающих, играющих, выкладывающих как бы волшебные фонтаны разноцветных огней. Буквально каждое строение, включая памятный сарай с деревяшками и куртками, было словно нарисовано в темноте отчетливыми линиями золотых и розовых гирлянд, что казалось Женечке особым видом жульничества, потому что световой рисунок, как бы детский, был гораздо симпатичнее, чем реальный поселок днем, – и вообще, ночные огни могут очерчивать и изображать совсем не тот объект, к которому они в действительности прикреплены.
Днем разубранные крепкие лошадки таскали по улочкам лаковые сани, битком набитые орущими верзилами, и после проезда этих валких бутафорских экипажей на снегу, в окружении бутиков, иногда золотился свежий, уже размазанный полозьями дымящийся навоз. Многочисленные Санта-Клаусы, нанятые отелями, отличались от отечественных Дедушек Морозов более коротким, в виде скорее курток, покроем традиционной красной одежды и некой общей спортивностью, европейской моложавостью, неуместной, по мнению Женечки, для данного праздника. Они не только раздавали прохожим открытки и шоколадки с юмористической рекламой, но и мелькали, вперемешку с обычными лыжниками, на исчирканных склонах, иногда теряя длинные колпаки с помпонами и даже накладные бороды, напоминавшие в полете серые перья. Такие же, как у них, колпаки из синтетической, скрипучей на ощупь фланели продавались на каждом углу, и многие в них обряжались, чтобы свободней орать и плясать, – но Женечка терпеть не мог ненастоящей одежды, не понимал затрат на маскарады и предпочитал оставаться самим собой, а не куклой в спектакле. Пластмассовое «рождественское дерево», вставшее на пятачке перед скучной, как беленый амбар, местной церковкой, Женечка также не одобрил: эта подделка бутылочного цвета ничем не пахла и несла на себе четыре, и только четыре, разновидности зеркальных шаров, которые Женечка, обойдя сооружение кругом, не поленился посчитать.
Он опасался, что Кирина свора будет отмечать Рождество все в том же позорном ресторане – который им, как выяснилось, оплачивает какая-то швейцарская газета. Однако подхалимы русской знаменитости решили ради праздника сами тряхнуть мошной и закатиться в соседний городок, что теплился нарядно, будто именинный торт со свечками, за пазухой сизой горы, самой надменной из всех. Женечка прознал о поездке случайно, Кира, погруженная в свои туманы, как-то его не пригласила, что было, сказать по правде, необыкновенно больно. Накануне вечеринки Женечка ухватил за локоть целеустремленного, чесавшего куда-то мимо канатной станции Мотылева и без обиняков объявил, что тоже намерен присутствовать. «Ну, вообще-то…» – замялся недовольный Мотылев, состроив вяленую рожу и весь завернувшись в сторону своей неизвестной цели. «Конечно! Обязательно!» – послышался звонкий голос Киры, и она неумело подъехала, точно кто ее неодинаково дергал за обледенелые лыжины. «Я была уверена, что сказала тебе, – произнесла она виновато, ткнувшись с размаху в Женечку и заключив его в объятия, криво подпертые лыжными палками. – Что-то я стала совсем никакая. Еще позавчера думала, что пригласила». «Вот как», – сердито буркнул Мотылев, вывернулся и почапал дальше, не совсем в ту сторону, куда стремился изначально. «Валерка просто ревнует, – смутно улыбнулась Кира, на этот раз настоящая, не собиравшаяся ни в кого превращаться. – Знаешь, наши завтра собрались напиться. Ты, я знаю, не злоупотребляешь, так что будь при мне, пожалуйста, если все они полягут под столом». Женечка горячо пообещал.
Ровно через сутки Женечка, выбритый до гранитного кладбищенского лоска и очень достойно одетый, спустился к вызванным для путешествия такси. Церковная башенка, похожая на граненый, остро отточенный карандашик, брякала колокольцем так неистово, что негодяйчик забеспокоился, не случился ли пожар. Он, если честно, опасался какой-нибудь помехи, внезапной каверзы и с тревогой всматривался в горные склоны, ставшие цвета грозы, с обморочными белилами низко осевших облаков. Однако все шло по плану, румяная свора собралась у трех оранжевых минивэнов практически вовремя, и Кира сияла в нежной крашеной шубке, со стразовой звездой в высоко уложенных волосах. По праву официального сопровождающего Женечка уселся рядом с нею в головной автомобиль и во все время гладкого огнистого пути держал невесту за руку, которую та не отнимала, только тихонько вздыхала и круглыми стеклянными глазами смотрела в окно.
На необычайно скользких ступенях ресторана, где был заранее сделан резерв, компанию приветствовал здешний Санта: жизнерадостный пузан на ногах колесом, с большим мясистым носом и огромным лбом как бы в два этажа, весьма похожий в своей широкой бороде на канонического Карла Маркса. В рифму к основоположнику, заведение оказалось русским. На эстраде добры молодцы в атласных рубахах извлекали ноющий разлив из ярко-желтых балалаек, из которых одна малютка была размером с деревянную ложку. Стены заведения были расписаны курчаво разузоренными птицами, женственными конями и похожими на новогодние елки кремлевскими башнями. Стилизованный прилизанный официант в фартуке провел гостей к заказанному столу, где уже ожидали сморщенные соленья и мутные морсы в стеклянных кувшинах; тотчас прилетела, как на крыльях, блестевшая горкой бисера черная икра.
Только эта икра да еще нарезанный вручную, то есть криво, бородинский хлеб и были приемлемы; все остальные блюда оказались с сильным акцентом, причем скорее с китайским. Борщ, нежно-розового цвета, был сладковатый, терпкий и недостаточно горячий; пельмени, которым полагалось быть маленькими и тугими от мясного сока, плавали в сером бульоне, будто большие дряблые тряпки. Балалаечников на эстраде сменили горластые цыгане, их усатые жирные солистки звенели монистами, будто обезумевшие, высыпающие состояния игральные автоматы. Все вокруг было смещено, безумно. Лихое, подгоняемое скрипками и воплями веселье не сближало сидящих за столами, наоборот, обособляло каждого в его глухом коконе. Кира сидела рядом с напряженным Женечкой, очень прямая и немного растрепанная, вместо теплой ладони предлагая ему неудобный, скользким шелком обтянутый локоть. Скрипки все не умолкали, все неслись, вились, щекотали и царапали слух, будто сумасшедшие многоножки.
Только одно на всем тесно заставленном столе сохраняло силу и идентичность: русская водка. В смысле водки вечеринка шла по строгому плану. Руководил процессом, разумеется, Мотылев. Почему-то Женечка считал, что именно Мотылев, обожающий все возглавлять, нарядится сегодня Дедом Морозом, а Киру потянет в Снегурки. Однако агент удивил, скинув сдобный пуховик и оказавшись в смокинге – сидевшем так, что Женечка даже позавидовал, взяв себе на заметку, что не вся шикарная одежда бывает кожаная. Строгий, вдохновенный, с белоснежной, гипсовой твердости грудью, Мотылев сидел во главе стола и, будто исполнитель мирового уровня, священнодействовал над подносом с толстенькими стопками, который через равные промежутки времени приносил и почтительно ставил перед ним прилизанный официант. Точность, с какой наполнялись граненые патрончики – выпуклый жидкий заряд не доходил ровно на три миллиметра до стеклянного края, – вызывала изумление, тем более что хрустальный, вроде ананаса, графинище, содержавший горючее, был пренеуклюжий. Дальше, по знаку Мотылева, все разбирали свои тяжеленькие порции и, по другому знаку, замахивали.