И вот выходило, что Женечка был неправ – ну, или не совсем прав. Ему сразу следовало взглянуть на происходящее вокруг как на бизнес – причем на очень хороший бизнес. Во всяком правильном бизнесе продаваемый товар на две трети состоит из иллюзии, в которую необычайно выгодно инвестировать. Теперь негодяйчик знал, как ему поступить. Решительным шагом возвратившись в ресторан, сбросив дубленку прямо с плеч на пухлые руки гардеробщицы в картонном кокошнике, он прямо проследовал к невесте. «Я насчет нашего разговора, – произнес Женечка, хозяйски приобнимая Киру за шелковое теплое плечо. – Ты права, сегодня неудобно, тогда давай завтра, прямо с утра. Возле канатки, где шезлонги, в десять, договорились?» Не поднимая глаз на негодяйчика, Кира медленно кивнула.
Наутро в оглушенном, немножко замусоренном поселке стояла та просторная, пустая тишина, какая бывает во всяком месте после общенародного загульного праздника. Звук захлопнувшейся за Женечкой гостиничной двери долго висел в воздухе призрачным прямоугольником, отчего казалось, что можно войти обратно в дверь, вовсе ее не открывая. Небольшой сугроб около крыльца был прожжен обледенелыми желтыми дырьями, совсем как в русской деревне. Поглощенный мыслями о плане и о Кире, Женечка, пожалуй, слишком рано надел деревяшки, к ним прицепились мерзлые, скрежещущие кудри серпантина, так что пришлось все снова снять и распутать.
Та иллюзия, что продавалась здесь вместе с лыжами, инструкторами и штруделями, называлась – опасность. Вокруг синело и розовело пространство гигантского аттракциона. Такие, как юный бородач и веснушчатый экстремал, служат целям рекламы – причем, что забавнее всего, делают это бесплатно. Естественно, что в зоне, где идут интенсивные продажи, человек, не потребляющий товара, автоматически становится изгоем. Рынок распознает его как чужого, как вирус, и управляемая рынком человеческая масса стремится его уничтожить. Но он-то, Женечка, сам бизнесмен и понимает, как все устроено; он не кукла, а кукловод.
На самом деле никакой опасности нет. В конце концов, Европа есть Европа, думал негодяйчик, приближаясь к тонко курившемуся обрыву, возле которого алели и хлопали пустые шезлонги. Здесь никому неохота выплачивать компенсации и покрывать медицинские страховки. Если бы на этом склоне, самом, по версии рекламы, крутом и престижном, действительно можно было разбиться, то его обнесли бы перилами, понаставили вокруг охрану и штрафовали бы за любую попытку с него съехать. А так – вон они, киборги: их сильно меньше, чем обычно, тоже люди, выпивали. Тем не менее – три, не то четыре полусогнутых человечка летят, вздымая снеговые гребни, к серебряному, словно гравированному лесу. Женечка, разгадавший иллюзию, полагал, что скатиться на деревяшках вниз будет не так уж сложно. Вот вверх по склону он бы не полез, это потребовало бы серьезных мускульных затрат, а Женечка никогда не тренировался, было лениво и некогда. А просто с горы – это пассивно. Жаль, конечно, недоиспользованного старину Мориса, может, тут и правда есть какие-то приемы. Но Женечке надо съехать только раз, потом разговор, Киру под мышку и сразу в Москву.
Негодяйчик увидел Киру издалека. Она шла медленно, приволакивая левую лыжу. Но улыбка на оживленном, необыкновенно ярком лице сияла такая, что Женечка выронил неправильно упершиеся палки и разулыбался навстречу. «Какое прекрасное утро! – воскликнула Кира, неловко подкатываясь. – Посмотри на эти розовые горы, они похожи на цветы!» Ничего от цветов не было в холодном, изломанном сверкании сумрачных громад, похожих скорее на тучи с молниями, утопавших не то в земной, не то в небесной обморочно-лазоревой мгле. Однако Женечка был сейчас готов соглашаться со всем, потому что к его необычной женщине вдруг вернулась вся ее светлая сила, на которую негодяйчик очень по жизни рассчитывал. «А наши, представляешь, все дрыхнут, – счастливым голоском продолжила Кира. – Разве что к вечеру соберутся. А не надо было так напиваться!» «Ну, мы-то с тобой почти не пили, молодцы», – поддержал ее воодушевленный негодяйчик. «Так что у тебя за разговор? Я вся внимание», – Кира заправила в растянутую шапочку прыгучую кудряшку и посмотрела на Женечку так открыто и весело, что у того вдруг рывком расширилось его небольшое увесистое сердце.
Но – был план. «Знаешь, ты посиди немного вот тут, – Женечка сопроводил удивленную Киру к двум заранее сдвинутым шезлонгам, на одном из которых темной горкой лежало выгруженное из сумки Женечкино имущество. – Здесь кофе в термосе, конфеты». «А ты куда?» – Кира заметно встревожилась, но так было надо. «Хочу, чтобы ты увидела кое-что», – важно ответствовал Женечка. Чувство собственной ценности, никогда его не покидавшее, сейчас плотно наполняло негодяйчика до самой макушки. Он вытащил из кучи, брякнув им о термос, дурацкий круглый шлем с картинкой и отливавшие стрекозиной зеленью и синевой, прямо в полморды, зеркальные очки. Все это он нечувствительно приобрел вместе с гастарбайтерски-оранжевым костюмом и деревяшками, а теперь, вот надо же, пригодилось. «Жека, что ты задумал?!» – в голосе Киры уже звенели женские нервы, и негодяйчик этому порадовался, потому что чем больше эмоций, тем лучше. Он не торопясь насадил на нос и занывшие щеки зеркальную консерву, отчего яркое утро сменилось на ранний неоновый вечер, затем нахлобучил шлем, севший неловко, точно негодяйчик его надел задом наперед. Вот с такой кое-как собранной, раздутой головой Женечка потащился к тому накатанному месту, с которого стартовали киборги. «Жека, стой!» – послышалось из-за спины. Ну вот, не стала сидеть, побежала следом, бросила вещи. А он все для нее приготовил. Лишь бы саму сумку не стащили, все-таки «виттон», года с ней не проходил.
И вот Женечка воздвигся. Ему вдруг показалось, что он прямо сейчас выйдет в открытый космос. Лиловый и беловатый склон, падавший в пространство прямо из-под курносых деревяшек, напоминал цветом и какой-то сгущенной текучестью земной шар, каким Женечка запомнил его из фильма про МКС. Слепящая ультрафиолетовая кромка обводила скалу, и маленькое солнце пронзительно лучилось на потемневшем небе, будто чужая звезда. Открывшаяся бездна отозвалась холодной щекоткой прожилок в ногах, в паху, и Женечка засомневался, не разумнее ли будет вернуться. Но тут деревяшки оскользнулись, прянули, и негодяйчик, чуть не сев на задницу, выпал из земного порядка вещей.
Эти несколько секунд, пока негодяйчик совсем не мог дышать, были до того страшны, что после он мечтал забыть, что же такое снег. Все вокруг рвалось со звуком мокрой тряпки, грубые, вразнобой, толчки под деревяшками выкручивали ноги, горы тряслись, распираемые какой-то подземной силой, готовым прорваться извержением ужаса. То слева, то справа окатывал с шорохом фиолетовый фонтан, скакнула и пропала маленькая ель, рябая, как сова. Женечка весь был как пронизанный вибрацией сердцежелудок на кривых выдираемых ножках, рот и усы превратились в шершавый пластырь. Он каждой костью ощущал, как тянет его к себе – тяжелое к тяжелому – каменная масса, как она жадничает, аномально наращивая Женечкину скорость. Вдруг одна деревяшка на что-то напоролась, щелкнула, ломаясь, встала щепой, Женечку бросило вперед, в осыпчивое снежное зерно, и сразу невероятная боль прошла высоковольтным разрядом по всему его естеству.
Те, кого негодяйчик именовал киборгами, бывшие в действительности законопослушными и скучноватыми супругами, проводившими в Швейцарии свой двухнедельный отпуск, наблюдали из панорамно застекленной капсулы фуникулера, как неизвестный в оранжевом, пренебрегая правилами карвинга или не зная таковых, пропарывал склон на манер пушечного ядра, после чего на обустроенной и ухоженной трассе осталась кривая рваная траншея, безусловно создающая опасность для спуска. Вдруг следом за оранжевым сорвалась и полетела легкая алая фигурка, без шлема, с трепещущей гривкой светлых волос, седых от снежной крупы. Младший из супругов, впечатлительный Питер, увидав это отчаянное преследование, громко ахнул и схватил старшего, серьезного, тяжеловатого умом и телом Джонатана, за скрипнувший рукав пуховика.
После Питер, с огромными слезами веры в прозрачных, близко поставленных глазенках, рассказывал всем, кто соглашался это слушать, что над одноногой русской знаменитостью, когда она неслась по изувеченному спуску, простиралась видимая как толстое, радужное по краям сгущение воздуха линза благодати, и невероятная женщина торопилась накрыть этой благодатью того, оранжевого, чтобы он не свернул себе шею. Джонатан, терпеливо снося эту милую чепуху, только качал прекрасно вылепленной, с подбритыми висками головой.
xiii
Еще прежде, чем сообщения о несчастье появились в Сети, с Ведерниковым связался по скайпу дерганый и бледный, точно подбитая моль, Мотылев.
«У Киры закрытый винтовой перелом левой руки и тяжелое сотрясение мозга, – сообщил он сухо, придерживая пальцами под красным глазом ниточки тика. – Твой, между прочим, выкормыш получил всего лишь растяжение связок и вывих плеча. Вдруг взял и решил всем все доказать. Жаль, я раньше не сообразил, насколько он урод». «Что говорят врачи?» – обмирая, спросил Ведерников. «Ничего жизнеугрожающего, – там, в далекой Швейцарии, у Мотылева из беспокойных пальцев с треском вылетела ручка, которую он вертел на манер пропеллера. – Оба фантастически легко отделались, хотя должны были разбиться насмерть. Кира с месяц пролежит в здешней больничке. Передавала тебе, чтобы ты не беспокоился и чтобы обязательно продолжал тренировки. Фильм будет, это она сказала твердо». «А выкормыш, как ты его называешь?» – голос Ведерникова вкрадчиво дрогнул. «Вот уж о ком можешь не волноваться! – с саркастической усмешкой воскликнул Мотылев. – Может, с недельку его подержат, больше незачем. С ним другая проблема: похоже, он крепко прилип к Кире. Для чего-то она ему нужна до зарезу. Первым делом, как очнулся на койке, объявил, что уж теперь-то они точно будут вместе. На огромную любовь не похоже, скорее, у нашего Жеки имеется оригинальный расчетец. Я понимаю, что ты его спасал, растил и все такое. Потому говорю тебе в глаза: возьми своего сынка на поводок. Тут никто не хочет видеть его среди Кириных друзей. Он уже ее чуть не погубил, одного раза достаточно».