Дважды он был страшно близок к исполнению замысла. В первый раз, возвращаясь с тренировки, Ведерников увидал, как негодяйчик, чем-то очень непохожий на себя самого, а чем именно — издалека не разглядеть, бесцельно прогуливается во дворе, вокруг ледяной пуговицы мерзлого фонтана, с разведенными на сторону руками, напоминая гуся, который сушит крылья. Вокруг не было никого, не считая елозившей вдалеке ярко-розовой коляски и неясной женщины при ней, чье лицо было заслонено раскрытой книжкой. Против обыкновения, негодяйчик был без шапки, его открытый затылок с дорожками грубых волосьев так и просился быть простреленным.
Все внутри Ведерникова остановилось, а сам он, отбросив мешающую трость, заспешил, заскользил по истертому дырявому ледку, наполовину вытянув из кармана дрожащий от нетерпения пистолет. Вдруг он оказался совсем близко от негодяйчика и услыхал что-то вроде музыкального, с переливами, кишечного бурчания — это Женечка, никогда в том прежде не замеченный, бубнил себе под нос популярную мелодию. В следующую секунду обе подошвы Ведерникова потеряли сцепление с асфальтом, протезы брыкнули в воздухе, и он плашмя грохнулся, а пистолет тем временем тихо выскользнул из кармана и куда-то вильнул.
«Дядя Олег? Вот ни фига! Лежите, не двигайтесь!» Негодяйчик, все еще отуманенный какой-то своей булькающей грезой, развернулся и попер к Ведерникову, навис, дыша мясным обедом, делая над Ведерниковым щупающие пассы. «Сломали чего? Сотрясение? Скорую?» — спрашивал он отрывисто и как будто радостно. «Не надо… Не сломал вроде…» — сквозь зубы простонал Ведерников, а сам возился, шарил около себя, приподнимая зад, будто раздавленный кот. «Еще минуточку», — остановил он Женечку, который, растопырившись, изготовился взяться. Наконец, пистолет обнаружился под складкой толстого пальто, и Ведерников, не понимая, ухватил он ствол или рукоять, незаметно сунул оружие в карман.
«Вот, сейчас сядем потихонечку», — проворковал негодяйчик и, подхватив пострадавшего под мышки, усадил так, что Ведерников почувствовал себя горбатым. «Теперь встаем-встаем-встаем», — пел негодяйчик, нежно взваливая на себя Ведерникова вместе с пальто и протезами. Ведерников, зажмурившись, ожидал, что вот сейчас пистолет снова выпадет и стукнет, но в кармане болталась привычная тяжесть, а где-то в недрах Женечкиной шоколадно-бархатной дубленки зародилась настырная вибрация. «Да, Игорь Иванович, — негодяйчик, продолжая поддерживать Ведерникова, почти как танцовщик партнершу, умудрился выудить из дубленки какой-то супернавороченный смартфон. — Да, хорошо, что вы подъезжаете. Только я вот вас не дождался. Дела семейные. Да, я все понимаю, но семья на первом месте, вы тоже меня поймите. Ничего не сорвется. Завтра все будет в лучшем виде. Хорошо, на связи!»
Теперь у Ведерникова, заботливо стиснутого, не было ни малейшей возможности достать и направить оружие. Ситуация была настолько нелепой, что он, справившись кое-как с отвратительно подвижным желудком, хрипло расхохотался. «Когда человек падает на льду, это не смешно, — назидательно заметил негодяйчик, покосившись на Ведерникова. — Я потому не люблю комедии, что там такое считается смешным. Я смотрю кино про жизнь, про любовь. Вы, дядя Олег, если будет тошнить, сразу говорите». Вокруг как-то прибавилось народу, лысый мужчина в волосатом пальтище распахнул перед влекущимися, точно с поля боя, дверь подъезда. «Вот, тетя Лида, полюбуйтесь! — воскликнул негодяйчик, когда они достигли этажа и домработница поспешно открыла на тройной сверлящий Женечкин звонок. — Вот они, спортивные успехи! Разве можно человеку без ног так утомляться? Тут здоровый на этом гололеде навернется. Я пока тут помогу, раздену, а вы стелите постель!»
Второй случай произошел дней через десять. Сидя на сырой скамейке, Ведерников обдумывал идею подстеречь негодяйчика у него в подъезде, как это делают все киношные киллеры. Преимущество состояло в том, что Ведерникову был известен код: любвеобильная Лида продолжала убирать для ребенка квартиру, и циферки на всякий случай, чтобы не забыть по пьяному делу, были записаны у нее на особой, лежавшей в прихожей, бумажке. Однако негодяйчик заявлялся и сваливал из дома безо всякой системы, часто, судя по угольной черноте обветшалых окон, ночевал в неизвестном месте. Засады на пупырчатой, в болотную зелень крашенной батарее, в соседстве пригретой жильцами одноглазой кошки и ее газетки с объедками, могли длиться сутками, что неизбежно сказалось бы на графике тренировок. Растирая подошвой, совсем как здоровый, чьи-то разбухшие, словно навозцем набитые окурки, Ведерников мечтал о сообщнике, таком неприметном, безымянном, исполнительном человечке, который мог бы за него и пошпионить, и подежурить. Тут он увидел, как знакомая «Волга», явно прошедшая тюнинг, но забиравшая, под управлением негодяйчика, боком на урну, проследовала на парковку.
Встав криво, почти впритирку к почтенному, сто лет не мытому «Ниссану», негодяйчик аккуратно выпростался с водительского места и тотчас нырнул в багажник. Оттуда он восстал, весь увешанный коробками, оклеенными разных цветов подарочной бумагой, с преобладанием синего и золотища. Коробки громоздились выше Женечкиной головы, и с ними негодяйчик сделался похож на гроздь квадратных воздушных шаров. Теперь объект был совершенно беззащитен. Наощупь, со второй попытки захлопнув гавкнувший багажник, негодяйчик осторожно двинулся к своему подъезду. Он поворачивался то одним боком, то другим, дотягиваясь медленной ножищей до того пятачка, который видел сквозь неудобный, вихляющий груз. Вдумчивая походка негодяйчика всегда напоминала разучивание танца, а теперь это был конкретно вальс, в котором никак, ни с какого подхода не удавался завершающий резкий пируэт.
Вот он, счастливый случай! Нарочно пришаркивая, чтобы негодяйчик не узнал знакомых инвалидных шагов и не развернулся здороваться, Ведерников поспешил ему вдогонку. На пути его встал сырой кустарник. Тут все жители спокойно шли к подъездам по газону, по черным тропинкам среди рябого, с обледенелым кружевцем, снежка, но Ведерников, помня про свое падение на скользком, не рискнул. В обход оказалось далековато. Ведерников, спеша к своей и Женечкиной погибели, все время оглядывался на маячившие сквозь кусты подарочные коробки с бантиками. Когда же он, наконец, завернул на дорожку, ведущую к подъезду, негодяйчик, собрав свою гроздь потуже, тянул указательный к тупеньким кнопкам кодового набора. «Ну, давай, оступись, задержись», — мысленно заклинал его запыхавшийся Ведерников. И сразу негодяйчик оступился, коробки косо переклинились, из брючного кармана выскочил пухлый, упругий бумажник, и, прикованный цепью, закачался между ног негодяйчика на манер путаного маятника. Но замок уже пищал, открываясь, железная дверь ослабила хватку и отошла, и негодяйчик, подтягивая бумажник повыше, увернулся со всеми коробками внутрь.
«Что ж, так, может, даже лучше», — с непонятным облегчением подумал Ведерников. У него никак не получалось отдышаться. Ледяные наощупь кнопки набора прыгали в глазах и под пальцами, а когда тяжеленная дверь с надсадным стоном впустила его в подъезд, одноглазая грязная кошка, от которой глухо воняло мазутом, принялась с мучительной дрожью тереться, оплела протезы и трость. Далеко наверху саданулся и с лязгом раскрылся доехавший лифт, потом донеслось бренчание увесистой грозди ключей, гром дверного железа, клацанье, тишина.
Ведерников знал, что негодяйчик живет высоко, но все-таки не стал вызывать ненадежную, с прыгающим полом, кабину, единственно чудом не застревавшую между этажами. Он понимал, что ему помешает все, что только сможет помешать. Поэтому он, успокоив дыхание, полез, чувствуя на трехтактном мерном подъеме, какими мускулистыми стали его загрубевшие культи. Негодяйчик откроет дяде Олегу, не сможет не открыть. Наверняка он в квартире один. А если даже не один — придумается что-нибудь. Вот и седьмой этаж.
Крепко взяв угревшийся Макаров за рукоять и сдвинув предохранитель, Ведерников, с ломотой во лбу, потянулся звонить. Но не успел он выдохнуть и дотянуться, как с железной дверью перед ним начали происходить перемены. Горевший желтой точкой стеклянный глазок сперва затмился чьим-то присутствием, а затем внезапно выпал, будто монокль из глазницы, и звонко заплясал по кафелю. Вслед за этим железо истончилось, вспучилось, грузно заколыхалось, с серой радугой на боку, будто огромный мыльный пузырь, и из пузыря вылупился, едва не наступив Ведерникову на ботинок, папаша Караваев, весь очень розовый и распаренный, с мокрыми колечками на груди, в растворе халата.
«Олег, какими судьбами! — радушно воскликнул плотненький фантом. — Вы к нам?» «Ну, некоторым образом», — пробормотал Ведерников и попятился. Халат на папаше Караваеве был роскошный, епископского лилового велюра, завязанный на пояс с золотыми толстыми кистями; по контрасту с халатом, тапки на бабьих, с полными икрами, ногах болтались обтрепанные и напоминали лепешки кактусов. «Это мне сын из Турции привез, — хвастливо сообщил папаша Караваев, заметив, что Ведерников смотрит на халат. — Никогда пустой не приезжает, всегда с подарком. Так вы, стало быть, к нему?»
Ведерников неопределенно помотал головой, чувствуя, что пистолет в кармане из теплого сделался холодным и из него, будто из неисправного крана, каплет в подкладку липкая водица. «Так вы заходите! — вскричал папаша Караваев, пригласительно указывая на дверь, вновь отвердевшую. — Только пистолетик ваш сначала мне отдайте». «С какой это стати?» — слабо запротестовал Ведерников, подумав, что папаша Караваев своими полинялыми глазками каким-то образом видит оружие сквозь пальтовую ткань. «А с такой стати, что вы с пистолетом не пройдете, застрянете, — охотно пояснил любезный фантом. — Я и сам многократно застревал, по разным причинам, ощущение гадостное, можете мне поверить. Дышать почти нечем, и неизвестно, когда отпустит». Тут Ведерников глянул сквозь лилового папашу, ставшего теперь как бы стеклянистым, на дверь, стоявшую по-прежнему прочно, и осознал наконец, что в него самого вмонтировано нечто, не пускающее войти.