га, о пресном, мягком тупике изрытого песка. «Хоть что-то хорошее, — отозвался нервный Мотылев. — Тогда завтра репетируем, послезавтра съемка. В одиннадцать будь на площадке, тебе недалеко, за угол завернуть. Завтра еще без грима и костюмера. Не забудь свои волшебные протезы. Ладно, мне еще Никонова отлавливать, он капризный сделался, совсем берега потерял».
Не попрощавшись так же, как он не поздоровался, Мотылев отключился. Но не успел Ведерников побриться, как телефон снова зазвонил.
«Прилетела наша звезда! — Ликование в голосе Мотылева было на грани паники. — Добирается на такси из «Домодедово». Натурально, ползет в пробке. И даже не предупредила! Таков стиль. В общем, планы меняются. Барыня завтра собирают всех в офисе к шестнадцати часам. Прыгать не будем, будем слушать речь. Вот работа у меня, прикинь. Барыня исчезли на полгода, все проекты в стадии полураспада. Конечно, Валерка все по новой запустит, куда он денется! В общем, ты давай, не расслабляйся. Нам предстоят веселые деньки».
Ведерников, с одной щекой выбритой и голой, с другой покрытой как бы горячим пеплом, машинально вытер мокрый телефон о брюки. Вот он, день. Вот оно и случилось. Считать ли себя, такого не-убийцу, последним трусом? Сколько было возможностей. Если бы он успел отозвать спасение негодяйчика, разрушились бы чары доброго фильма, и Кире не грозил бы новый тест на человечность. Не успел, проспал, сам не понимает, как и почему. Ведерников осторожно заглянул в душную, масляным солнцем пропеченную гостиную: Лида храпела на диване, натянув на голову куцее одеялко и показывая голые глинистые пятки. Тогда Ведерников поспешно проковылял к себе в спальню, распахнул крякнувший шкаф, тростью вытолкал на пол разное добро и схватил обувную коробку с уткой на крышке. «Макаров», замотанный в портянку, крепко застрял в туфле, Ведерников его осторожно расшатал, опасаясь случайного, зазря потраченного выстрела. Завтра негодяйчик заявится на общее собрание. Знакомая тяжесть пистолета показалась Ведерникову дружеской: то был примитивный, но верный пульт управления реальностью, и следовало, наконец, собраться с силами, чтобы нажать на кнопку.
Назавтра у говорливого ушастого таксиста, попытавшегося хитрыми виражами обжулить могучие пробки, в каком-то кривом, забиравшем в горку переулке вырубился навигатор, в результате Ведерников опоздал на пятьдесят минут. В лифте, прижатый костюмными спинами к полированной стенке, он незаметно переместил Макарова из спортивной сумки, прихваченной для вида и самообмана, в карман ветровки. Офис, свирепо выстуженный кондиционерами, был абсолютно безлюден, зато в коридоре, ведущем в переговорную, было не протолкнуться. Из глубины забитого до отказа помещения волнами набегала речь как бы из одних гласных, голос был женский, искаженный микрофоном, и Ведерников не мог разобрать, Кира это говорит или не Кира. Медленно, шепча извинения и наступая протезами на чужие ноги, точно на живых копошащихся мышей, Ведерников стал пробираться вперед.
Да, это она. Сильно осунулась, руку, сломанную в Швейцарии, держит немного углом и все время шевелит пальцами. Часто переглатывает. Но глазищи сияют, будто электрические, столик перед нею завален цветами, и еще передают букеты — тюльпаны, розы, даже горшок с толстеньким седеньким кактусом и его торчащей вбок восковой розеткой. Так странно быть с нею в одном помещении. На ней плохо выглаженная, заспанная голубая блузка, перезимовавшая в теснотах платяного шкафа, позади нее маячит, в куцем стильном костюмчике светлого льна, беспокойный, словно голодный, Мотылев. «Кира Николаевна, расскажите…» «Кира Николаевна, а правда, что…» Вопросы из аудитории набегали друг на друга, ничего нельзя было толком разобрать. «Спасибо, спасибо, я так растрогана вашей поддержкой, — отчетливо сказала Кира в микрофон, терзая на блузке крохотную пуговку. — Надо всегда быть за свободу!» Последнее ее звонкое заявление утонуло в рукоплесканиях, и давка немного ослабела, отпустила, отчего Ведерников сразу почувствовал освобожденную от давления тел тяжесть правого кармана ветровки.
Он подрасстегнул вязкую пластмассовую молнию, взялся за рукоять оружия и стал прыгающим взглядом обыскивать помещение. Человеческие лица тоже прыгали в глазах, перемешивались, как шары в лотерейном барабане, и вместо черт мерещились цифры. Негодяйчик, несомненно, тусовался где-то рядом, но никак не попадался. Сквозь всю эту страшную вибрацию Ведерников узнал географичку, или дочь географички, макающую печенье в стаканчик, бывшего именинника Леху с кукольными глазками, монументальную актрису Виноградову, делающую титанические, сопровождаемые разрушением соседствующей с ней цветочной груды, попытки встать с кресла. Тут же подоспела помощница Галя, исхудавшая, мужеподобная в широкой, с петухами, вышиванке, и принялась собирать соскользнувшие букеты, не обращая ни малейшего внимания на вельможную старуху, содрогавшуюся всеми глыбами и складками от неравной борьбы с земным тяготением.
«Олег, как же я рад тебя видеть! — Округлый Ван-Ваныч, ловко провернувшийся сквозь медлительное вращение публики, цапнул Ведерникова за отставленный локоть, тем заблокировав готовящийся выстрел. — Видишь, мы снова в деле. Только не кажется ли тебе, — тут он понизил голос и попытался увлечь Ведерникова в сторонку, — не кажется ли тебе, что взгляды уважаемой Кириллы Николаевны стали несколько, я бы сказал, радикальными? Понятно, что из самых лучших побуждений. Но это нам с тобой понятно. Ты бы поговорил с ней на эту тему, только тебя она может послушать. Она не видит всех взаимосвязей…» Дальнейшие увещевания Ван-Ваныча, мокро дышавшего в ухо, потонули в глухом гуле голосов и в мощном шуме крови, обливавшей Ведерникова изнутри. «Простите, вы Женю Караваева не видели?» — громко спросил Ведерников, растягивая слоги, как делают глухие. Ван-Ваныч отстранился и развел руками, тоже принимаясь вертеть головой и привставать на цыпочки. «А он звонил, наш Жека, — послышался сзади сахарный басок одного из офисных крепышей. — Он сегодня ночью летит из Цюриха, обещает завтра точно быть на съемках. Кирилла Николаевна с ним разговаривала час».
«Ну, тогда я пошел», — вяло пробормотал Ведерников, выпуская скользкую, словно смазанную маслом, рукоять Макарова и заталкивая пистолет поглубже в карман. Только теперь, когда негодяйчик опять улизнул, он в полной мере почувствовал, какое напряжение держало его на взводе. Надо было спрятаться, отлежаться, снова собрать силы после фальстарта для завтрашнего рывка. «Подлец, подлец, ну какой же он подлец», — ныл сквозь зубы измученный Ведерников, медленно влачась к лифтам.
«Олег! Не уходи, Олег, подожди!» — послышался сзади запыхавшийся голосок.
Кира, раскрасневшаяся, в жарком дыму растрепанных кудрей, догоняла Ведерникова по коридору. За ней, на той примерно дистанции, на какой держится от лакомого человека одичалая собака, следовала помощница Галя, угрюмо белеясь сборчатым пузырем вышиванки. Дальше маячили еще какие-то заинтересованные личности, они то придвигались ближе, то замирали в нерешительности. «Я этого не выдержу, не выдержу», — пробормотал Ведерников, заслоняясь локтем от прошелестевшей хищной фотовспышки.
«Чего ты не выдержишь, Олег?» — Кира обеспокоенно заглядывала Ведерникову в лицо и как-то вся светилась, как светится, рябит яркий камушек в быстром ручье. «Все, всем спасибо, меня сегодня нет и не будет!» — хрипло крикнула она преследователям, и те остановились, будто в кино про зомби. Крепко взяв Ведерникова за руку, она повлекла его через лифтовый холл к небольшой двери с панелью толстого стекла, на котором дробился идущий изнутри теплый электрический свет. «Мой кабинетик, — пояснила Кира, чиркая карточкой в загудевшем и щелкнувшем замке. — Тут нам не помешают, даже если захотят».
Снаружи, на просторах реки и высоких офисных этажей, длинный солнечный день лишь слегка прищурился, совсем немного вытянулись тени стеклянистых, словно наполненных густыми жидкостями, зданий — а в комнатке уже настаивался вечер, хотя плотные бурые портьеры не были задернуты. На небольшом столе, аккуратном, но пыльном, похожем на макет городской застройки, горела слабая лампа и потрескивала, будто свечка. Ведерников ожидал, что Кира для разговора сядет на свое тесное рабочее место, но она осталась стоять, спиной прислонившись к двери. Киру била крупная дрожь, она улыбалась, как всегда, но Ведерников понял, что она вот-вот расплачется.
«Кира, что-то случилось?» — спросил Ведерников перехваченным голосом, подавляя острое желание схватить ее и поцеловать в сухой сургучный рот, сломать печать. Запертое, укромное помещеньице провоцировало, обещало безнаказанность, разумеется, ложную. «Да, случилось, — тихо ответила Кира. — Подожди, не мешай, мне надо собраться. Дай еще минуту». Ведерников подумал, что не успел, скорей всего. Какой Цюрих? Негодяйчик где-то близко, вот и тень его, плотная, как драп, и словно бы даже ворсистая, выползает из-под стола.
«Хорошо, я готова, — произнесла Кира решительно и, как показалось Ведерникову, враждебно. — Олег, мама меня воспитала довольно консервативно. Я знаю, что девушка не должна первая… Но я устала ждать тебя, больше не могу. Пусть из нас двоих я буду храбрая. Ты, конечно, давно понял, что я к тебе отношусь по-особенному. Вот так», — и не успел Ведерников осознать, что происходит, как руки Киры легли ему на плечи, глазищи ее приблизились, просияли и затмились.
Ведерников не мог поверить, что это ему не снится. Поцелуй вышел неловкий, похожий на кляксу, потом они отдышались и приладились лучше. Волосы Киры пахли простым ягодным шампунем, их жаркий пух колыхался, тянулся, льнул на влажное лицо Ведерникова, он весь был в этом душном и щекотном коконе. Руки его, ставшие вдруг чрезмерно большими, ходили, мешая друг дружке, по узкой, выгнутой, выгибавшейся все сильнее, женской спине, и комнатка ходила ходуном, толща бумаг на столе поплыла, в платяном шкафу что-то рыхло обрушилось, на потолке сумрачная люстра, с чем-то черненьким на дне стеклянных цветочков, затанцевала, как во время землетрясения. «Тише, тише, — прошептала Кира, захлебнувшаяся поцелуем. — Какой ты у меня глупый. Сразу было понятно, что мы созданы друг для друга». «Ну да, путем отрезания трех ног из четырех», — с горечью подумал Ведерников, но это была его последняя собственная мысль.