– Надо нам отсюда выбираться, – сказал Колчин. – У меня там наверху молодой напарник. Если у него не отобрать гранатомет, он закопает нас живыми.
– Теперь выберемся, – кивнул Мамаев. – Если ты мне немного поможешь. А то у меня сил с гулькин хрен.
Женщина остановилась возле того места, где недавно стоял колодец, открыла рот и засмеялась идиотическим смехом. Из ствола вылетели огненные вспышки, затрещали выстрелы. Она стреляла от бедра короткими очередями. Решкин метнулся было к машине, но сообразил, что туда нельзя, снова рухнул на землю. За ремень подтянул к себе гранатомет. Автоматные пули выбили фонтанчики земли перед самым носом.
Следующая очередь его точно достанет. Бежать некуда. Можно броситься в горящий сарай и там заживо поджариться до хрустящей корочки. Но есть другой вариант: попасть в цель с первого выстрела. Он вскинул гранатомет, кое-как прицелившись, нажал на спусковой крючок и зажмурил глаза, не посмотрев, куда легла граната. Казалось, в следующую секунду он погибнет. Но автомат больше не стрелял. Решкин открыл глаза и не увидел женской фигуры. Только мутное облако пыли на том месте, где секунду назад стояла голая баба. Решкин сел, бросил гранатомет, ощутив приступ тошноты, настолько сильный, что до боли свело желудок, а рот наполнился кисло-горькой, как уксус, слюной.
Он поднялся на ноги, силясь справиться с тошнотой. Сарай за его спиной уже вовсю полыхал, принялись стены, огонь лизал стропила. Решкин, пошатываясь, сделал шаг вперед и услышал звук шагов, который, кажется, доносился с самого неба. Не поверив ушам, Решкин поднял голову. В ту же секунду с крыши сарая на плечи ему прыгнул незнакомый человек с ножом в правой руке. Решкин успел отступить на шаг, мужчина упал за его спиной. Но тут же оттолкнулся ногами от земли, подпрыгнув, повис на Решкине, свободной рукой вцепился в волосы и справа приставил к горлу нож.
Мужчина о чем-то спросил хриплым шепотом, но слов не понять. Решкин снова, который раз за сегодняшнее утро, приготовился умереть. Сейчас обоюдоострый клинок, пройдется по шее, перерезав дыхательное горло и пищевод. Заденет сонную артерию. И у него останется две-три минуты мучительной агонии. Он захлебнется кровью.
Мужик, шевеля горячими губами прямо возле уха, повторил свой вопрос, и снова Решкин, объятый волнением и страхом, не понял слов. Но то была передышка в несколько секунд. Передышка, позволившая собрать последние силы. Решкин резко повернулся вокруг своей оси, оставив в левой руке противника клок выдранных волос. Предплечьем отбил руку с ножом. Правым кулаком ударил нападавшего в лицо. И тут же левой ногой провел удар в пах. Охнув от боли, мужчина выпустил нож, пошатнулся, но устоял.
Решкин бросился на противника грудью, сбил его с ног. Навалившись сверху, несколько раз саданул кулаками по лицу, но удары оказались то ли слишком слабыми, то ли противник ловко подставлялся под них основанием черепа. Через мгновение, незнакомец вцепился руками в лицо сидящего на его груди Решкина, засунул большие пальцы под губы, стал растягивать руки, стараясь разорвать рот. Чтобы освободиться, пришлось повалиться на бок. Все преимущество растаяло в одно мгновение. Мужчина забрался на Решкина верхом, одной рукой придерживая противника за горло, другой рукой пару раз долбанул по лицу наотмашь. Превозмогая боль, Решкин оскалил зубы и, зарычав, как собака, попытался захватить атакующую руку. Дернул ее на себя и зубами вцепился в предплечье.
Сжав челюсти до боли, он выдрал клок кожи вместе с мясом. Горячая кровь брызнула на лицо. Но человек все же высвободил раненую руку и снова въехал кулаком в верхнюю челюсть. Решкин согнул колени, ударив противника в спину, но то была слабая защита. Нападавший обеими руками вцепился в горло и стал сжимать твердые, словно вырезанные из дерева, пальцы. Перед глазами разбежались синие точки, расплылось светлое пятно, похожее на газовое облако. Решкин задыхался. Он попытался перевернуться на бок, высвободиться, выгадать хотя бы секундную передышку, поймать еще один глоток воздуха, но только попусту тратил силы. Воздуха не хватало, он захлебывался слюной и кровью, заполнившими рот, мотал головой.
Немеющими руками старался отодрать пальцы от шеи, но те сжимались еще крепче. Решкин почти ничего не видел, глаза туманили слезы и мелкая пыль. Слабость, похожая на онемение, овладела всем телом. Он расслабил плечи, раскинув руки в стороны, водил ими по земле, словно гладил ее на прощание. Правая ладонь то и дело натыкалась на какую-то палку, гладкую и длинную. Решкин, уже потерявший способность что-то соображать, не сразу понял, он касается пальцами рукоятки саперной лопаты. Солнце потемнело, язык вывалился изо рта, наливаясь синевой. В ту последнюю секунду, показавшуюся вечностью, секунду, отделявшую его от смерти, Решкин, так крепко обхватил ладонью черенок, что побелели костяшки.
И ударил по голове противника полотном лопаты. Человек от неожиданности ослабил хватку. Решкин ударил еще раз, уже сильнее, прицельнее. Глотнув воздуха, снова ударил, сбив с себя противника. Человек упал боком на землю, схватился за голову. И тут же поднялся на колени. Решкин уже стоял на ногах.
Противник попытался ухватить его за ремень, притянуть к себе и ахнуть кулаком между ног. Решкин рубанул воздух, ударив остро заточенным лезвием лопаты по вытянутой руке чуть ниже локтя. Что-то хрустнуло. Рука повисла, лицо человека исказила гримаса боли, челюсть отвалилась, как у мертвяка. Только теперь Решкин разглядел нападавшего.
Паренек с дочерна загорелым лицом, светло серыми глазами. Лет двадцати. Курносый нос, коротко стриженные выгоревшие волосы. Что занесло его сюда? Зачем ему понадобилась чужая жизнь и чужая смерть? Нет ответа. И не будет.
Решкин ухватил рукоятку лопатки обеими руками, отвел ее за спину и, вложив в удар жалкие остатки сил, произвел выпад в движении. Тычком вогнал полотно лопаты в живот противника. Отпустил рукоятку и отступил на два шага назад, испугавшись того, что только что сделал. Человек упал на спину и больше не пошевелился. Из живота торчала рукоятка лопатки, открытые глаза смотрели прямо на солнце. Решкин, пошатываясь, побрел, куда глядели глаза. А куда они глядели, он и сам не знал. Он не видел, как за его спиной вспыхнула бензиновая лужа, загорелась «Нива». Охваченная пламенем, обвалилась крыша сарая.
Мелкими старушечьим шагами, беспрерывно кашляя, Решкин, пошатываясь, прошагал метров двадцать вдоль забора. Сделал минутную остановку, покашлял и побрел дальше. Ветер гнал над двором черный дым горящих автомобильных покрышек, бензиновую копоть и песок. Решкин прошел мимо ворот, мимо собачьей головы, лежавшей под кустом алычи. Ноги подламывались и не хотели двигаться. Он остановился, присел, привалившись спиной к стене забора, вытянул ноги.
– Ну, съели, гады? – спросил он неизвестно кого и ответил за мифического собеседника. – Спасибо. От пупа нажрались.
Решкин улыбнулся жалкой затравленной улыбкой, упал на горячую землю и потерял сознание.
Глава двадцать вторая
Квартира Роберта Ханокяна, вывшего хирурга одной из московских больниц, находилась двух кварталах от платформы, где останавливались пригородные электрички. Гребнев преодолел этот путь пешком. Улицы оказались пустыми, моросил дождик, пахло ранней осенью и бензиновым перегаром. До цели путешествия оставалось всего ничего, но Гребнев неожиданно свернул в приоткрытую дверь филиала Сберегательного банка. Остановившись перед окошком, вытащил сотню долларов.
– Ваш паспорт, пожалуйста, – кассирша оторвалась от компьютерного монитора.
– Чтобы поменять баксы, нужен паспорт? – удивился клиент.
– Таковы правила.
– В таком случае я зайду позже, – улыбнулся Гребнев.
Он выяснил все, что хотел. Если его старый приятель Ханокян где-то меняет валюту, то происходят это именно здесь, в филиале Сбербанка, в двух шагах от дома. Ханокян слишком ленив, чтобы переться к метро, в другую менялку, где не спрашивают паспорта.
Оказавшись на улице, Гребнев вошел в старый двор, свернул в первый от арки подъезд и, сложив зонт, пешком поднялся на последний шестой этаж, потому что лифта в доме не было. Позвонил в квартиру и долго ждал, пока хозяин, стоявший с другой стороны двери, разглядит его физиономию через мутное стекло врезного глазка.
Наконец упала цепочка, щелкнул замок, Гребнев перешагнул порог, очутившись в просторной прихожей, заваленной какими-то коробками и мебельной рухлядью. С потолка свешивались подслеповатая лампочка, на стене висела картина в позолоченной раме. Кажется, сельский пейзаж, выполненный маслом. На переднем плане избушка и чахлое деревце. Полотно так засидели мухи, что стало невозможно разглядеть, что еще на нем нарисовано.
– Добро пожаловать, – хозяин обрадовался искренне, зная по опыту: когда здесь появляется Гребнев, появляются деньги. – Больной идет на поправку.
– Идет на поправку? Это как? В том смысле, что еще не умер?
– Я плохо понимаю такой юмор. Что ты морщишься? От меня пахнет клопами? Это всего лишь коньяк.
Меньше всего Ханокян был похож на врача. Небритый, одетый в полосатые пижамные штаны и несвежее белье, он, как всегда, был навеселе. Ханокян потряс руку гостя, задрал майку и почесал живот, заросший густыми волосами, похожими на собачью шерсть. Пока Гребнев снимал плащ, в прихожую вышла старая рыжая кошка и потерлась мордой о его брюки, словно ждала подачки или доброго слова. Гребнев погладил кошку за ухом, подумал, что с хозяином Мурке не повезло. Тот сам жрет не каждый день, перебиваясь коньяком, а кошку может не кормить неделю.
Гребнев прошел в так называемую гостиную, поклеенную купеческими обоями с позолотой. Комната выглядела так, будто Ханокян только вчера перебрался сюда и еще не успел распаковать коробки с вещами. На самом деле врач жил здесь около пяти лет, в коробках держал перевязочный материал, лекарства и кое-какой медицинский инструмент, купленный по случаю за гроши. Угол комнаты отгорожен большой матерчатой ширмой, за которой операционный стол, штативы для капельниц и пара пустых ведер для стока крови и воды.