Но Гребнев хорош. Всучил ему эти ворованные доллары, не подумав, что вольно или невольно подставляет врача. Сука… Из вредности, в отметку надо бы его заложить. Но расколоться сейчас, назвать имя Гребнева, рассказать о том чеченце, что ушел сегодня утром… Нет, это равносильно смерти. Сболтни Ханокян хоть самую малость, Гребнев или его дружки размажут его по стенке. Так размажут, что лопатой не отскребешь. Или пустят обезглавленный труп в речке поплавать. Поэтому придется крутить вола до последнего. Если надо, он готов выдержать побои, готов отправиться в камеру, набитую извращенцами.
– Слушайте, я не мальчик, я калач тертый перетертый, – сказал осмелевший Ханокян. Он вспомнил об одном земляке, довольно приличном адвокате по уголовным делам и решил, что сейчас ему нужен именно этот человек. – Слава Богу, имею представление, что такое угрозы следователя и вообще меры психологического давления. Однажды меня подставили коллеги, обвинили в продаже на сторону наркотических препаратов. Прямо в операционной надели браслеты, а потом заткнули в камеру на тридцать рыл. Короче говоря, все это я уже видел. И так легко меня не запугаешь. И законы я знаю. Допросы, которые вы проведете без моего адвоката, будут оспорены в суде. А материалы изъяты из дела. Если, конечно, до суда дойдет. В чем я лично очень сомневаюсь.
Беляев потер ладонью лоб, будто у него неожиданно разыгралась мигрень, обратился к Шолохову:
– Этот Ханокян умнее дятла. Не могу с ним разговаривать. Продолжай ты. Я вернусь через десять минут. Стакан чая выпью с бубликом.
Беляев вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
– Так вы настаиваете на адвокате? – удивился следователь Шолохов. – Хотите ему позвонить? Так бы сразу и сказали. Без долгой преамбулы.
Следователь показал пальцем на телефон. Ханокян покачал головой. Действительно, сопля на заборе, а не следователь. Он потянулся рукой к трубке.
Но тут Шолохов неожиданно приподнялся, схватил со стола телефонный аппарат и, размахнувшись, ударил им по лицу Ханокяна. Не ожидавший нападения врач, не успел прикрыть лицо руками. Удар пришелся в основание носа. На рубашку брызнула кровь. Врач зажал ноздри пальцами. Разбитый аппарат, развалившись на две части, упал на пол. И только тут Ханокян, ослепленный болью, обратил внимание, что у телефона нет провода. Значит, никакому адвокату он не мог позвонить. А телефон нужен только для того, чтобы бить в морду задержанных. В следующую секунду Шолохов въехал ему кулаком чуть ниже уха. Ханокян, неловко покачнувшись на стуле, не удержал равновесия. Упал на бетонный пол и, протирая штаны, спиной отполз к стене.
Но резвый следователь, уже тут как тут, выскочил из-за стола, ударил его каблуком в грудь. Охнув от боли, врач получил подошвой ботинка в живот. На глазах выступили слезы боли, Ханокян хотел закричать, позвать на людей помощь, чтобы оттащили от него этого психопата и садиста. Но крик не успел вырваться из груди. Шолохов вцепился в лацканы пиджака поближе к горлу. Стал со всей силы тянуть отвороты в разные стороны, навстречу друг другу, сдавливая горло петлей, получившейся из складок одежды.
Ханокян широко раскрыв рот, глотал воздух, но воздуха не было. Он высунул синий язык, отчаянным усилием попробовал оторвать руки следователя от одежды, но схлопотал носком ботинка в пах. Кровь из носа хлынула ручьем, горячая и вязкая, она попадала в рот, Ханокян кашлял, петля на шее сходилась все туже. Мелькнула мысль: сейчас не тридцать седьмой год, чтобы вот так запросто человека в следственном кабинете удавить.
Впрочем, его привезли не в следственный кабинет. Мысль ужаснула Ханокяна. Привезли сюда именно за тем, чтобы избавиться от него. И спрятать следы. Видно, сильно насолил им Гребнев. Мысль оборвалась, как нитка. Ханокян, широко раскрыв рот, захрипел, лицо налилось предсмертной синевой, в глазах потемнело.
Ханокян очнулся оттого, что кто-то лил воду ему на лицо. Разлепив веки, увидел нависшую над ним фигуру следователя, пузатый графин в руке. Врач, сел на полу, промочив штаны.
– Садись на стул, скотина, – прорычал родственник великого писателя и матерно заругался. – И чтобы больше тут не падал. Ну, кому я сказал.
Ханокян, застонав от боли, поднялся, поставил упавший стул на прежнее место, робко сел на краешек сиденья. Его штормило, перед глазами плыли круги, а язык распух так, что еле ворочался во рту. Только что Ханокян заглянул в лицо смерти. И эта костлявая физиономия ему не слишком понравилась. Он потрогал рукой лицо, почувствовав, что альвеолярный отросток левой челюсти и основание носа сделались подвижными и тихо похрустывают.
Шолохов бросил на стол несвежий скомканный платок.
– Вытри сопли, мразь.
Ханокян не отважился потянуться за платком. Ожидая нового удара в лицо, он вжал голову в плечи.
– Введите его, – крикнул Шолохов во всю глотку.
Через минуту на пороге стоял участковый инспектор Сергей Давыденко. Ханокян сморгнул, он не хотел верить собственным глазам. Капитан милиции, которому врач раз в месяц совал деньги, чтобы тот не слишком не слишком часто приходил в его квартиру, переоборудованную в частный лазарет, сейчас имел жалкий вид. Один глаз заплыл, будто в него ужалила оса, губы распухли и посинели, а мочка левого уха разорвана пополам. На серый пиджак, перепачканный в грязи, капает кровь.
– Ну, что скажешь, капитан, – Шолохов ковырял в зубах обломанной спичкой. – Узнаешь этого жука?
– Это Ханокян, – сказал участковый. – Лечит на своей квартире бандитов и всякую шваль. Местных шлюх и сифилитиков.
– Значит, лечит бандитов?
– Так точно.
– Получал от него деньги?
– Три сотни зелеными в месяц.
– Все, – махнул рукой Шолохов. – Увести.
Не успела закрыться дверь, как в кабинет без стука зашел бритый наголо детина с рожей неандертальца. Одет в брезентовую робу и резиновые сапоги, обрезанные чуть выше щиколотки.
– Можно копать?
– Пора уже, – нетерпеливо кивнул Шолохов. – А то ночь скоро.
– Какого он роста? – спросил детина.
– Почем я знаю, – следователь посмотрел на Ханокяна и крикнул. – Встать. Я к тебе обращаюсь, гнида, встать. Выпрями спину.
Ханокян поднялся, чувствуя, что ноги не держат, а колени вибрируют так, что эту дрожь нельзя скрыть от посторонних глаз.
– Метр семьдесят пять, – на взгляд определил мужик в робе. – Я выкопаю метр сорок и в глубину метр двадцать, чтобы долго не валандаться. Подогнем ему ноги, и он ляжет, как родной.
– Куда лягу? – тупо переспросил Ханокян.
Неандерталец и Шолохов выразительно переглянулись.
– Копай, стахановец, – сказал следователь.
Мужик ушел. А Шолохов вытащил из ящика стола сигареты, прикурил. Чтобы чем-то занять беспокойные руки, направил отражатель лампы в лицо врача и стал баловаться кнопкой, включая и выключая яркую лампочку. Он не задавал вопросов, просто курил и щелкал кнопкой. Прикрывая глаза ладонью, Ханокян смотрел, как за окном появился тот самый мужик в робе и сапогах. Поставив на сырую траву электрический фонарь, поплевал на ладони и воткнул в землю штык лопаты. Почва тяжелая, глинистая. Работа сразу пошла туго. Мужик бросил лопату, стал рубить заступом корни деревьев, физиономия быстро раскраснелась. Ханокян следил за человеком, как зачарованный. Ясно, могила выйдет короткой и неглубокой. Ах, да… Ему подогнут ноги к животу, кое-как посадят в эту яму, закидают землей.
Дверь хлопнула. Ханокян повернул голову.
– Вы закончили? – спросил Беляев, стряхивая с пиджака хлебные крошки. – Так быстро? Очень хорошо.
– Он мне сломал челюсть, и нос тоже сломал, – тихо пожаловался Ханокян, почему-то решив, что Беляев следователь «добрый». – Изувечил… Чуть не удавил… Пока вас не было.
– Разве? – застыв на месте, округлил глаза Беляев. – Шутить изволите? Вечером у меня всегда падает зрение. На единицу. Но, по-моему, вы в таком виде и были доставлены сюда из ресторана. Там вы крепко выпили, танцевали, споткнулись, неловко упали… Возможно, что-то сломали себе. Метрдотель все подтвердит. Кстати с травмой челюсти трудно есть твердую пищу, но разговаривать можно.
– Я вообще не танцевал, – Ханокян всхлипнул и отчаянным усилием воли заставил себя не разрыдаться. – Я и посидеть по-человечески не успел… А там, за окном, мне копают могилу. Потому что он так приказал.
Ханокян вытянул палец в сторону Шолохова.
– Ах, значит, вы еще не закончили? – Беляев адресовал свой вопрос то ли молодому, но прыткому следователю, то ли Ханокяну. – Раз так, раз не закончили, я пойду выпью еще стаканчик чая. А вы тут продолжайте. В том же духе. Но долго не затягивайте.
– Нет, нет, – отчаянно крикнул Ханокян, выбросив вперед руки. – Его зовут Юрий Евгеньевич Гребнев. Я познакомился с ним давно, когда работал в Волгограде. У Гребнева была бригада бандитов, которые окучивали местных торговцев. Ну, короче, случались разборки, в которых бригада Гребнева несла потери. Иногда я штопал его парней или доставал лекарства, которые нельзя купить в аптеке. Я думал, что все кончилось еще тогда. Думал, что Гребнев погиб. Но он нашел меня в Москве. Последний раз привез мне какого-то чичка с ножевым ранением в боку. Ему сунули перо где-то в кабаке. Я хотел навестить того мужика завтра вечером…
– Как имя и фамилия чеченца.
– Знаю только имя. Рамзан.
– Адрес?
– Чеченца или Гребнева?
– И тот и другой, – ответил Беляев.
– Чеченец живет неподалеку от зоопарка, на улице Шверника, у меня был листок с его адресом, – сломанная челюсть потрескивала и болела, язык едва ворочался, Ханокян шепелявил, слюна капала на пол. Но врач почувствовал облегчение, когда увидел, что тот детина, копавший могилу, так и не закончив работу, взял фонарь и куда-то смотался. – Бумажку я… Съел я ее, но адрес запомнил. Гребнев снимает большую зимнюю дачу рядом с Подольском. Я был у него в гостях, мы душевно посидели в тот вечер, ну, вспомнили шальные годы молодости. Наших девочек, это были такие…