Попросив разрешения, Брагин закурил и предложил кисет Громову. В комнате, слабо освещенной коптилкой, было тихо. И только на полатях все еще раздавался могучий храп Лукояна.
— Я пришел к выводу, — начал Брагин, уже волнуясь, — что наше сидение в Дятлове переходит в преступление. Во всяком случае это верно по отношению к нам, военным окруженцам.
Громову нравился политрук. А тот, еще более волнуясь, спросил:
— Можете ли вы принять нашу группу к себе в отряд? За этим я и пришел к вам.
Громов ответил не сразу. Он подошел к столу, спичкой убрал нагар с коптилки, посмотрел на пузырек, много ли там керосина При близившись к Брагину, дружески положил ему руку на плечо и сказал:
— Очень хорошо было бы принять такую группу в отряд. Опытные воины, вооружены. Чего лучше? Но уходить вам от Гришина я не советую. Иначе отряд этот неизбежно распадется. А ведь война только начинается! Уже и теперь партизанское движение принимает огромный размах, но все же это только начало. Поэтому самый факт ликвидации хоть одного отряда немыслим. Так что надо укреплять отряд, делать его боевой единицей.
— Но Гришин…
— Надо с ним повозиться. Ведь вы сами говорите, что он честный человек, не трус.
Брагин задумался. Взглянув на него, Громов сказал:
— Между прочим, в Брянском лесу уже есть головной штаб. Он подчиняет все отряды. Я буду на днях там, поговорю.
Брагин уже прощался с Громовым, когда возвратились Тарас и Катя. Девушка по-прежнему стеснялась Громова, и тот начал шутить с ней, приглашал к себе в отряд.
В сенях послышались шаги. Догадавшись, что пришла мать, Тарас сказал:
— Сейчас будем ужинать, товарищ командир.
— Нет, его ждет папа ужинать, — сказала Катя и обернулась к Громову. — Хотите, я провожу вас?
Она с тревогой глядела на Громова, ожидая, что он ответит.
— Хорошо, Катя, — сказал он, улыбаясь. — Тарас поужинает с Лукояном, а я пойду к вам. Только провожать меня не нужно.
Катя бросила на смущенного Тараса торжествующий взгляд.
Ночью опять подморозило. Утром Громов распрощался с командиром дятловского отряда и вместе с товарищами отправился к себе. За околицей у пулеметов по-прежнему сидел Степка Крысин. Он еще не успел смениться. Увидев Громова с Лукояном, Степка озорно крикнул:
— Кто идет?
Лукоян замедлил шаг и тихо, чтобы не слышал командир, сказал начальнику поста:
— Глуп ты, братец, свыше всякой нормы.
Степка скорчил ему на прощанье рожу.
Подснежники не пахнут. И, несмотря на это, кто бы ни зашел в землянку, где жил Тарас, каждый тянулся к букету, стоявшему на столе в гильзе из-под артиллерийского снаряда. Уж очень необычно было видеть в прокопченной землянке первые цветы весны.
Постепенно все оживало. Снег растаял, и только в лесных оврагах лежал он, мокрый, серый, покрытый еловыми иголками. А по лесу нельзя было шагнуть — грязь непролазная. Но время брало свое. Лес пробуждался к жизни страстной ликующей песней птиц. Тысячи голосов сливались в сплошной звон, и лишь охотники на зорях без труда выделяли из этого звона хрипловатый голос вальдшнепа, низко тянувшего над лесом в поисках подруги…
Но и теперь, в дни бездорожья, партизаны не сидели сложа руки. Отряд «За Россию» готовился к новым предстоящим боям. Разведчики, подрывники, с трудом выбираясь из леса, несли мины к железным дорогам, вражеским складам, подползали к неприятельским штабам.
Однажды часов в десять утра, когда партизаны, разложив костры, сидели у землянок, в лагере появилась Катя. Поодаль от лагеря она бросила взмыленную лошадь и торопливо, почти бегом направилась к часовому.
— Лошадь совсем выбилась из сил, — с досадой сказала она. — Вязнет, останавливается.
Катя спросила, где командир, и прошла к нему в землянку. На пороге у открытой двери сидел разутый комиссар Кошелев и читал книжку. Увидев Катю, он быстро натянул сапоги, поднялся и позвал из землянки Громова.
Катя сообщила, что сегодня на рассвете на Дятлово напал крупный карательный отряд и что там сейчас идет бой. Громов, объявив тревогу, спросил:
— Отец прислал?
— Нет, я сама, — сказала девушка. — Он даже на Брагина накричал, когда тот предложил сообщить вам о нападении.
— Ничего не брать с собой, кроме оружия! — крикнул Громов бойцам.
Через пять минут отряд выступил ив лагеря. Люди были налегке, некоторые даже без головных уборов. Отряд шел форсированным маршем.
— Отставших не ждать, пусть идут по следу!
Эта фраза, не без умысла брошенная комиссаром Кошелевым, словно подстегнула бойцов. Никто не хотел угодить в положение отставшего.
Бросив в лагере лошадь, Катя тоже шагала вместе с отрядом, Рядом с ней шел Тарас, взял у нее карабин и повесил себе на плечо.
Партизаны двигались прямиком и часам к четырем вышли к опушке леса как раз против Дятлова. Была сделана трехминутная передышка, чтобы разобраться в обстановке. Бой шел уже на противоположной окраине поселка.
Каратели обошли Дятлово и ворвались в поселок со стороны леса, чтобы отрезать партизанам путь к отступлению, и теперь теснили дятловцев к чистому полю.
— Мы у них в тылу. Прямо и насядем с этой стороны.
— А не лучше ли нам сделать иначе, — сказал Кошелев. — В трех километрах река Десна, справа — открытый путь к поселку Навля. Оттуда и пришли каратели. Не выдержав нашего удара, они удерут.
Громов понимающе улыбнулся.
Комиссар продолжал:
— Я с первым взводом выйду из леса раньше и вправо, чтобы отрезать им путь.
Отряд бросился к поселку. Вначале бежали молча, но, когда засвистели первые пули врага, раздался голос Громова:
— Вперед, ур-ра-а!
Немцы дрогнули, и дятловцы бросились через свои баррикады в атаку. Громов увидел в их первых рядах крупную фигуру в черной гимнастерке, бегущую с винтовкой наперевес. Это был Гришин. Приостановившись, он бросил гранату, рванулся вперед, и Громов потерял его из виду.
…Около кровати, где лежал раненый Гришин, сидели Громов, Кошелев и политрук Брагин. В комнате — полный беспорядок. Две рамы вышиблены. На полу — разбитые стекла, сломанные герани. Фашисты успели побывать в доме…
Разговор, естественно, шел о прошедшем бое. Кошелев рассказывал:
— Сначала я тоже думал врукопашную со своим взводом. А потом, как хлынули, сомнут, думаю, взвод. Приказал залечь и бить с фланга. Удачно. Ну, а вы как?
— Ребро задела пуля, — сказал Гришин. — Да ведь как обожгла, проклятая!
— Ничего, заживет, — успокоил его Кошелев.
— Дочка, — сказал Гришин. — Ты выйди, пожалуйста. Нам поговорить тут надо по своим делам.
Катя вышла.
— Вот спор-то наш и решился, Василий Гордеевич, — неожиданно начал Гришин. — Даже благодарить тебя стыдно… Ведь если бы не ваш отряд, погибли бы наши дятловцы. Век живи — век учись.
— Да ведь всякое бывает, — сказал Громов. — Поговорим после об этом.
— Тут и рассуждать нечего, — возразил Гришин. — Дураком оказал я себя и чуть отряд не загубил.
— Ты отдыхай, а мы пойдем, — сказал Громов, пожимая Гришину руку. — Поговорить еще будет время.
Командиры распрощались до утра. Громов и Кошелев решили переночевать в Дятлове, чтобы дать отряду отдых.
На ступеньке крыльца сидела Катя. Она плакала.
— Не волнуйся, скоро поправится твой отец, — сказал ей Громов.
Посреди улицы маячила огромная фигура Лукояна. Громов знал, что три дня назад Лукоян ушел в разведку.
— Ты как очутился здесь?
— Еще в полдень услышал бой, — сказал подошедший Лукоян, — но лед ночью прошел, а я остался на том берегу. Мученье! Верст пять пробирался вверх кустарником, нашел худой дощаник и переправился. Да вот опоздал…
Он стоял огорченный и виноватый, этот богатырь, не привыкший опаздывать к бою. Смущенно улыбнувшись, Лукоян сказал:
— А Десна-то, Василий Гордеич, как разлилась! Далеко пошла за межень. Вот теперь у нас дела пойдут по-боевому.
СОЛДАТСКАЯ ЛОЖКА
Партизанский отряд «Отчизна» расположился в сосновом бору. Пропагандист райкома партии Николай Никифоров, ставший теперь политруком роты, пришел в отряд вместе с беременной женой Марией Нестеровной. Ей следовало бы эвакуироваться в тыл, но она не захотела расставаться с мужем.
И вот зимой, чуть ли не накануне нового 1942 года, в глуши Брянских лесов у политрука Никифорова родился сын. Маленькому партизану еще до появления его на свет построили хорошую землянку, из железной бочки соорудили печь, из тонких лоз краснотала сплели красивую люльку, повесили на гибкий вязовый очеп. Малыш зажил припеваючи.
Отряд, сложившийся вначале преимущественно из партийного актива, к весне сильно разросся. В него влились сотни местных жителей. Партизаны предпринимали налеты на фашистские гарнизоны, подрывали склады, минировали дороги. Своей тревожной боевой жизнью жил отряд.
А Вовка (так назвали мальчика) продолжал расти. Кормили его сытно. Об этом, как бы сговорившись, взял на себя заботу весь отряд. Каждый стремился раздобыть что-нибудь пригодное для Вовкиного стола — сахар, крупу, муку, конфеты. За Вовкой была даже закреплена отдельная корова, реквизированная разведчиками у старосты села Козловское.
Бывало, партизаны переживали трудности с продуктами. Им приходилось есть несоленое конское мясо или кашу из ржи, которая, как известно, не разваривается. Но эти трудности не касались Вовки. Отряд счел бы себя опозоренным, если бы ребенок хоть один день испытал нужду в необходимых продуктах. У разведчика Фили Кротова в сумке был специальный карман, застегнутый на две пуговицы, где хранился небольшой запас соли, сахара и пшена — «Вовкино НЗ». И если нужда заставляла отдать этот запас Марии Нестеровне, то Филя немедленно отправлялся в разведку и без «НЗ» не возвращался.
Оберегаемый всем отрядом, Вовка провел d лесу вторую зиму. Весну 1943 года он уже встретил на собственных ногах, обутых в брезентовые сапоги, которые ему сшили в отряде. По примеру взрослых малыш важно прятал свою алюминиевую ложку за голенище сапога, чем приводил весь отряд в восторг.