— Совсем рехнулась, что ли! Да разве тут можно говорить такое!
Бекка услыхала слабое шуршание, будто какой-то мужчина потирает руки, чтоб выгнать из них засевший в ладонях холод. А затем раздалась россыпь веселого девичьего смеха.
— А почему у тебя тут нет света? — спросила Бекка, стараясь звуком собственного голоса заглушить этот второй жуткий звук. — Па послал тебя к костякам, а значит, полагается, чтоб у тебя горел свет и ты бы мог видеть…
— Без тебя знаю! — рявкнул Том. — Я просто погасил его, когда услыхал твои шаги, вот и все! А все остальное время, пока я тут был, огонь горел.
В голосе Тома звучало каменное спокойствие. В нем так много самоуверенности, что это противоречит истине, подумала Бекка. Тьма Поминального холма страшна, но, может быть, еще страшнее присутствовать тут и видеть то, что неотрывно следит за тобой. Да, верно, так и было на самом деле… Даже для мужчины… И тут же мелькнула другая мысль, заставившая Бекку ощутить непереносимое чувство стыда. Ты сомневаешься в его словах? Ты — женщина? Эта мысль не уходила, она шептала Бекке голосом Хэтти: «Ты посмела усомниться в словах мужчины?»
— Я знаю свои обязанности, — продолжал меж тем Том. — Думаешь, это так просто — освоить производство свечей и благодаря этому удостоиться чести служить тут? Свечи — все-таки товар для обмена с Коопом! Но так и быть, зажгу тебе свет, если это поможет тебе перестать дергаться и ты спокойно выслушаешь меня.
Бекка не сказала ему «не надо». Одна часть ее сознания корчилась в страхе оттого, что ей предстоит увидеть те ужасы, которые откроет ей свет; зато другая — крепкая и сильная — требовала, чтобы она открыла глаза и посмотрела, действительно ли так страшно то, что она привыкла считать страшным. Кремень ударился о сталь, и маленький кусочек деревянного трута принял искру. Огонек проплыл сквозь черноту и коснулся фитиля священной лампады.
Костяки внезапно как бы выпрыгнули из тьмы — ряд за рядом вдоль стен тянулись прямые высокие кости, ниша за нишей были битком набиты костями неправильных форм. Эти кучи костей, несмотря на всю неразбериху, производили сильное впечатление — они казались едиными загадочными блоками желтого, белого и коричневого цвета. Ряды каменных сосудов обегали внутренний периметр подземелья Поминального холма — глубокие широкогорлые урны, таящие в себе самые мелкие части скелетов — косточки крошечных ручек и маленьких ножек, а также пыль, которая их цементировала.
Гордостью этого места были черепа, украшавшие верхние поверхности стен там, где находились и священные лампады бдения. Здесь не было ни одного черепа, который был бы больше ладони Бекки. Обесцвеченные временем, одни крошились, другие были слегка обработаны штукатурной кистью, дабы продлить им жизнь. Поминальный холм хранил в себе ставшие священными реликвиями многие поколения детей Праведного Пути, некогда брошенных на склонах совсем другого холма.
— И тогда Господин наш Царь Ирод услышал, что в Вифлееме родилось Дитя, — исполненным благочестия голосом четко произнося слова, декламировала Бекка, как будто кости обладали слухом. — И раскаялся он в своей неправедной жизни, получив это известие. И обратился он к своим трем мудрецам, сказав им: «Отыщите Младенца, о котором оповестила звезда, и, когда найдете, известите меня, чтоб и я мог пойти поклониться ему».
Но эти три мудреца слишком возгордились мудростью своей, что часто является причиной несчастий людских. И порешили они наказать Господина нашего Царя, сказав ему: «Ты — сосуд зла, о Царь, и поклоняешься ты лишь мечу своему. И хотя в стране голод и множество ртов, нуждающихся в пище, а хлеба мало и кажется, что если уменьшить число голодающих хоть на одного, то и то будет благом, мы все равно не расскажем тебе, где находится Младенец». И тогда Господин наш Царь Ирод ответил им так: «Будь по-вашему. Но я со своим мечом буду чтить его и стану служить ему лучше, чем кто-либо другой».
— «Со своим мечом, — повторил Том, оглядывая бесконечные ряды детских черепов, — так, чтобы Младенец никогда не испытал чувства голода, чтобы всегда был у него хлеб и был бы хлеб у милосердной Марии и у Иосифа, и у всего их рода». — Том облегченно вздохнул. — Ты чудо, Бекка. Ты так ловко умеешь читать наизусть Писание! Хотел бы я уметь так! Меня бы это здорово выручило — сидишь тут один-одинешенек и вдруг обретаешь нечто, что дает тебе поддержку.
— Этой помощи ты и хотел от меня? Почитать Писание?
Том отрицательно качнул головой. Он был так же высок, как па, и почти так же силен, как тот, с выпуклой грудью и тяжелыми огромными ручищами, которые должны были здорово пригодиться ему, когда в недалеком будущем ему придется оторваться от родной земли и идти искать счастья где-то еще. Бекка чувствовала жестокость своих мыслей, и в то же время в глубине сердца она молилась, чтоб этой новой землей оказался хутор Миролюбие, а большие руки ее родича запятнала бы только кровь Захарии.
Однако подобные мысли насчет будущих альфов и того, с какими тяжкими испытаниями они встретятся, ведя свою личную борозду к предназначенной цели, могли запросто накликать несчастье. Бекка вспомнила руки Джеми, такие непохожие на руки Тома, такие изящные, с длинными и тонкими пальцами. Глядя на них, она иногда физически ощущала, как они дотрагиваются до ее кожи, и ее спрятанные под кофточкой груди напрягались и делались твердыми — почти до звона.
Сможет ли Джеми сделать все как надо, когда придет время? Сможет, твердо решила она. Должен сделать, раз в том есть нужда. «О Господин наш Царь Ирод, ты, что сидишь по левую руку самого Господа Бога, подобно сыну Его, сидящему справа, дай Джеми силу, потребную для достижения цели, от которой сам он готов отказаться, если перед ним возникнут препятствия».
Бекка выбросила Джеми из головы и запретила себе думать об их будущем. Хэтти вечно повторяла ей, что нужно заботиться лишь о дне сегодняшнем. Бекка сложила руки на груди и, опустив голову, стала ждать, когда же Том скажет, что ему нужно от нее.
— Мисс Линн… ребенок… — Хоть Том был и велик и силен, но сейчас его голос звучал так, будто он подавился комком затвердевшей каши. — Я обязан заняться этим… Это… это я еще могу, но идти в Миролюбие и говорить с ней… передавать ей кости…
Бекка приподнялась на цыпочки и положила ладони на широкие плечи Тома.
— Я схожу туда.
— Бекка!
Видеть его радость и благодарность было почти больно. Эта боль вышибла из ее памяти все, что говорила Хэтти о мужчинах и о силе, которой наделил их Господь. Когда она услыхала свое имя, произнесенное с дрожью в голосе, новая волна сомнений, казалось, накрыла ее целиком — душу и тело. Бекка попыталась напрячь все силы души, чтоб противостоять этому напору, и, как ей показалось, начала побеждать.
Но тот Червь сомнения, который сидел в ней, тот, что был внедрен в нее призраком с девичьим ликом, заставил ее произнести:
— Я даже помогу тебе совершить то, что надо сделать с ребенком мисс Линн.
Из глаз Тома исчезла даже тень былой благодарности. Его лицо ожесточилось, черты окаменели.
— Да знаешь ли ты, о чем говоришь! Понимаешь ли, о чем идет речь?
Червь, угнездившийся в ее сердце, уже успел превратить его в нечто чужеродное. Слух Бекки был полон тайными словами, что нашептывались ей в ту бесконечную ночь бдения. И она услышала свой ответ так, будто была кем-то третьим в чреве Поминального холма, кем-то, кто видел, как эта полоумная девчонка осмеливается спорить со своим огромным и сильным родичем так, будто он юная девочка, еще не вошедшая в возраст Перемены.
— А чего тут знать-то. Том? Выполнить долг в отношении младенца означает дать его костяку возможность родиться на свет. Я ведь слыхала, как па разговаривал с Джеромом, который чуть не победил Захарию в бою за хутор Миролюбие. Это было как раз вслед за тем, как Селена в последний раз ходила на тот холм. Па попросил Джерома оказать ему услугу и присмотреть за ребеночком, поскольку тот уже умер, и…
Ладонь Тома сильно и точно хлестнула ее по левой щеке, заставив рот захлопнуться с такой силой, что лязгнули зубы. Она ощутила на языке вкус крови.
— Не смей говорить об этом! И особенно здесь! Ты хочешь, чтоб я все рассказал па? Хочешь, чтоб тебя как безумную выгнали с хутора? Ворье будет в восторге. Им уж давно не доставалось девичьей плоти!
По коже Бекки побежали ледяные мурашки, когда ее родич упомянул про ворье. Еще бы! Ведь каждая порядочная женщина знала, как называется ее самый страшный кошмар… Но этот леденящий ужас никак не отразился на ее лице. Она и сама поразилась тому, что ни на секунду не дрогнула, что продолжала спокойно стоять и глядеть на Тома, который в это мгновение держал в руках и ее жизнь и смерть, и жизнь и смерть ее будущих детей.
Голос той лунно-серебристой девушки шевельнулся в глубине сердца Бекки. Этот голос одновременно был и Червем сомнения, и повелителем запретных слов. Он шепнул: «Нет, не ворье сделало со мной такое!» Распускались бутоны грудей, окропленные кровавой росой… Бекка с трудом прогнала видение. Проклятый Червь не желал оставить ее в покое; должно быть, он был порождением самого Сатаны и орудием его пыток.
Но сглаз — это еще не безумие, и она не позволит Тому повернуть дело таким образом, который обречет ее на гибель. Безумие превращало ее в изгоя, и даже Джеми не смог бы ничем ей помочь. Но если Том назовет ее безумной, то обвинению мужчины она сможет противопоставить лишь одно свое слово… Разве что…
Медленно и веско она сказала:
— А может, ты хочешь, чтоб я рассказала па, как ты со страху не выполнил его приказа?
«Он может убить тебя, — звучал в ее мозгу голос Хэтти. — Он может убить тебя и даже сотворить кое-что похуже, а потом бросит твое тело так, чтобы остальные подумали, будто шайка ворья обнаглела и получила желанное. Бекка, девочка, кровинка моя, верно, ты и в самом деле сошла с ума!»
Но после того, как первая краска багровой ярости слиняла с лица Тома, Бекка увидела, что его голова склоняется перед ней, будто она была самим Господином нашим Царем.