— Тогда ты у нас надолго не задержишься. Это, наверное, к лучшему, — бубнил себе под нос Матюхин, — а то с таким фруктом намаемся… Так, умники, пойдемте, я вас в карцере запру. Ключи у меня будут, пока Федор Петрович не остынет… А то ведь не ровен час… Сами знаете. А ему еще никто из воспитанников так рыло не чистил.
— Ты видел, Степан Степаныч, как он меня? — Дрожащей рукой Боров схватил со стола наполненный самогоном стакан, «заботливо» наполненный хозяином кабинета и в два глотка осушил его.
— Полегчало? — спросил Матюхин.
— Отдай мне его, Степаныч, — умоляюще попросил директора Боровой. — Это ж меня все засмеют… А сопляк этот непростой! Вот ей-ей непростой! Партизанский выкормыш! Я из него правду выбью…
— Охолонь, Федя! — строго произнес Матюхин. — Ты этого мальца зарегистрировал?
— Угу, — кивнул Боров.
— Тогда ты его пальцем не тронешь! Это теперь не твоя забота.
— Почему это? — не понял старший воспитатель.
— Вот почитай, — Матюхин вытащил из ящика стола папку с бумагами, — я за этим в район и ездил. Читай-читай.
— «Распоряжение Главного Департамента Оккупированных Территорий, — прочел вслух Боровой, — в кратчайшие сроки создать детскую военизированную школу для неполноценных. Для этой цели отобрать из детских интернатов, расположенных на территориях рейхскомиссариатов (гау): „Остланд“, „Украина“, „Московия“, „Уральский хребет“, „Сибирь“ развитых физически и умственно детей десяти-двенадцати лет, преимущественно славянской национальности…»
— Глянь, кем подписано, — посоветовал Матюхин.
— Подписано рейхсляйтером Карлом Брауном, одобрено лично фюрером, — не поверил своим глазам Боровой.
— Вот-вот! На самом верху следят! Меня в области строжайше предупредили: имеющийся материал не портить! Я-то думал, что у меня таких нет… Ан нет — один есть. Да еще такой фрукт! Вот пускай сами с ним хлебают. В общем, чтобы ни пальцем! В карцере посидит, а через неделю придет состав — отправим пацана во исполнение распоряжения.
27.04.48
Рейхскоммисариат «Уральский хребет».
Железнодорожный полустанок блока «Сычи».
Их везли в неизвестном направлении вот уже третьи сутки. Сквозь многочисленные щели в продуваемый всеми ветрами старый вагон залетали колючие снежинки. Петька поерзал, стараясь поглубже ввинтиться в тюк прессованной прелой соломы, заменяющий ему матрас. Старое, протертое почти до дыр одеяло, выданное Петьке на станции толстой рабыней-прачкой с изъеденными язвой руками, не спасало от холода. Оставалось уповать лишь на то, что морозы скоро закончатся, и весна полноправной хозяйкой вступит в свои права. Помимо Петьки, в вагоне находилось еще десятка два таких же замерзших, испуганных и голодных пацанов. На каждой остановке количество пассажиров старого вагона увеличивалось. Примерно раз в сутки на какой-нибудь станции молчаливый кухонный раб приносил большой бидон чуть теплой похлебки, похожей на помои. С непроницаемым обрюзгшим лицом он разливал баланду по мятым оловянным тарелкам, давал в одни руки по куску черного хлеба и удалялся восвояси. Мальчишки, словно голодные волчата, накидывались на еду, а затем вновь забивались каждый в свою щель в жалких попытках согреться. Они почти не разговаривали друг с другом — не было ни сил, ни желания. Правда, некоторые сбивались в стайки человека по два-три, закапывались в солому с головой, укрывшись общими одеялами. Петька прекрасно их понимал — так было легче согреться. Но сам он до сих пор еще ни с кем не сошелся. Петька перевернулся на другой бок, засунул озябшие руки под мышки, закрыл глаза и попытался заснуть. Ослабленный организм быстро скользнул в спасительную дрему. Ему приснились мать с отцом, которых он не видел пять долгих лет и уже начал забывать их лица. Приснился добрый улыбающийся начхоз интерната, всегда угощавший Петьку леденцами, и престарелая рабыня-посудомойка баба Глаша, которая ночью шепотом рассказывала детям чудесные сказки о старых временах, когда никто не имел права забирать детей у их родителей. Паровоз, слегка сбросив ход, резко остановился. Тягуче запели тормоза. Вагон взбрыкнул, лязгнул железом и замер. Петькина голова дернулась на расслабленной шее, и он испуганно проснулся. Вытерев тыльной стороной ладони ниточку слюны, стекавшей по подбородку, мальчишка поднял голову и огляделся. Из-за беспорядочно сваленных на пол тюков сена то тут, то там выглядывали взъерошенные мальчишеские головы. Дверь мерзко скрипнула и отворилась. Яркий солнечный свет, ворвавшийся в темный вагон, заставил Петьку прикрыть глаза рукой.
— Давай, ублюдок, лезь в теплушку! — донесся до мальчишки хриплый мужской голос. — Наконец-то я от тебя избавлюсь!
— Да, повезло тебе, дяденька! — с издевкой ответил незнакомый мальчишка. — Я б тебя, падлу полицайскую…
— Ах ты паскуда! — заревел мужик. — Я тебе сейчас уши оторву!
Петька, наконец проморгавшись, успел увидеть, как мужик в форме воспитателя-наставника интерната для унтерменшей попытался ухватить короткими волосатыми пальцам за ухо невысокого крепкого паренька. Паренек играючи увернулся от воспитателя, а затем неожиданно сам кинулся на него.
— А-а-а! — завопил мужик, размахивая в воздухе окровавленной кистью. — До самой кости прокусил! Убью!
Мальчишка стремительно метнулся в вагон. Воспитатель дернулся за ним, но его остановил грубый окрик конвоира-немца:
— Хальт! Назад!
Воспитатель униженно склонил голову и попятился от дверей.
— Яволь, герр… Яволь… — испуганно забормотал он.
Немец презрительно сплюнул на землю:
— Руссишьшвайн! Проваливайт! Бистро-бистро!
Мальчишка в вагоне нарочито громко заржал, показал правой рукой кулак, а левой хлопнул себя по локтевому сгибу и обидно крикнул вдогонку мужику:
— Имел я тебя!
Дверь с лязгом закрылась, и вагон вновь погрузился в привычную темноту.
— Ну че, — развязно произнес мальчишка, — здорово, пацаны!
— Ловко ты его! — с трудом сдерживая восхищение, произнес Петька, вспоминая издевательства собственного наставника-воспитателя.
— А то! — отозвался новенький. — Не хрен руки распускать! Меня, кстати, Вовкой зовут. — Мальчишка подошел к Петьке и протянул ему руку.
Петька с удивлением смотрел на раскрытую ладонь новенького, не зная, что предпринять.
— Ты чего? — не понял Вовка. — Никогда за руку не здоровался?
Петька мотнул головой.
— Ну ты даешь! — Мальчишка громко рассмеялся. — Это же… обычай такой… Ну как тебе объяснить? Разве никто больше за руку не здоровался?
В вагоне воцарилась гробовая тишина.
— Ну вы, блин, даете! — вновь произнес мальчишка. — Откуда вы все такие взялись?
— Ты откуда такой взялся? — крикнул кто-то из темного угла. — Из леса, что ли?
— Точно, из леса! — неожиданно согласился мальчишка. — Я в интернате всего неделю…
— А в лесу чего делал? — крикнули из того же угла.
— Да так, жил, — уклончиво ответил Вовка. — Разве не ясно?
— Ты из сопротивления? — чуть слышно прошептал Петька. — Партизан?
Весь вагон изумленно притих. За такие слова можно было легко поплатиться головой.
— Тихо ты, — прошипел мальчишка, приложив указательный палец к губам. — С ума сошел! — И нарочито громко, чтобы слышали остальные, произнес: — Да не-е-е… Какой из меня партизан? Наша деревня в тайге, и найти её не так просто… А я за солью пошел, да и попался. А через неделю вышел указ, и от меня сразу избавились. Теперь вместе будем!
Паровоз басовито загудел, вагон дернулся и покатился по рельсам, постепенно набирая скорость. Мальчишки поспешили залезть в свои норы: как только паровоз разгонится, в вагоне резко похолодает.
— Ты не против, если я устроюсь рядом? — спросил Петьку мальчишка.
— Давай, — радостно согласился Петька, — вдвоем теплее будет!
Они зарылись в сено. Немного согревшись, мальчишка спросил шепотом нового приятеля:
— А ты действительно их видел?
— Кого? — зевнув, уточнил Вовка.
— Партизан.
— Видел, — сонно отозвался пацан. — Только ты никому…
— Могила, — прошептал Петька.
Авторитет нового приятеля взлетел до небес.
— А правда… — хотел спросить Петька, но согревшийся Вовка, убаюканный мерным перестуком колес, уже спал.
«Потом спрошу», — решил мальчишка и тоже постарался заснуть.
09.05.1948
Рейхскомиссариат «Украина».
«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.
— Итак, засранцы, прочистите уши и слушайте, что я вам скажу! Повторять не буду! — надрывал глотку Роберт Франц, старший мастер-наставник военизированного интерната для неполноценных. По-русски он говорил чисто, без малейшего акцента. — Вам, уроды, неслыханно повезло — вас вытащили из дерьма, которым вы и являетесь! Но… — Он сделал многозначительную паузу, а затем продолжил: — Лично фюрер дает вам, скотам, уникальную возможность принести пользу Новой Германии. Служить фатерлянду большая честь даже для немецких солдат…
— А мы-то тут при чем? — донесся до наставника нахальный мальчишеский голос. — Пусть предатели навроде тебя под немцев прогибаются! А я не буду!
— Это кто у нас такой умный? — Рыскающий взгляд наставника пробежался по разношерстой мальчишеской толпе.
— Ну, допустим, я! — развязно ответил все тот же голос.
— Тогда шаг вперед, смельчак! — Роберт наконец увидел наглеца. Мальчишка, смело глядя в глаза наставнику, вышел из строя. — Имя, фамилия! — рявкнул Франц.
— Владимир Путилов, — не испугавшись, все так же нагло ответил пацан.
— Значит, Вольф, — задумчиво произнес старший мастер-наставник, размышляя, как ему поступить с зарвавшимся подростком.
— Сам ты Вольф, морда полицайская! — не полез за словом в карман мальчишка. — Я — Владимир!
— Дерзость — это хорошо! — холодно произнес Роберт. — Настоящий мужчина, а тем более воин, должен быть дерзок. Но дерзость хороша в бою, — повысив голос, произнес Франц, чтобы его хорошо слышал весь строй, — а дерзость по отношению к командиру — наказуема! После построения — неделя карцера! На хлеб и воду! Кормежка — раз в сутки! Все остальные будут получать полноценное трехразовое питание! Да, — чуть не забыл наставник, обращаясь к мальчишке, — почему ты решил, что я предатель и «морда полицайская»?