– После ее смерти родители переехали в Стокгольм. Отца потянуло к истокам, наверное. Не знаю… У меня тогда девушка была – Рита. Любовь и все такое… Жили вместе, предложение собирался делать… Она всегда могла совладать с моим скверным характером, тоже любила Варю и поддерживала меня, но… Но я запил. Забухал так, как никогда раньше. Даже в студенчестве. Ушел в долгий и глубокий запой… Есес… Етестен… Евестенно… Эм… Короче, мы с Ритой начали часто ругаться, я перестал ходить на работу, отгородился от всего мира. Боль, которая и через пять лет дает о себе знать, тогда меня совсем убивала… В итоге, Рита не выдержала и ушла. Я ее не виню… Можно понять. Видимо, это и стало последней каплей… Для моего… моей…Эм… Короче, что-то в голове изменилось, перевернулось, щелкнуло… Не знаю, как объяснить… Мерещиться мне стал какой-то голос: по одному слову, не всегда разборчиво и всегда вне квартиры. Стоишь в очереди в магазине, и вдруг шепот чей-то. Я оглядывался, думал, что какой-то ненормальный подкрался… Но люди вокруг лишь с недоумением смотрели, как я нервно осматриваюсь… Считали меня ненормальным. Потом были фразы, а через пару месяцев целые предложения: комментарии, озвучивание мыслей, попытки завести диалог. Диалог… Вот так и появился Голос. Первый диалог завязался у нас, когда я ночью пьяный вышел в магазин за пельменями. Ага… Сейчас кажется, что эта херня со мной всю жизнь…
Я не делаю глоток чистого, не разбавленного колой рома.
– До сих не знаю, что это. К специалистам идти – загреметь на кучу обследований и вопросы, вопросы, вопросы… Нет, спасибо… – я морщусь. – Первые полгода сводило с ума не столько присутствие чужого Голоса, сколько страх и непонимание, что с этим делать. Даже из запоя вышел… Думал, что до белочки допился. Но Голос не исчез. В какой-то момент я просто привык к нему. Наверное, ко всему можно привыкнуть… К тому же, давал о себе знать он нечасто. Порой я советовался с ним и разговаривал. Это похоже на диалог по телефону, только никакого устройства нет ни в руках, ни в ушах. Все в голове. Тяжелее всего приходилось в общественных местах, на работе, на встречах, когда он, как гром средь бела дня, решал что-то сказать. Но и к этому я привык. Иногда Голос пропадает… Ненадолго.
Святослав все так же смотрит на меня, периодически переводя взгляд за мою спину.
Я замечаю.
– А сейчас ты его слышишь? – спрашивает он.
– Нет. Моя квартира – это единственное место, где он никогда не говорит.
– Кто-нибудь еще знает об этом?
– Только ты. Не знаю, почему я рассказал… Может, слишком долго держал в себе. Да, наверное, так.
Алкоголь сегодня хреново справляется со своей задачей. Не приглушает тревогу, лишние мысли и не вызывает в сознании чувство легкости. Но то, что я выговорился, несколько сняло напряжение…
– Мде-е-е, – протягивает Святослав. – Ну, и как считаешь, ты – сумасшедший?
– Вопрос на миллион… Хотя, а как по-другому? Шизофрения? Явное психическое расстройство, но… Если не считать Голоса, то со мной все в порядке. Никаких других отклонений, симптомов и прочего… За пять лет ничего нового.
– Интересно получается, – Святослав хмыкает и, почесав бороду, достает из кармана пачку сигарет. – Может, это… покурим?
– На лоджии, – я киваю и, пошатываясь, встаю из-за стола.
Пол такой мягкий, неровный… Норовит выскользнуть, убежать из-под ног.
Святослав, тоже пошатываясь, идет за мной в комнату и останавливается на входе.
– Это скелет? – он прищуривает глаз.
– Боишься?
Она улыбается, немного с подозрением скалится, но в целом не против гостя.
– Просто… Зачем он тебе?
– А почему бы и нет? Ненастоящий он. Хорошая компания и замена Голосу, – я пытаюсь отшутиться, выхожу на лоджию и опираюсь на ее край. – Я свои покурю.
– Хозяин – барин.
С минуту мы стоим молча, выпуская классический серый дым. Неподалеку загорается неоновая вывеска «Клауд». Рабочие проверяют ее исправность… Новый магазин. Утром его двери откроются и примут поток жаждущих пополнить свои запасы.
Теперь прямо под носом.
– Ладно, откровение за откровение, – говорит Святослав и отстраненно смотрит в сторону восходящего солнца.
Душа № 2
– Мне тогда было семь лет. Только-только исполнилось, и я на следующий день, второго сентября, окрыленный жаждой учиться и завести новых друзей, отправился на свой первый урок. Добрался до школы я быстро – жил неподалеку. Встретился по пути с одноклассником, с которым познакомились на «линейке», и мы вместе отыскали нужный кабинет. Как только я сел за парту, то почувствовал головокружение и тошноту, но списав это на волнение, ничего не сказал учительнице. К концу урока мне стало совсем плохо: затылок болел, в глазах мельтешило, стало невыносимо жарко, и рвоту уже невозможно было сдерживать. Мда… Меня стошнило на спину однокласснице. Девчачий визг, суматоха… Обидное прозвище после такого было гарантировано. Так я думал, не зная, что больше в школу не вернусь, по крайней мере, в эту. В медпункте я потерял сознание и очнулся только в больнице, но то, что увидел – напугало настолько, что снова отключился.
Святослав замолкает и, прищурив глаз, затягивается. Его лоб покрывается длинными, изогнутыми морщинами.
– Что увидел? – не выдерживаю я паузы.
– Если б я знал… Вообще – врача и медсестру. Но их лица, как бы так сказать… Не имели четкости… Они расплывались, рябили, дрожали. Врач-мужчина что-то записывал на бумагах и стоял почти впритык к моей койке, поэтому его я рассмотрел лучше. Его кожа меняла цвет от обычного до белого, как лист бумаги, глаза становились то больше, то меньше, уши заострялись и удлинялись… С лицом медсестры то же самое. Мне тогда было семь лет… – Святослав тяжело вздыхает. – Когда я очнулся и с криками начал отбиваться ото всех, говоря о монстрах, то, естественно, мне не поверили. Родители не приходили. Никто не приходил, кроме людей в халатах, которые задавали кучу вопросов, давали странные тесты… Камни приносили всякие, палки-веточки, даже птичьи кости, вроде бы один раз были… Мда… А через неделю мне сказали, что переведут в другое место, и якобы еще через неделю я увижу родителей. Но было одно условие – вести себя хорошо. Так-то я до того момента давал им жару.
Святослав смеется. От его смеха не веет ничем хорошим. Тоска от тяжелых воспоминаний наполняет его голос…
– Что я там говорил… А, точно. Давал я им жару. Да… Короче, перевели меня в какой-то «Центр восстановительного лечения», но там стало только хуже. Людей с изменяющимися лицами прибавилось. Из персонала, наверное, каждый третий был таким. После нескольких дней успокоительных и угроз, что родителей я больше не увижу, пришлось «вести себя хорошо». Мне тогда было семь лет…
В третий раз Святослав повторяет эту фразу. Но почему именно ее?
– Та неделя была невыносимой… В палате я находился один и боялся спать, потому что мерещились эти лица, бормотание за дверью, за стенами… Спал, наверное, всего часа по два в лучшем случае. Каждый день с утра и до вечера мне задавали какие-то вопросы, которых сейчас и не вспомню. Подсовывали все те же непонятные тесты, а на третий день я заметил, что все повторяется. Одни и те же люди, вопросы и тесты. Но сделать все, чего от меня хотели – не мог. Эти лица… Пугали до ужаса… В общем, через неделю заключения меня выписали. Улучшилось ли мое состояние? Объяснили ли что-либо мне? Держи карман шире! Нет… Но как только я переступил порог лечебницы, то обо всем забыл и считал, что четырнадцать дней находился в обычной больнице из-за чего, как думаешь? Аппендицит! До сих пор не знаю, как они это провернули… Даже шрам остался.
– А как ты вспомнил-то? – я выкидываю истлевшую до фильтра вторую сигарету, к которой так и не притронулся.
– Как? За рулем, спустя двадцать шесть лет. Двадцать шесть! Да… Любящая жена, прекрасный сын, квартира, хорошая работа… В Италию летали каждый год! Жизнь кипела, пока в аварию не попал. Да, тоже авария… Собака на дорогу выбежала, а я хотел маневр сделать. Не удался маневр… Колесом угодил в яму, а дальше не помню особо. Пришел в себя я в больнице, провалявшись без сознания два дня. Сотрясение, обе руки сломаны, весь в синяках, ссадинах… Минут двадцать я лежал в палате, пока ко мне не зашел врач, а его лицо… Догадался? Да! Искажалось, менялось. В ту же секунду хлынули воспоминания. Мне тогда было семь лет… Я отключился, но ночью сознание вернулось. Около двери на стуле сидел парень в халате, накинутом на плечи, и, скрестив на груди руки, спал. Его лицо… Искажалось. Да… Пришлось собраться с силами. До рассвета я копался в памяти, вытаскивая из нее события злополучного сентября. Мне тогда было семь лет…
Святослав задумчиво переводит взгляд на меня, затем за мою спину.
– И… Это… Чего это я… А! Ну, я «вел себя хорошо» и не показывал вида, что мне что-то мерещится. Конечно, было нелегко, но я справился, и после обычного лечения в обычной больнице меня выписали. Почти три месяца мне с горем пополам удавалось игнорировать Изменяющихся людей вокруг себя, которых, в принципе, было не так уж и много. Если честно, то совсем мало. Один из ста или тысячи… В толпе и вовсе не усмотреть. Но… Это как те преследующие числа. Тебя когда-нибудь преследовало определенное число?
– Да, думаю, у всех такое бывало, – я вспоминаю число 23, которое не давало мне покоя около месяца.
– Так вот. Ты просто несколько раз подряд замечаешь одно и то же число. И все. Оно с тех пор будет повсюду. С лицами случилась та же история. Одно, второе, третье… Я сломался. Видел их везде. Из потока людей на улице в глаза бросались только Изменяющиеся. Еще месяц, и я взялся за стакан. Из дома не выходил месяца четыре. Жена… София не понимала, что происходит, спрашивала постоянно… Мы ругались. Она терпела, а я молчал. Сын… Никитка видел и слышал все, что творилось, и в какую-то из наших ссор вступился за мать. Я никогда ее не бил, иногда просто замахивался, но не бил. Не простил бы себе такого. Сын испугался… Стал между мной и Софией и стукнул меня в живот. Конечно, я почти ничего не почувствовал, ему всего-то десять лет было, но в его глазах загорелось столько ненависти… – Святослав сдвигает брови. – На следующий день они ушли. Я понимал, что нужно перестать пить, найти работу, вернуть жену и сына, но как только выходил на улицу и замечал где-нибудь, пускай вдалеке, Изменяющегося, то… Дрожь, ноющее чувство страха внизу живота и ноги слабели. Я убегал и снова напивался. Замкнутый круг. Софию и Никитку я любил и люблю больше жизни, поэтому решил уйти сам, оставив им квартиру, машину, да вообще все. С собой я взял немного денег, какую-то одежду и покинул свою семью навсегда. А какие были варианты? Обратиться к психиатру, чтобы опять закрыли в «лечебнице», в которой не лечили? Мозг тогда у меня совсем расплавился и кроме паранойи ничего не выдавал…