[215]. В первом номере напечатано, помимо прочего, послание митрополита Евлогия (Георгиевского), во втором – подробное сообщение о Русском студенческом христианском движении о. Сергия Четверикова (впоследствии духовного руководителя Движения во Франции), который является автором и других материалов, за подписью П. С. Ч. и Пр. С. Ч. В третьем номере помещена статья «Церковь и государство» прот. Сергия Булгакова. Журнал обращает внимание и на сугубо практические вопросы, например, планирует образование кассы взаимопомощи для священников.
К концу 1930-х гг., несмотря на ухудшающуюся политическую ситуацию и связанное с этим ухудшение материального положения православной миссии в Ладомировой, была предпринята попытка создания специального богословско-просветительского и информационного журнала «Православный путь: Орган русской православной богословской и церковно-общественной мысли». Потребность в таком журнале была сформулирована на очередном Всезарубежном церковном соборе. Журнал должен был освещать «вопросы догматические, этические, литургические, канонические и педагогические; католичество, протестантство, англиканство и различные формы сектантства; церковное искусство, вопросы церковного быта, церковно-общественной и церковно-государственной жизни»[216]. Чтобы охватить больший круг читателей, в журнале предполагалось помещать как специально-научный, так и популярный материал. Журнал, обозначенный как непериодическое издание, предполагалось выпускать три-четыре раза в год отдельными книжками объемом до 75–100 страниц. Редактором журнала стал игумен Филипп (Иван Алексеевич Гарднер, 1898–1984), в то время настоятель русского православного прихода в Вене, и поэтому ему должен был помогать редакционный комитет. В журнале обещали принять участие некоторые церковные иерархи: архиепископ Богучарский Серафим (Соболев), архиепископ Тихон (Лященко), митрополит Берлинский Серафим (Ляде), архиепископ Шанхайский Иоанн (Максимович), епископ Владимир (Раич); кроме того, проф. Николай Сергеевич Арсеньев, Борис Романович Гершельман, Юрий (Георгий) Павлович Граббе, Павел Михайлович Граббе, богослов-канонист и церковный историк Сергей Викторович Троицкий и др. В первом выпуске «Православного пути» вышла, например, статья «Митрополия всея Руси» историка Александра Васильевича Соловьева, в выпуске 2–3 за 1940 г. – статья о московском семейном быте XIX века Н. С. Арсеньева, аналитическая статья «Кондак в неделю сыропустную» архимандрита Филиппа (Гарднера), сравнивающая греческий текст с переводом, или полемическая статья «На реках вавилонских» гр. Ю. П. Граббе, направленная против софиологии о. Сергия Булгакова. Исходя из авторского состава и из обещания издателя, подчеркивающего, что журнал будет стоять на «строго-православной» позиции[217], а также из самого названия журнала, можно высказать предположение, что он задумывался в качестве возможного оппонента известного парижского журнала «Путь» Н. А. Бердяева.
В первые военные годы обостряются финансовые проблемы миссии в Ладомировой. Сильно сокращается число подписчиков. Как сообщается в первом выпуске «Православного пути», «денежные поступления и заказы сократились ровно в пять раз, приходится думать, как бы спасти хотя бы старейшее наше периодическое издание – газету “Православная Русь”. Однако мы не отказываемся от намерения продолжать выпуск “Православного пути”, если будут желающие его приобретать. До сих пор заявило о сем всего 60 человек, из которых почти половина проживает в тех странах, в которые из-за войны журнал нельзя посылать и откуда нельзя получить денег»[218]. Братству все же удалось продолжить издание «Православного русского календаря» и газеты «Православная Русь» до 1944 г., когда сама миссия была упразднена. После Второй мировой войны часть Братства уехала в США, в Джорданвилль, где газета стала вновь выпускаться и издается с 1947 г. до настоящего времени.
Все описанные периодические издания хранятся в Славянской библиотеке в Праге, входящей отдельным комплексом в состав Национальной библиотеки Чешской Республики. В настоящее время в библиотеке осуществляется проект оцифровки периодических изданий русской и украинской эмиграции, печатавшихся на территории бывшей Чехословакии. На сегодняшний день оцифровано 250 названий газет и журналов (в основном все украинские и приблизительно половина русских). Из упомянутых журналов в цифровом варианте доступны те номера журнала «Духовный мир студенчества»[219], которые были изданы в Праге.
Эмил ДимитровРусско-болгарские встречи псевдонимов: две истории
Литературные псевдонимы не только «закрывают» авторство и играют с ним и не только являются своеобразным, нарочитым препятствием на пути исследования и понимания, нуждаясь в дешифровке и в соотнесении с некоторым «твердым» денотатом; порой они могут быть своебразными «окнами» в мир культуры, ключом не только к новому пониманию, но и к обретению новой реальности.
Проиллюстрируем свое абстрактное утверждение двумя сюжетами из истории русской эмиграции в Болгарии.
В 1920 г. в Софии вышло внешне совершенно непримечательное издание, оставшееся незамеченным и неизвестным вплоть до новейшего времени. Речь идет о брошюре всего в один печатный лист – раритет, библиографическое описание которого таково: Русский в Болгарии (Русско-болгарские разговоры) / Съставили М. и М. София: Кн-во «Глобус» (З. Футеков), 1920. 16 с.
Брошюра – обычное печатное издание, но обнаружено оно было не в библиотеках, а в научном архиве ученого-слависта Михаила Попруженко (1866–1944)[220]. Его почерком на титульной странице брошюры раскрыты инициалы составителей, а именно: шутливое «М. и М.» следует читать как «Михаил (Попруженко) и Михаил (Арнаудов)». Попутно отметим, что оба выдающихся филолога были в близких отношениях между собой и обменивались жестами внимания и взаимного признания[221]. Забегая вперед, скажем, что их сотрудничество как будто внушает нам, что отношения в культуре – личные, но они всегда сложно опосредованы языком и его уровнями (из-за глубинно языковой – в семиотическом смысле слова – природы кульуры). Еще в виде послания можем прочитать и то, что настоящим «переводчиком» между языками и культурами является как раз ученый, эксперт.
Небесполезно вкратце представить двух «М.».
Михаил Георгиевич Попруженко (1866–1944) – известный русский славист и болгарист, профессор Новороссийского университета, с самого начала 1920 г. – в эмиграции в Болгарии, где жил и работал до своей смерти в 1944 г. и где нашел друзей, учеников и настоящее признание. В 1923 г. Академия наук Болгарии избрала его своим членом-корреспондентом, а в 1941 г. – действительным членом; в 1938 г. ученый удостоен звания doctor honoris causa Софийского университета им. св. Климента Охридского – событие имело широкий общественный и культурный резонанс[222]. В этом, без сомнения, сказалась высокая оценка заслуг М. Попруженко перед болгарской литературой и культурой; эта оценка сохраняется незыблемой вплоть до нынешнего времени. В своем небольшом рукописном curriculum vitae профессор особо подчеркивал свою связь с древнеболгарской литературой:
Во время своих продолжительных занятий славянской филологией М. Г. Попруженко особое внимание уделял изучению истории и литературы болгар. Ему принадлежит издание и исследование знаменитого болгарского памятника «Синодик царя Борила (Бориса)», за что в 1900 г. Харьковский университет, когда там занимал кафедру славяноведения незабвенный М. С. Дринов, – присудил ему степень доктора. М. Г. Попруженко издал и исследовал и другой ценный для истории болгар памятник – «Слова Козмы Пресвитера». Из других работ М. Г. Попруженко по болгарской истории нужно отметить его «Очерки по истории возрождения болгарского народа» (некоторые из них изданы на болгарском языке), а также его изыскания по истории болгарских колоний в России[223].
Михаил Арнаудов (1878–1978) – крупнейший болгарский ученый-литературовед, этнолог, культуролог, общественный деятель; автор и составитель около ста книг, среди которых выделяются его капитальные труды «Психология литературного творчества» (1931), «Очерки болгарского фольклора» (1934), «Основы литературной науки» (1942), серия книг, посвященных крупнейшим фигурам болгарского национально-культурного Возрождения, и мн. др.[224]
Многообразны были личные и творческие связи Михаила Арнаудова с русской эмигрантской культурой в Болгарии. Следует заметить, что в 1920–1930-е гг. налицо интереснейшее явление – своеобразный «конкубинат» болгарской и русской литературы и культуры. Продуктивность культурного общения, родившуюся в результате состоявшейся встречи, возможно узреть не только в целой серии сознательных культурных жестов, но и в его «оседании» на глубинном уровне, в «культурном бессознательном». Одна из манифестаций этого общения – акт номинации, именования: множество знаковых для болгарской культуры того времени имен были «оглашены» под русским влиянием. Так, например, имя журнала, выходящего бессменно с 1925 по 1943 г. под редакцией Мих. Арнаудова, – «Болгарская мысль», – несомненно, является транспозицией на «болгарский лад» названия влиятельного журнала «Русская мысль», который, как известно, в самом начале 1920-х гг. начал свою вторую жизнь как раз в Софии, где издавался (в 1921–1922 гг.) Российско-болгарским книгоиздательством; с этим авторитетным издательством ученый даже подписал договор на болгарский перевод «Истории второй русской революции» П. Н. Милюкова[225].
Отношения М. Арнаудова с деятелями русской эмиграции были настолько разнообразными, что можно строить их типологию. Во-первых, в его лице русские ученые и писатели узнавали своего друга, к которому они всегда могли обращаться с просьбой о помощи, обеспечении работой и т. д.[226] Во-вторых, в должности редактора «Болгарской мысли» Мих. Арнаудов привлекал в качестве своих сотрудников цвет русской мысли в Болгарии и за ее пределами (например, А. Л. Бема из Праги); так в журнале появляются публикации А. Л. Бема, М. Г. Попруженко, А. М. Федорова, П. М. Бицилли, Г. Ф. Волошина и др., печатавшиеся в оригинале по-русски. В-третьих, личные контакты естественным образом оформлялись в «формализованные» отношения с культурными и творческими объединениями русской эмиграции[227]; яркое свидетельство признания его заслуг – то, что в 1935 г. Союз русских писателей и журналистов избрал его своим почетным членом (среди болгарских ученых и писателей было избрано всего 12 почетных членов)[228]. Ученый поддерживал тесные отношения и с украинскими деятелями и организациями[229], был первым председателем организованного в 1932 г. Украинско-болгарского общества[230]. Близким другом М. Арнаудова был известный украинский скульптор Михайло Паращук[231].
Разговорник «Русский в Болгарии» представляет интерес сразу в нескольких отношениях. Во-первых, это, наверное, единственная из многочисленных публикаций М. Арнаудова за его столетнюю жизнь[232], которая была задумана и реализована в соавторстве, да еще с ученым-иностранцем, который только что вошел в болгарскую культурную действительность, т. е. речь идет о работе, являющейся уникальной по своему генезису. Во-вторых, во всем творчестве Мих. Арнаудова, да и Мих. Попруженко это издание – единственное и по своему жанру: литературоведы здесь преображаются в лингвистов – авторов словарей и разговорников. Опыт ученых в области лексикографии не может быть однозначно выведен из других их занятий и интересов, он не связан с чем-то другим и не находит продолжения в их дальнейшей деятельности. К многообразным определениям двух крупных фигур эти «Русско-болгарские разговоры» как бы добавляют еще то, что в определенный момент ученый должен взять на себя ношу своего рода привилегированного коммуникатора.
Интересна логика построения разговорника. Он как бы прослеживает путь русской эмиграции и словно идет за ней, о чем говорит последовательность названий разделов: «Железная дорога»[233], «В отеле», «На улице» и т. д.; последний раздел – «Некоторые сведения о Болгарии» (С. 14–16). Здесь материал дан как бы в катехизисной форме, т. е. в виде вопросов и ответов, а месседж всего разговорника архилюбопытен: «Многие ли произведения болгарских писателей переведены на русский язык? – К сожалению, очень немногие. Русские мало еще знакомы с творчеством болгарского гения. Нужно надеяться, однако, что они осознают необходимость для себя изучения болгарской литературы»[234]. Кроме своей непосредственной прагматической задачи, у разговорника была и своя «сверхзадача» – вызвать у русских интерес к болгарской литературе и тем самым открыть ей путь к «большому» языку и культуре. Таким образом, восхождение при развертывании разговорника идет не от простого к сложному, а от каждодневного к духовному, от быта к бытию.
Вряд ли кто-нибудь другой из множества русских ученых, оказавшихся в эмиграции в Болгарии, лучше, чем Михаил Попруженко, мог справиться с этой задачей; он любил Болгарию, прекрасно знал ее культуру и высоко оценивал ее литературу и науку, как об этом свидетельствует цитированное выше curriculum vitae:
Для своих работ М. Г. Попруженко неоднократно посещал Болгарию, по которой много путешествовал и в библиотеках которой (напр[имер,] в Рильском мон[астыре]) собирал материалы.
Кроме научных исследований, М. Г. Попруженко посвятил Болгарии, ее истории, литературе и общественной жизни ряд газетных и журнальных статей, в которых знакомил русское общество со всем, что давала выдающаяся болгарская литература и наука[235].
У разговорника «Русский в Болгарии» есть совершенно определенный адресат – прибывающие в Болгарию русские эмигранты, особенно принадлежащие к интеллигентному слою; вот почему в разговорнике есть такие главки: «В книжном магазине», «В театре», «В библиотеке» и т. д. Цель брошюры абсолютно понятна – облегчение общения и взаимопонимания между болгарами и русскими. Смысловой акцент здесь поставлен не на очевидной близости и сходстве между болгарским и русским, а на отличии и специфических особенностях, которые должны быть выявлены и усвоены, чтобы встреча стала возможной, а понимание – адекватным и корректным.
Конечно, стимул для того, чтобы «кабинетные ученые» взялись за составление разговорника «Русский в Болгарии», – вненаучный, он идет от личной встречи болгарской интеллигенции с русскими эмигрантами и беженцами, с их болью и трагедией[236]. Жизнь вторглась в кабинет и изменила научную программу. Общение – всегда «перевод», и чтобы оно стало возможно, нужно усвоить правила перевода.
Итак, в самом начале многолетнего общения болгарской культуры и литературы с русской эмиграцией стоит попытка разговора и понимания «М. и М.» – Арнаудова и Попруженко. В этом контексте за встречей двух криптонимов нетрудно видеть встречу языков и культур.
Именно здесь уместно вспомнить слова Гете, сказанные им по поводу усилий Виктора Кузена и его школы: «Эти люди, пожалуй, смогут способствовать сближению между Францией и Германией, ибо они создают язык, безусловно пригодный для того, чтобы облегчить взаимный обмен мыслями между обеими нациями (курсив наш. – Э. Д.)»[237].
Русские пристрастия, «русская связь» немецкого воспитанника и «франкофона» Михаила Арнаудова (он – ученик Вильгельма Вундта в Лейпцигском университете и doctor honoris causa университетов в Гейдельберге, 1936, и в Мюнстере, 1940) не являются чем-то экстраординарным для болгарской культуры двух межвоенных десятилетий. Характерная черта того времени, его идеологического фона – новый (и уже последний) расцвет неославянофильства. Для этого были все основания и предпосылки: Болгария как «классическая страна славянской культуры», по слову Константина Бальмонта, была одним из важнейших «узлов» славянского движения, а Славянское общество Болгарии (основанное в 1899 г.) было мощной, активной и действенной общественной институцией. Как раз Славянское общество было той организацией, которая исполняла роль своеобразного «министерства встречи» – его деятели и активисты встречали и устраивали русских эмигрантов, организовывали мероприятия по сбору средств, хлопотали перед государственными учреждениями и т. д.; деятельность Славянского общества всегда оценивалась очень высоко русской колонией в Болгарии[238].
Новый расцвет славянской идеи в Болгарии в 1920-е гг., реализовавший себя как подлинно «деятельная любовь», по слову Достоевского, был бы невозможен без развитой инфраструктуры, имеющейся в распоряжении Славянского общества: оно владело собственным зданием, залом, располагало организационными ресурсами, известными финансовыми возможностями (кстати, и сейчас в самом центре Софии есть гостиница и дом культуры под названием «Славянская беседа»). Славянское общество в Болгарии издавало журнал «Славянски глас», ежегодник «Славянский календарь», а еще «Славянскую библиотеку» – серию небольших по объему книжек, посвященных разнообразным темам славянской культуры[239]. Небезынтересно отметить, что «Славянская библиотека» стала выходить в самом начале 1920 г., т. е. в результате встречи с русской эмиграцией, а первая книжка серии принадлежит перу того же Михаила Попруженко – его речь «К вопросу о роли славянства в мировой истории» (речь была произнесена в день свв. Кирилла и Мефодия 11 / 24 мая 1920 г. на торжественном собрании Славянского общества в Народном театре)[240].
Душой и мозговым центром Славянского общества были знаменитые в свое время братья Стефан и Никола Бобчевы; Стефан Бобчев (1853–1940) был идеологом и бессменным лидером Славянского общества, а Никола Бобчев (1863–1938) отвечал за издания и культурную политику Общества (оба были известными литераторами и общественными деятелями, а Ст. Бобчев в течение долгих лет занимал ряд важных государственных и общественных постов в Болгарии).
Итак, мы подошли вплотную ко второй нашей истории. В 1922 г. в «Славянской библиотеке» (№ 2 за второй год издания библиотеки) вышла книжка Георгия Флоровского «Достоевский и Европа», представляющая собой расширенный вариант реферата автора, прочитанного им на торжественном собрании, организованном 13 ноября 1921 г. тем же Славянским обществом по поводу столетия со дня рождения Достоевского[241]. Книги Славянской библиотеки издавались по-болгарски, и поскольку рукопись этой важной работы русского богослова и философа считалась утерянной, единственным источником текста до сих пор являлся болгарский перевод и издание 1922 г.
Лет десять назад при работе с книжкой автор этих строк обратил внимание на то, что на титульной странице издания написано: «превел от руския ръкопис К. Б.» («перевел с русской рукописи К. Б.»). Поразило слово рукопись: понятно, что переводчик с ней работал, но куда же потом эта рукопись делась? Поскольку издание состоялось в 1922 г., когда Г. Флоровский уже жил и работал в Праге, логично было допустить, что рукопись, возможно, не была возвращена автору (она не числится в его архиве в Принстоне[242]) и осталась в Болгарии, но где же ее искать? Возможно, разгадка криптонима «К. Б.» могла бы помочь в поиске. Начинать в таких случаях надо с ближайшего окружения, К.Б должен быть как-то связан с братьями Бобчевыми, возможно, даже родственными узами. Разыскания подтвердили гипотезу: теперь можно считать доказанным, что переводчик К. Б. – это Константин Бобчев (1894–1976), сын Николы Бобчева и племянник Стефана Бобчева[243]. В начале 20-х гг. он, воспитанник Санкт-Петербургского и Софийского университетов, делал свои первые шаги автора-публициста, а на общественной сцене уже заявил о своих славянофильских убеждениях. К. Бобчев был юристом и экономистом, доктором экономических наук Фрайбургского университета (1924), работал преподавателем, но после 1944 г. ему пришлось разделить судьбу многих людей своего круга и поколения: хотя он и не был репресирован, ему пришлось уйти из Софийского университета и работать в маргинальной области научной информации и библиографии[244].
Ниточка привела в архив Николы Бобчева, который его сын К. Бобчев привел в порядок и вместе со своим собственным передал научному архиву Национальной библиотеки Болгарии (они соседствуют даже по своей нумерации)[245]. Там обнаружилась не только рукопись работы «Достоевский и Европа», но и другие рукописи Г. В. Флоровского, а также его письма Н. Бобчеву, присланные в 1922–1936 г. из Праги, Парижа и Лондона[246].
Итак, рукопись «Достоевский и Европа» была «вычислена», но две другие рукописи оказались сюрпризом, как бы наградой за решение головоломки и правильное «прочтение» псевдонима-криптонима – статья «Исторические прозрения Тютчева» (опубликованная по-болгарски в 1924 г. в другом издании Славянского общества – «Славянский календарь»[247] и уже публиковавшаяся в России в обратном переводе с английского[248]) и неизвестная до сих пор и неопубликованная статья без названия, посвященная Герцену, о которой, видимо, Г. В. Флоровский писал Николе Бобчеву в письме от 3 октября 1922 г. из Праги: «В настоящее время я очень озабочен печатным изданием моей диссертации о Герцене, предварительный очерк которой некогда был у вас в руках. Теперь тогдашняя статья превратилась в книгу объемом до 15 листов»[249].
Продуктивное сотрудничество Г. В. Флоровского со Славянским обществом Болгарии в 1920-е гг. засвидетельствовано им более чем недвусмысленным образом в цитированном письме Н. Бобчеву: «Для нас, русских ученых, вопрос об издании наших работ стоит теперь очень остро, и потому я с особенной привязанностью всегда вспоминаю о Вас и о глубокочтимом Стефане Саввиче, помогших мне в этом отношении. Позвольте воспользоваться случаем еще и еще раз сердечно поблагодарить Вас за Ваше всегдашнее ко мне внимание и Вашу помощь. В особенности я благодарен за ту моральную поддержку, которая очень облегчила мне […] дни необеспеченного пребывания в Болгарии»[250].
Это признание сделано в личном письме, но всего через три года у Георгия Флоровского появился отличный повод высказать свое отношение к миссии Славянского общества Болгарии публично; в связи с 25-летием Общества он отправил официальное приветствие Стефану Бобчеву, в котором не без волнения и пафоса писал: «И мы, русские, никогда не забудем Вашей ласки, привета и любви. Среди Вас мы оказались снова дома, не остались странниками. Мы открыли, что у нас есть второе отечество – Славянство, что мы не оторвались от земли»[251].
В заключение нельзя не отметить, что обе наши истории связаны между собой не только в историко-культурном, но и в личностно-жизненном смысле: ведь Михаил Попруженко – дядя Георгия Флоровского, брат его матери Клавдии Георгиевны Попруженко (1863–1933), а еще и его крестный отец[252]. Уезжали все они[253] вместе из Одессы и прибыли в Болгарию на корабле «Витязь» в день Рождества (25 декабря 1919 / 7 января 1920 г.).
Итак, не только ученые в своем качестве привилегированных собеседников «давно минувших дней» встречаются с псевдонимами и пытаются их разгадать; мы убедились, что порою сами псевдонимы как бы встречаются между собой, тем самым символизируя встречу языков, мировоззрений и культур. При этом иногда псевдонимы не столько скрывают авторство, сколько его оттеняют, предоставляя нам ключ к обретению не только новых смыслов, но и новой реальности (в нашем случае – новых текстов); иначе говоря, псевдонимы не снижают, не «приуменьшают» автора, а скорее его «увеличивают», как бы возводят в степень.
Встречи – всегда личные, но они опосредованы сложнейшим механизмом, имя которому – культура, неотъемлемой частью которой является и игра псевдонимами.
ПриложениеГеоргий Флоровский в Болгарии (библиография)[254]
1. Георги В. Флоровски. Достоевски и Европа / Превел от руския ръкопис К.Б. [К. Бобчев]. Издава Славянското дружество в България. София, 1922. 40 с. (Славянска библиотека, год. II, № 2).
2. Проф. Г. В. Флоровски. Живял ли е Христос? (исторически свидетелства за Христа). Евг. Белов. Иисус Христос – историческа личност / Прев. Р. Леваков. София: Издание на Св. Синод на Българската църква, 1931. 92 с. [Работа Г. В. Флоровского занимает с. 5–60 издания.]
1. Вечное и преходящее в учении русских славянофилов // Юбилейна книга в чест на Стефана С. Бобчев по случай 50-годишнината от обществено-публицистичната му и книжевно-научна дейност. 1871–1921. София: Славянски глас, 1921. С. 59–77.
2. Разрывы и связи // Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София: Типография Балкан, 1921. Кн. 1. С. 9–13.
3. Хитрость разума // Там же. С. 28–39.
4. О народах не-исторических (Страна отцов и страна детей) // Там же. С. 52–70.
5. На гроб Л. М. Лопатина // Русская мысль. София. Т. 42. 1921. Кн. 3–4. С. 212–213.
6. Смысл истории и смысл жизни // Русская мысль. София. 1921. Кн. 8–9. С. 175–194.
7. [Рецензия: ] // Русская мысль. 1921. Кн. 8–9. С. 334–336; Рец. на кн.: Никольский Ю. Тургенев и Достоевский (История одной вражды). София: Российско-болгарское книгоиздательство, 1920.
8. [Ф.] М. Достоевски (1821–1881) // Църковен вестник. София. Год. XXII. № 33. 19 ноември 1921. С. 3–5.
9. Письмо к П. Б. Струве об евразийстве // Русская мысль. София. 1922. Кн. 1–2. С. 267–274.
10. Човешката мъдрост и Премъдростта Божия // Духовна култура. София. 1922. № 11–12. С. 85–96. То же: Человеческая мудрость и премудрость Божия // Младорус. София. 1922. № 1. С. 50–62.
11. Историческите прозрения на Тютчев (1803–1873) / Превод: Кр. Димитров // Славянски календар за 1924 година. Т. XIV. София, 1924. С. 29–42.
12. За спомен на проф. П. И. Новгородцев / Превел от руския ръкопис: К. Б. [К. Бобчев] // Славянски глас. София. Год. XVIII. 1924. № 3–4. С. 21–34.
13. Вселенское предание и славянская идея // Юбилеен сборник на Славянското дружество в България (1899–1924). София: печ. Балкан, 1925. С. 25–33.
14. От проф. Г. Флоровски, писмо до председателя на Дружеството // Славянски глас. София. Год. XIX. 1925. № 4. С. 94–95. (Юбилейна книжка за отпразднуването 25-годишнината на Дружеството). [Поздравительное письмо Г. Флоровского по поводу 25-летия Славянского общества Болгарии; письмо опубликовано в оригинале по-русски.]
15. О типах исторического истолкования // Сборник в чест на Васил Н. Златарски по случай на 30-годишната му научна и професорска дейност (приготвен от неговите ученици и почитатели). София, 1925. С. 521–541.
16. О почитании Софии, Премудрости Божией, в Византии и на Руси // Труды V-го съезда русских академических организаций за границей. Ч. I. София: Издание Русских академических организаций в Софии, 1932. С. 485–500.