Пусть на золоте их хватит паралик.
Я ж несметными моими барышами
Докажу, что бог Израиля велик.
(Ударяет жезлом в землю.) (С. 14)
Победа или поражение в деле свадьбы становится как бы и религиозным утверждением. Подчеркнутая ирония автора пьесы, с другой стороны, выражается и в междометиях, например когда Иаков узнает голос своего брата:
ИАКОВ: Ой, ой. Голос – голос осла. Шаги – шаги Бегемота. Это – брат мой Исав. Ой, ой. Помяни, Господи, царя… ну скажем, Амрафела и всю кротость его… (Бежит к жертвеннику и припадает к нему.) О, дух Авеля. Ты уже сделал такую карьеру. Не дай мне пойти по пути твоему. (С. 18)
Если в пьесе «Вид из нашего окошка» представлены три мира – ангелов, демонов и людей, то во второй пьесе Ярхо изображен только мир людей, а разница между персонажами зачастую обозначается особенным регистром их речи, хотя все говорят стихами. О грубости Исава говорилось выше. Служанки, например, когда встречаются первый раз, так обращаются друг к другу:
ВАЛЛА: Эй, ты! Куда тащишь эти вещи?
ЗЕЛФА: Не твое дело, помесь козы с черепахой.
ВАЛЛА: Чего ты лаешься, как бешеная псица.
ЗЕЛФА: Я передразниваю твою мать, падаль. (С. 7)
Дальше подобные ласковые слова повторяются в стихотворной перебранке служанок с одинаковым зачином «Заткни свою глотку»:
ВАЛЛА: Заткни свою глотку. Ужели со мною
Равняться вздумала ты?
Страшилище, полное желтого гноя
И гаже, чем все скоты.
ЗЕЛФА: Заткни свою глотку, ослица. Ты тюки
Таскать на спине должна.
Во чреве твоем развелись гадюки
И папа их – Сатана. (С. 9)
Следуют еще три таких четверостишия.
Описание персонажей дано в этой пьесе не в ремарках автора, как в первой, а в репликах самих действующих лиц. Рахиль и Лия представлены их служанками, каждая из которых хочет прославить свою хозяйку как лучшую жену для Иакова:
ВАЛЛА: О Зелфа, голубушка, что в ней хорошего?
И в чем ее прелесть, скажи?
Ведь это какое-то адское крошево
Из чванства, жеманства и лжи.
Нет, сколь ни нелепа дебелая Лия,
Рахиль отвратительней древнего Змия.
[…]
Рахиль, между нами, совсем кривобокая,
К тому же худа, как коза.
[…]
ЗЕЛФА: О, Валла, – цветочек, иль Лии не вижу я,
Толста, как пять тысяч свиней.
Что толку, что полная, белая, рыжая,
Коль живости нету у ней?
Нет, как бы и где бы о ней ни судили,
Она не годится в подметки Рахили.
ВАЛЛА: О, Зелфа, красотка, за живость Рахилину,
Не дам я двух дохлых утят.
Недаром глаза у нее, как у филина,
Вот так на мужчин и глядят.
Нет, что бы враги ни твердили про Лию,
Рахиль не уступит предвечному Змию. (С. 7–8)
Словесная дуэль служанок, чтобы показать первенство своей хозяйки, имеет шутливо-примирительный конец:
ЗЕЛФА: Итак, хоть бесспорно они и смазливые,
Им все же далеко до нас.
Не лучше ль позавтракать свежею сливою,
Чем кушать гнилой ананас?
И кто бы в законные ни был намечен,
Наш путь незаконный всегда обеспечен. (С. 8)
Самих служанок описывает Лаван, предлагая их Исаву, который попросил у него жену для себя:
ЛАВАН: […] Моих служанок хвалят по всей округе, и хвалят, брат, знатоки.
(Поет:)
Зелфа – румяная, белая, сочная.
Вот за кого ухватился-б заочно я.
Губки, как ягодки, вишни, смородинки.
Стоят полсотни одни только родинки.
Ах, я не знаю, краснею, бледнею.
Как же останусь, расстанусь я с нею.
Свет моей жизни она…
…Впрочем, какая цена?
Валла – горячая, смуглая, черная,
И хлопотунья, певунья проворная,
Взглянешь на талию. Вспомнишь про лилию,
А не возьмешь – прославишь простофилею.
Ах, я не знаю, краснею, бледнею.
Как же останусь, расстанусь я с нею.
Свет моей жизни она…
…Впрочем, какая цена? (С. 20–21)
В водевиле Ярхо нет разговоров на возвышенные темы, а только земные и конкретные соображения шутливого и зачастую фривольного и эротического тона. Мужчины весело совокупляются со служанками, а последние жалуются на то, что это бывает слишком редко. Иаков, например, договаривается отдельно с обеими служанками, чтобы они помогли ему в своих интригах. Сначала с Зелфой:
ИАКОВ: Так передашь?
ЗЕЛФА: А что мне за это будет?
ИАКОВ: Сегодня ничего не будет. Войди в мое положение.
ЗЕЛФА: Вхожу. Но завтра?
ИАКОВ (лаконически): Послезавтра.
ЗЕЛФА: Иаков, я не узнаю тебя!
ИАКОВ: Не вбивай себе в голову ложных мыслей, деточка. Я поступаю так по высшим соображениям (убегает).
ЗЕЛФА: Бедные мы служанки! Всегда мы должны страдать, когда у этих милостивых государей появляются высшие соображения… Но если послезавтра он не вернется к низшим соображениям, я не хочу быть Зелфой. (С. 7)
Аналогичный разговор ведется Иаковом с Валлой:
ВАЛЛА: Будет сделано.
ИАКОВ: Ты, как говорят, имеешь на него [т. е. на Лавана] некоторое влияние.
ВАЛЛА: Увы, во всей Месопотамии только я одна и имею на него «некоторое влияние», и то раз в полугодие. У, мерзкий!
ИАКОВ: Аминь, Валлочка. Faciant meliora potentes. (С. 11)
С другой стороны, Лия и Рахиль, каждая из которых ждет своего венчания с Иаковом, жалуются на состояние их девственности. В начале второй сцены разговор ведут Зелфа и готовящаяся к свадьбе Лия:
ЗЕЛФА: О, Лия, погрусти же немножко, ну, хотя бы для формы.
ЛИЯ: Подружка-Зелфа, моя грусть не для формы, и мои формы не для грусти. (Поет:)
Конечно законы приличья
Велят мне кричать на весь свет:
«Прощайте, восторги девичьи!»
А только восторгов-то нет.
О, да, да, да. Храненье наших лилий
Приносит меньше благ, чем требует усилий.
[…]
Со всяким веленьем традиций
Мы глухо враждуем всегда.
Не будь наша Ева девицей,
Она б не сорвала плода.
О, да, да, да. Храненье наших лилий
Приносит меньше благ, чем требует усилий.
ЗЕЛФА: Тут на счет Евы у тебя парадокс, в котором я даже не хочу разбираться. (С. 15)
Отметим, что и здесь появляется метапоэтическая заметка в устах служанки. Рахиль, в свою очередь, в ее типической бессвязной речи выражает желание побыть одной с женихом:
РАХИЛЬ: Наконец-то. Как приятно одной. Ведь я одна – всегда вдвоем. – Но я больше люблю когда вдвоем вдвоем. И, вообще, я не могу, когда я одна… Это несносно, наконец. Ведь не могу же я позвать его сама… я сгорю со стыда, я утоплюсь раньше… (С. 24)
В Священном Писании сказано, что после того, как обнаруживается обман Лавана, давшего в жены Лию вместо Рахили, Иаков должен служить еще семь лет, чтобы получить право жениться и на Рахили (Быт. 29: 26–27). Кроме того, мотив совокупления Иакова со служанками присутствует и в библейском предании, однако Иаков совокупляется с Валлой и Зелфой не из вожделения, а потому, что его жены бесплодны, т. е. с целью деторождения.
Своеобразную мораль наизнанку своей шутливой пьесы Ярхо вкладывает в уста служанки:
ВАЛЛА […] (Поет, приплясывая:)
Я теперь пойду в ночное
К двум пригожим пастухам,
Возлежащим в виде Ноя
В час, когда стал хамом Хам.
Спляшем танец нашей грезы
Ну а танец – просто сон.
Это поза – верх курьеза
Два танцора с двух сторон.
Веселясь, вкушать мы будем
Нашей юности подъем.
Мой совет всем умным людям:
«Будьте счастливы втроем». (С. 30)
Иаков, подслушавший песню Валлы, хвалит ее «многосторонность и самодеятельность». Он венчается с Лией, но проводит ночь с Рахилью. Следующим утром обман обнаруживается, и надо спасти честь обеих женщин. По закону Иаков должен был бы служить еще семь лет из-за второй жены, хотя ущерб уже нанесен. Решение проблемы предлагает опять-таки Валла: «Я из вашего смущенья / Вам придумала исход: / Ведь в осадном положеньи / День считается за год» (С. 34). Все согласны с этим выходом, и Иаков уточняет: «Я согласен, если всю эту неделю мы будем пировать без просыпа» (С. 34). Веселая мораль пьесы состоит в том, что хорошо совокупляться и для наслаждения.
Если в названии первой пьесы, «Вид из нашего окошка», подразумевается некий взгляд на человечество, то название второй, «Верный Иаков», указывает на тему «верности», но верности наизнанку или же верности парадоксальной, как гласит припев последней хоральной песни:
Можно мужем быть примерным
Хоть двенадцати жен.
Ухитрись лишь всем быть верным,
И вопрос разрешен. (С. 35)
Все та же Валла подытоживает пьесу, произнося еще раз в конце произведения свое главное «поучение»:
Я при всяком условьи
Настою на своем:
Там, где пахнет любовью,
Счастье – только втроем. (С. 36)
Возникает вопрос, почему Ярхо опубликовал свои пьесы за рубежом, а не в России. Подчеркнутый эротизм, частые двусмысленные намеки и нецеломудренное заключение, которое выворачивает наизнанку библейское учение, вместе с изящной литературной формой адресованы скорее вольнодумной интеллигенции, у которой есть «веселость и ум» («Верный Иаков». С. 35), чем народным массам. Подобная либертинская установка, вероятно, не понравилась бы советской власти. Кроме того, в пьесах Ярхо нет «антирелигиозности», которую могли бы одобрить в Советском Союзе, зато есть двусмысленность, ирония, сарказм и игра эрудиции. Итак, панэротизм, или, точнее, пансексуальность, обеих пьес, с одной стороны, и ветхозаветная тематика, разработанная с тонким юмором и комизмом, с другой стороны, едва ли могли понравиться советским цензорам