Я все ходила по магазинам да по лавкам, где-нибудь должны же брать черных на работу! От родни не отворачиваются, все мы черные — одна семья! В одной лавке, куда я вошла, торговали хозяйственными товарами и садовым инструментом. Сохи, мачете, вилы, чайники, кастрюли громоздились на полках. И был там черный — черный хозяин! Сердце мое наполнилось надеждой. Я поделилась с ним своими бедами. Поверите ли — он затрясся от хохота! Одна, говорит, есть у меня для тебя работа: такая дородная бабенка должна быть большой мастерицей в постельных делах. Я не сдержала слез…
И снова бродила по улицам без цели, шла куда глаза глядят. Тут мне попалась еще одна гостиница. Я вошла, спросила, где контора. Там тоже оказался черный, я попросила у него работы.
"Послушай, женщина, ты ведь уже заходила и белый хозяин тебе ответил, что для таких, как ты, у нас работы нет".
Я испугалась — выходит, я кружу на одном месте! Пошла к выходу, но он меня окликнул, предложил сесть, а сам позвонил куда-то, где якобы всегда есть работа для нашего брата. И снова сердце радостно забилось. Воистину в страну пришла свобода! Я терпеливо ждала, как рыбак клева.
И что бы вы думали, дорогие мои? Не успела я и чихнуть, как в контору ввалилась полиция. Черный мерзавец сдал меня черным полисменам — таким же черным, как вы и я, — заявив, что я замышляю ограбить гостиницу. Позвали белого хозяина, тот все подтвердил: я, мол, целый день кручусь в отеле, приглядываюсь, что бы стянуть. Он похлопал своего черного служащего по плечу и прогнусавил: "Молодец, мистер Мугвате, я вами доволен" — или что-то в этом роде. А полицейский инспектор все твердил: "Да, да, никаких сомнений, типичная наводчица, мы задерживаем их чуть не каждый день в магазинах, отелях и банках".
Меня затолкали в полицейский фургон, отвезли в участок и заперли в камере вместе с москитами, вшами, блохами и клопами. Я провела там трое суток. Это при том, что за всю жизнь я на чужую картофелину не позарилась! Голову готова была сложить за свободу! И меня, Вангари, ту, что вы видите теперь перед собой в китенге и с сизалевой корзинкой, три дня и три ночи держали в зловонной клетке!
На четвертое утро меня отвели к судье, обвинили в бродяжничестве и "Преступных намерениях. Объясни, мол, что ты делаешь в Найроби без работы, без жилья, без разрешения на пребывание в столице. Бродяжничество и тунеядство — так они про меня сказали. Но, милые мои, разве я, Вангари, кенийка по рождению, могу быть чужой в собственной стране? Я себя виноватой не признала: искать работу — не преступление!
Судья был европеец, розовый, как поросенок. Нос у него шелушился, как чешуйки у ящерицы. Он носил очки в массивной оправе.
Белый хозяин и его черный раб Мугвате были вызваны как свидетели.
"Хотите что-нибудь сказать, — обратился ко мне судья, — прежде чем я вынесу приговор?"
До сих пор не пойму, как я набралась смелости, — или от отчаяния это вышло? "Посмотрите на меня как следует, — говорю судье, — я-то своя, не то что вы. И никакая я не бродяжка, я здесь у себя дома. Это наша страна. В ней мы родились, земля у нас от бога, мы отвоевали ее у врагов в кровавой битве. Пусть сегодня на нас лохмотья, но мы те самые рабочие и крестьяне, что сражались в отрядах Кимати[19]. Посмотрите мне прямо в глаза — я не воровка, а коли хотите сыскать настоящих бандитов и налетчиков, идите за мной, я приведу вас в их логово у нас в Илмороге. Дайте мне несколько полицейских, пусть арестуют этих ворюг, от которых нам давно нет житья. Не знаю, как тут дело обстоит, в Найроби, но в нашем Илмороге эти негодяи уже давно не прячутся".
Сказав это, я села на скамью. Судья снял очки, протер их красным платком, снова напялил на шелудивый нос и уставился на меня. А я знай повторяю про себя: "Гляди-гляди! Поди, не ожидал услышать такие речи от простой труженицы! В недавние времена ты смотрел на меня только через прицел винтовки!"
Он велел мне повторить, что я сказала об Илмороге и тамошних ворах. Я и говорю: "Зачем мне врать — все правда! Я не меньше вашего заинтересована в том, чтобы преступники оказались за решеткой. Дайте мне полицейских — я проведу их в стан бандитов".
Тогда судья сказал, что, раз я согласилась помочь полиции расправиться с преступниками, меня в тюрьму не посадят, а только оштрафуют за бродяжничество.
Можете себе представить? Разве справедливо, что у меня требуют пропуск в Найроби, точь-в-точь как в колониальные времена?!
Судья велел полицейскому начальнику устроить облаву на воров в Илмороге. Так я спаслась от шести месяцев тюрьмы. Из суда меня сначала отвезли в участок. Теперь они обращались со мной иначе, словно патокой языки смазали. Говорили, что, мол, если бы все граждане были на меня похожи и помогали полиции, страна избавилась бы от воровства и бандитизма, а состоятельные люди наслаждались бы без помех своим богатством и спокойно спали по ночам.
Словом, было решено, что сначала я отправлюсь в Илморог одна, как бы на разведку, все уточню и передам сведения в тамошний полицейский участок. Из Найроби туда позвонят, чтобы старший инспектор Гаконо по моему сигналу сразу принял надлежащие меры.
На том мы и расстались. На дорогу мне не дали ни полцента! А мои деньги, все двести шиллингов, отобрали в суде — в уплату штрафа. Оставалось идти в Илморог пешком. Если бы бог не послал мне вас, где бы я теперь была? Как бы ночь провела?
Да, явись ко мне нынче посланец небесный и потребуй, чтоб я воспела теперешнее "Харамбе", я бы ему сказала пару слов — он бы их надолго запомнил…
Вангари внезапно смолкла, будто унесясь мысленно назад в зал суда, в камеру полицейского участка, припомнив судью и прочих блюстителей закона.
Вариинга уже открыла сумку, чтобы достать пригласительную карточку: знает ли Вангари о готовящемся в Илмороге шабаше грабителей? Но что-то заставило ее захлопнуть сумку. Глядя на Вангари, она спросила слегка дрожащим голосом:
— Скажите… а действительно в Илмороге существует логово или пещера преступников?
— Что?! Как же вы можете утверждать после этого, будто родились в Нжеруке?! — вопросом на вопрос ответила Вангари.
— Да… это так… я действительно оттуда, — запинаясь, выговорила Вариинга.
— Теперь вы знаете всю правду, — заверила девушку Вангари и смолкла.
Остальные пассажиры тоже молчали, им как будто нечего было добавить к рассказу Вангари. Лишь некоторое время спустя подал голос Мутури:
— Страна наша беременна, а что она родит, один бог знает… Подумать только! Дети тружеников, наши дети, палимые солнцем, изнывают от жажды и голода, ходят голышом и только слюнки пускают при виде наливающихся соком плодов. Им нельзя их срывать, чтобы утолить голод! Что за судьба — видеть на огне горшок с похлебкой и не сметь зачерпнуть из него хоть ложку. Они не могут уснуть на пустой желудок, ночи напролет рассказывают друг другу истории одна страшнее другой, изо дня в день загадывают все ту же загадку: "Что бы ты отдал за один…"
— …спелый банан! — отозвалась Вангари, словно Мутури и впрямь ждал ответа.
— …за один глоток… — продолжал Мутури.
— …прохладной воды из чужого колодца! — подхватила опять Вангари.
— Вангари, твоя история лишний раз подтверждает: нашей родине давно пора разрешиться от бремени, — закончил свою мысль Мутури. — Недостает лишь повивальной бабки. Да вот только возникает вопрос: кто заронил в нее семя?
— Все это дьявольские проделки! — внезапно вступил в разговор Робин Мваура. Ему было немного не по себе — слишком гнусно повел он себя в Кинеени, когда Вангари заявила, что у нее нет денег. Но дело уладилось — те трое обещали за нее заплатить. И теперь Мваура только ждал случая, чтобы ввернуть словцо и увести разговор от Вангари и ее невзгод. Ни с того ни о сего он запел:
Покажу черту кулак:
Эй, не тронь меня, дурак!..
Вариинга почувствовала, как от всех событий минувшего дня ее охватывает жар. "Такое впечатление, будто это уже со мною было, — подумала она. — Впрочем, пустые разговоры, не стоит придавать им значения…"
Гатуирия смотрел на водителя, ожидая продолжения песни. Его разволновал рассказ Вангари, и он все спрашивал себя: "Неужто подобные вещи возможны в современной Кении?" Ему вспомнилось, что и впрямь существует закон о бродяжничестве, а значит, история Вангари вполне правдоподобна. Но чего он ждал от песни Мвауры, как могла она облегчить его бремя?
Человек в темных очках почти вжался в стенку, чтобы сделаться незаметным, точно опасался, что остальные пассажиры, как свора, накинутся на него.
Мваура оборвал песню так же внезапно, как и начал.
— В чем дело? — спросил его Мутури. — Потерял нить?
— Нет, — ответил Мваура, — просто решил швырнуть клубок тебе!
— Да, — сказал Мутури, — я эту песню знаю, бывало, и мы ее пели, только слова у нее другие:
Покажу белым кулак:
Уходи домой, дурак!
Кения свободной хочет быть!
Вангари подхватила песню. У них отлично выходило на два голоса — так смешивают душистые растения и получают ароматную мазь.
Кения свободной хочет быть!
Империалисты, убирайтесь вон!
Мы, народ, хозяева земли,
И на пашей стороне закон!
— Что до меня, — заговорил опять Мваура, — то в те времена я пел все песни подряд. Да и сегодня, если на то пошло, мне все равно, что петь. Земля круглая: куда покатится, туда и я с ней. Споткнется — и я споткнусь. Нагнется, выпрямится — я тоже. Заворчит — и я заворчу. Замолчит — и я ни гугу. Первый закон гиены гласит: "Не привередничай, лопай, что дают". Если я оказываюсь среди членов секты акурину, то выдаю себя за их сторонника, с крещеными крещусь, с мусульманами славлю ислам. А среди язычников и я язычник.
— Гикуйю[20]