Или подтолкнуло её в тартарары, тут уж как смотреть…
Но больше дикой природы и мутантов поднявшегося в воздух меня интересовали руины и местная ноосфера, которой… которой в привычном мне виде не было, что стоило сразу же признать. Некое жалкое эхо всеобщего информационного поля, несомненно, присутствовало, но прикасаться к этому без большой нужды и предварительной настройки «фильтров» в разуме я точно не стал бы. Мало ли, какая дрянь там обитает? Это в «своей» ноосфере я мог быть уверен, ибо ей от меня что-то было надо. Местная же мало того, что агонизировала и будто бы пыталась выжить неведомо за чей счёт, так ещё и хаотично исторгала из себя своё естество: информацию. Закрыться-то я закрылся, но всё равно не слишком приятно чувствовать, как то, чего ты мог добиться только волевым усилием, постоянно пытается навязаться тебе само по себе. Сродни визгу грызущего металл сверла прямо над ухом, или монотонной, оглушительной капели, эхом разлетающейся вокруг и бьющей со всех сторон…
Впрочем, вернёмся к тому, что можно было пощупать руками и увидеть глазами.
К руинам.
Остатки былого величия порядком разрушились и утонули в дикой растительности, внёсшей свой вклад в падение некогда огромного мегаполиса. От его предместий уже практически ничего не осталось: лишь дорожные полотна, изгрызенные дерзкой травой, да изувеченные коробки редких основательных зданий из камня и металла проглядывали среди деревьев. От декоративных элементов остались лишь тени-напоминания, выжженные солнцем на лике мёртвого города. Эта картина заставляла что-то внутри меня трепетать, что-то — дрожать, а что-то и восторгаться хотя бы тем, что человечество оказалось неспособно погубить жизнь как таковую. Людей уже нет, а растительность и всякое зверьё присутствуют в обилии. И чем больше времени пройдёт, тем их станет больше, ибо последние отголоски радиации, которую я пусть слабо, но ощущал везде и всюду, растворятся в потоках времени, а порушенные экосистемы восстановятся, заполнив освободившиеся ниши чем-то подходящим или даже совершенно новым, пусть для последнего и понадобятся любимые эволюцией миллионы лет.
Но местные виды развлекали меня недолго, ибо чем ближе я подбирался к сердцу древнего города, тем отчётливее ощущал около-привычную ноосферу, что, в общем-то, было нонсенсом… но в нашей ситуации — теоретически вполне себе объяснимым, если так подумать. Сосредоточься живое и относительно разумное в местах былой славы местной цивилизации, и ноосфера, накрепко к этому живому привязанная, «скуксится» и сконцентрируется в тщетных попытках продлить своё существование.
Почему тщетных, раз уж разумное завелось? Да потому, что жить, нормально жить в атмосфере этой мёртвой планеты просто невозможно. Человек получил свои мозги только потому, что его ареал обитания не предполагал таких уж суровых условий, и, так сказать, эволюционную гонку выиграли мозги, а не физическая мощь. Здесь же без абсурдно высокой выносливости обычным существам ловить было нечего. Уверен, что даже самые стойкие тут больше двадцати лет не живут — просто умирают, оставляя ещё менее умное и ещё более живучее потомство. А «умненькое», что случайно получится, помрёт, не сумев прокормить жадные мозги или просто поддавшись смертоносному воздействию концентрированного Пси.
Многоэтажные строения, частично обвалившиеся, смотрелись этакими чудом уцелевшими клыками во рту не видавшего хорошей жизни человека. Уродливые, потемневшие, покрытые всякими-разными наростами, они даже эха былого величия в себе не сохранили. Одну лишь только тоску по былому, глубокую и навевающую уныние. Мне приходилось подлетать к ним достаточно близко, чтобы просто пробиться сквозь плотную завесу Пси, из-за которой иногда казалось, что ещё секунда — и я столкнусь с непреодолимой стеной. Местами, — в частности там, где ноосфера до сих пор хранила ужас, боль и отчаяние миллионов умирающих в убежищах людей, — я дальше сотни метров в принципе не «видел», так что приходилось чуть ли не буквально в сверхбыстром темпе ощупывать город, заглядывая в каждый его изувеченный войной, запустением и временем уголок.
И в какой-то момент поиски принесли свои плоды.
Сначала я ощутил отчётливую, яркую, оформленную и приправленную эмоцией примитивную мысль, резко сменив направление своего движения. И десяти секунд не прошло, как я, повторно замаскировавшись, завис напротив завешанных шкурами оконных проёмов покорёженной многоэтажки, воззрившись на… людей?
Нет, точно не людей, хоть они и слегка похожи на их далёких предков.
Физически крепкие приматы, напоминающие облысевших и научившихся неплохо ходить на задних лапах орангутанов заняли предпоследний перед «крышей» этаж — оригинальные крыши сохранились не везде, но это, по всей видимости, никак не повлияло на необходимость забираться повыше. Было их тут довольно много: шестьдесят семь особей, и все они занимались своими делами: кто-то присматривал за потомством, кто-то выделывал шкуры в дальних помещениях, кто-то сосредоточенно ваял из арматурины копьё, кто-то мастерил инструмент и даже игрушки, а некоторые и вовсе несли караул с оружием в руках: видимо, попытки взаимоуничтожиться с другими формами жизни тут не редкость. Ну и общались они между собой какими-то невнятными звуками и жестами, системы в которых я не смог сходу отыскать даже прибегнув к телепатии: совершенно чуждые движения и образы.
Но одно я, уловив схожие слепки образов у всех приматов без исключения, понял точно: им приходилось несладко, и виновники обретались совсем рядом.
Пришлось, поглубже изучив мысли и память этих примитивов, слетать в гости к их заклятым недругам, просто интереса ради осмотрев, а затем и истребив всю скрывающуюся в глубоких норах колонию: будет местным подарок в честь моего здесь первого появления, ведь обезглавленные туши я вытащил и разложил на поверхности так, чтобы их было легко заметить.
Приземистые хищные твари подозрительно напоминали очень плоских и очень больших крыс: тот же хвост, та же морда, лишь габариты и форма тела отличны, да когти с клыками покрупнее: ровно такие, что б было удобно рвать крупных приматов. И стая таких, скажу я вам, могла погрести под собой и отряд автоматчиков, не то, что туземцев, вооружённых палками-копалками и копьями из арматуры. Но они всё равно как-то выживали, чем заслужили моё уважение. В мёртвом постапокалиптическом мире, где нет ни цивилизации, ни благоприятных условий для жизни, продержаться даже век — это уже много. Тут же явно прошло поболе, а примитивы всё ещё жили, плодились и пытались развиваться.
После устранения крыс-мутантов я устроился на «крыше», начав настраиваться на работу с местным гниющим огрызком ноосферы. Времени оставалось не то, чтобы очень много, так что летать из края в край, собирая информацию, было бы слишком неэффективно. А значит мне придётся идти против нежелания касаться «гниющего трупа», и пытаться там выловить что-то цельное. Да и интересно же, что из себя представляет «труп» такого явления! Тем более ноосфера до сих пор упорно пыталась мне что-то впихнуть в голову, так что…
Подготовка началась и завершилась за несколько объективных минут, и совсем скоро я, морально приготовившись к чему угодно, а физически — убедившись в отсутствии потенциальных угроз в обозримом радиусе и закрывшись в бетонно-железном кубе со стенками в метр толщиной, приоткрыл свой разум для внешнего мира… и в ту же секунду едва не закрылся обратно, ибо поток нестройных, искажённых, уродливых данных оказался столь силён, что мне пришлось все силы бросить только на его обработку. Тело моментально сковали боль и напряжение, а разум вышел на пиковый уровень своей работы… и даже так этого, казалось, было недостаточно. В таком состоянии меня не то, что псион шестого ранга прибил бы, но и даже простой пробойник с пистолетом в руках. И с каждой секундой я чувствовал всё менее и менее боеспособным, втайне радуясь тому, что уж на крышу-то никто точно не заглянет, а если заглянет — метр бетона быстро не прогрызёт.
«Если только летающих бронебойных тварей тут не живёт, но это уже было бы перебором…» — промелькнула мысль, прежде чем я с головой погрузился в омут образов, видений и расплывчатых миражей. В массив того, что осталось от местной ноосферы, которая умерла, начала гнить — и возродилась на остатках былого величия, начав в приступе отчаяния от осознания масштабов утраты «пришивать» к себе куски «трупа» предшественницы. Получившийся гомункул ужасал обилием гротескных черт, как будто насмехающихся над своей первоосновой.
Но информация… она стоила того, чтобы коснуться этой агонизирующей плоти, старательно отсеивая откровенный мусор от бесценного сейчас знания.
Война. Использование боевых машин, которые в один прекрасный момент продолжили сражаться сами по себе: люди, способные их контролировать, просто закончились. Армии были разбиты, планета утонула в ядерном пламени, но война роботов продолжалась ещё очень долго, по меньшей мере четыре десятилетия. Автоматика держалась, сколько могла, но исчерпался и её ресурс. Свидетелей этой затянувшейся бойни было слишком мало, и оттого отпечатки тех событий в ноосфере казались размытыми, додумываемыми уже моим разумом. Я не без труда отрешился от особенно ярких образов начала конца человечества, запечатлённого в ноосфере подобно выжженному клейму на коже раба, и погрузился ещё глубже, выискивая зёрна истины среди искажённой лжи.
Мир до войны неспокоен. Псионы. Много псионов. Ещё больше болезней среди обычных людей. Человечество вымирает. Разломы встречаются на каждом шагу. Надежды практически не осталось. Ноосфера не дала вымирающей цивилизации ответов на самые важные вопросы. Но эта зацепка слишком слаба, за неё не схватиться. Глубже!
Мировые правительства обеспокоены ростом числа разломов и повышением фона Пси. В странах третьего мира прорывы невозможно контролировать: местных сил недостаточно, миротворцев слишком мало. Псионы всё чаще выходят из-под контроля, самостоятельно ища способ спасти мир. Ноосфера толкает прогресс вперёд, но телепаты начинают роптать. Не то! Слишком слабый оттиск! Глубже!