«Мужик сказал — мужик сделал!» — любит повторять Виталик, непременно стукая себя при этих словах кулаком по колену. Запив яичницу с помидорами двумя чашками крепкого кофе, Савелий начал экипироваться. Сунул в карман куртки блокнот и ручку, отсоединил заряжавшийся с ночи смартфон, поколебался — не взять ли фотоаппарат, но все же решил ограничиться мобильной камерой, проверил — на месте ли паспорт и походные наушники. Паспорт оказался на месте — в левом внутреннем кармане куртки, застегивавшимся на «молнию», а наушники лежали в правом нагрудном. Собственно, он и собран.
Во дворе навстречу попался дворник Шариф с полным ведром песка в правой руке. «Это к удаче», — бодро подумал Савелий, останавливаясь, чтобы поговорить с хорошим человеком. Он любил общаться с такими людьми, не злобствующими и независтливыми. А соседке Полине Федоровне, отставному инструктору Волгоградского райкома КПСС, он только кивал на ходу, не останавливаясь. Беседа с человеком, поливающим всех грязью, никакого удовольствия не доставляет.
— Скоро весна! — сказал Шариф, щурясь на голые ветки деревьев. — Хорошо!
Ему все было хорошо. Весна — хорошо, зима — хорошо, даже листопад — и то хорошо, потому что время за работой идет быстрее. Он и на дворника в классическом современном понимании слова похож не был — толстый, белолицый, с правильной русской речью. Однажды Савелий увидел Шарифа в костюме и при галстуке (тот шел на какое-то торжество к землякам), не сразу и узнал, настолько представительно выглядел дворник, прямо министр.
— У вас все уже зеленеет, наверное?
— Да. — Шариф прикрыл глаза, мысленно переносясь домой, в Коканд. — Зеленеет, цветет… Красиво. В мае поеду домой, к племяннику на свадьбу. Старший брат женит своего старшего сына — как тут не поехать?
— Калым за невесту платить будет? — поинтересовался Савелий.
— Конечно, — улыбнулся Шариф. — Без него нельзя. Семья жениха платит калым, семья невесты обеспечивает молодых всем необходимым для жизни. Расходы пополам получается.
— Так уж и всем? — усомнился Савелий.
— Да, — кивнул Шариф, поставил ведро на асфальт и стал перечислять, загибая пальцы на руках. — Техника — телевизор, холодильник, стиральная машина. Все только новое, по-другому нельзя. Мебель — два больших шкафа. Семь ковров, один из них — бархатный…
— Бархатный? — В коврах Савелий разбирался слабо, а о таких коврах сроду не слышал.
— Такой большой, — Шариф развел руками как можно шире, во всю стену, — с красивой вышивкой. Невеста сама вышивала. Очень красивый ковер. Что там дальше? Одеяла — двадцать больших одеял, десять маленьких. На больших одеялах можно спать, как на матрасе. Двадцать подушек. Постельное белье, занавески, скатерти, полотенца, всего помногу, не одну-две штуки. Три больших зеркала. Разная посуда, ложки-ножики. — Все десять пальцев оказались загнутыми, Шариф разогнул их и начал загибать по новой. — Отдельно — красивая посуда, хрусталь и фарфор. Два сундука с одеждой для невесты, один сундук с одеждой для жениха…
— Почему такая несправедливость — невесте два сундука, а жениху один? — в шутку спросил Савелий.
— Женщине больше одежды надо, — серьезно пояснил Шариф. — У меня, например, одно пальто и один плащ, а у моей жены — ой-ой сколько!
Он прижал к толстой щеке пухлую ладонь и покачал головой.
— А еще обе семьи договорились в складчину машину молодым купить. Правда, не новую, но нормальную — «Нексию», у нас любят эту марку.
— Квартиру тоже в складчину покупают?
— Какую?! — Шариф удивлялся так бурно, что удивление казалось испугом — округлял глаза, раскрывал рот, взмахивал руками. — Это же старший сын брата! Он в отцовском доме должен жить. Некоторые, правда, считают, что с родителями должен жить младший сын, но это не совсем правильно…
Уже на подходе к метро Савелий вспомнил о том, что так и не поинтересовался у Шарифа размером нынешнего калыма в Коканде. Ничего, можно посмотреть в Интернете. Савелий не собирался платить за кого-то калым, просто было любопытно.
«А я, можно сказать, полностью готов к семейной жизни, — подумал он. — С коврами, правда, напряженка, и одеял не так уж и много, но все есть, даже посудомоечная машина…»
Посудомоечную машину незадолго до отъезда в Германию купила мать. Савелий ею никогда не пользовался. Больших компаний гостей на званые обеды он не собирал, а помыть за собой тарелку-другую можно и руками, быстрее выйдет.
Удобно усевшись в полупустом вагоне, Савелий сунул в уши затычки наушников и врубил любимый альбом любимой группы:
On a dark desert highway
Cool wind in my hair
Warm smell of colitas
Rising up through the air
Up ahead in the distance
I saw a shimmering light
My head grew heavy and my sight grew dim
I had to stop for the night…[6]
Большинство сверстников считало музыкальные пристрастия Савелия архаичными. Некоторые даже пробовали выступать с критикой. «Что плохого в любви к классике?» — удивлялся Савелий, и те отставали. «Иглз» были в его понимании больше чем группой. Они были целой эпохой, сколь бы пафосно это ни звучало. «Орлов» нельзя было представить вне своего времени, оторванными от него. Слушая ту же «Калифорнию», Савелий явственно представлял несущиеся по шоссе большие угловатые «кадиллаки» и «крайслеры» семидесятых годов прошлого века, а не современные автомобили, несмотря на то что в песне не было ни одного намека на время действия. А вот же… К тому же «Орлы» играли мелодичную, приятную для уха музыку и не повторялись в своих песнях. Песни у них отличались своеобразием, а в текстах песен был смысл, порой весьма глубокий:
Welcome to the Hotel «California»
Such a lovely place
Such a lovely place
Such a lovely face
Plenty of room at the Hotel «California»
Any time of year
Any time of year
You can find it here…[7]
Песня была буквально пропитана меланхолией и безысходностью, но в этом был свой особый шарм. Во всяком случае, такие песни, заставляющие задуматься, нравились Савелию куда больше бодрых маршей и той веселой попсы, которую без устали транслировали по радио и телеканалам.
Виталик тоже не любил попсу, но зато он любил шансон. Весь — от «Гопа со смыком» до «Владимирского централа» и «Бутырской тюрьмы». Иногда даже пробовал петь, когда много выпивал, но Савелий решительно пресекал эти попытки. Дело было не столько в репертуаре, сколько в отсутствии у двоюродного брата каких-либо вокальных данных вместе со слухом. Бывает так: медведь как следует прошелся по обоим ушам, а любовь к пению затоптать так и не смог:
Last thing I remember
I was running for the door
I had to find the passage back
To the place I was before
«Relax» said the night man
«We are programmed to receive
You can check out any time you like
But you can never leave!»[8]
«Что есть наша жизнь, как не такой отель „Калифорния“? — привычно подумал Савелий. Он часто думал об этом, но неглубоко. — Почему я живу именно в Москве и именно сейчас? В чем мое предназначение, моя миссия? Должна же быть у каждого человека миссия? Или не должна? Или она есть, но я об этом знать не должен?»
«Китай-город» встретил Савелия шумной толпой детей, на вид — класс третий или четвертый. Дети жизнерадостно вопили (некоторые даже визжали), носились взад-вперед по перрону, а три тетки позднебальзаковского возраста, бывшие уже изрядно на взводе, пытались то ли вывести наверх, то ли усадить в вагоны эту стаю.
— Федорович! Встань с пола! Ты простудишься!
— Оганезова, стой! Стой, тебе говорю!
— Туркин, я все расскажу твоей маме! Она не обрадуется! Я обещаю!
Савелий ухитрился пересечь перрон без столкновений с резвой безбашенной молодежью. Заодно посочувствовал теткам и подумал о том, что в педагогике все трое ничего не соображают. Во-первых, не могут сделать так, чтобы дети их слушались, а во-вторых, не понимают элементарных вещей. Вместо того чтобы бегать и кудахтать, лучше бы устроили соревнование — кто быстрее сядет в вагон или быстрее выйдет на улицу. Дети обожают соревноваться, им не столько призы нужны, сколько само состязание. Давно бы уже никого на перроне не было.
Азов педагогики Савелий нахватался от своей последней приятельницы, с которой расстался совсем недавно — двадцать третьего февраля этого года. Расстался совершенно неожиданно для себя. Их отношения постепенно сходили на нет, но этот процесс мог затянуться еще на полгода, если бы не случилось маленького толчка.
Приятельница позвонила поздравить с мужским праздником и позволила себе некоторые обобщения на тему: «Все мужики конечно же гады и сволочи, но без праздника их оставлять нельзя». Может, встала не с той ноги, а может, ученики вчера довели. Она преподавала математику в старших классах, которые обожают устраивать каверзы преподавателям. И хорошо, если одними каверзами дело ограничится.
Но так или иначе, Савелию вместе с поздравлением сказали гадость, он добавил к словам благодарности колкость, а в ответ услышал: «Между нами все кончено! Это мой последний подарок тебе!» Кончено так кончено. В некотором смысле быстрая смерть лучше долгой вялой агонии. Оба это понимали, поэтому никто никому перезванивать не стал. Савелий выбросил ее зубную щетку, она, скорее всего, сделала то же самое с его щеткой, вряд ли оставила на память. Больше никаких залогов любви у них не было, так, несколько совместных фотографий, которые Савелий выбрасывать не стал. Каждая фотография напоминала о каком-то счастливом дне его жизни, зачем избавляться от напоминаний о счастливых днях? Придет время, захочется вспомнить, заново пережить подзабытые впечатления…