— Нет, я очнулась уже в машине на пляже. Было утро, приехала полиция, «скорая помощь»…
— Спасибо, Катрин.
Она хотела было вернуться на свое место, но судья Бернс предупредил ее, что еще рано и что защита захочет, возможно, провести контрдопрос. Скривив губы в нервной улыбке, Катрин села, все же чувствовалось, что она довольна тем, что с дачей показаний прокурору наконец покончено. Это потребовало от нее значительных усилий. Прокурор заговорщически подмигнул ей.
Томас был поражен.
Рассказ Катрин изобиловал шокирующими подробностями по сравнению с теми отрывочными сведениями, которые он смог вытащить из нее после изнасилования. Решительно, эффект, обещанный создателями мнемониума, длился недолго. Эффективность препарата была лишь временной. По всей видимости, он никогда не выйдет из стадии экспериментальной разработки!
Более странно то, что мнемониум столь сильно повлиял на Томаса, даже в большей степени, чем предвидели фармацевты. Возможно, потому, что Гибсон принял двойную дозу?
Масса деталей того, что произошло в канун рокового вечера 15 июля, несмотря на все, всплыла в его сознании: заседание комитета по дисциплине, состоявшийся перед этим разговор в кабинете директора… С другой стороны, он совершенно ничего не помнил о своем любовном фиаско, — возможно, его мужская гордость заблокировала неприятные воспоминания! Но особенно его тревожило, преследуя ночами и омрачая часы бодрствования, то, что он так и не смог приподнять завесу над той ночью, разогнать густой туман. Это позволило бы ему наконец понять, не мог ли он изнасиловать Катрин; сомнения продолжали терзать его, несмотря на прибывающие доказательства против четверых обвиняемых.
Доктор Шмидт встал, бросил напоследок взгляд в свои записи и медленно направился к Катрин.
На его губах играла хищная, самоуверенная улыбка.
Глава 59
— Мадемуазель Шилд, можете ли вы нам рассказать, как были одеты вечером пятнадцатого июля? — задал вопрос доктор Шмидт.
— На мне было белое платье.
— Это платье? — спросил он, показывая мятое и запачканное красноватыми пятнами крови платье, уложенное в пластиковый пакет, пронумерованный должным образом.
Катрин мельком посмотрела:
— Да.
— Мадемуазель Шилд, в полицейском отчете отмечено, что вас нашли утром шестнадцатого июля, в машине доктора Гибсона, присутствующего здесь.
— Протест, ваша честь!
— Протест принят.
— Когда вас нашли в машине, на вас не было бюстгальтера. С вами часто такое случается?
— Протест, ваша честь!
— Протест отклоняется. Мадемуазель Шилд, отвечайте на вопрос.
Катрин посмотрела в сторону Кубрика. В ходе подготовки этот вопрос не был предусмотрен. Он кивнул, чтобы дать ей понять, что она должна сказать правду.
— Иногда такое бывает.
— Этому есть какая-то особенная причина?
— Летом, когда жарко, мне так удобнее. Если бы вы были женщиной, то знали бы, что есть платья, которые лучше носить без бюстгальтера.
— Вы отказываетесь от бюстгальтера каждый раз, когда выходите в жару?
— Если бы я выходила с вами, то, пожалуй, надела бы.
В зале раздались смешки.
У доктора Шмидта был смущенный вид, его смущение усилилось, когда, к своему удивлению, он обнаружил, что один из его ассистентов тоже улыбается, что его разозлило больше всего. Он бросил на него свирепый взгляд. Этот бедолага хотел что-то возразить, но адвокат в два счета сбил с него спесь!
Катрин же посмотрела на Джулию, черпая мужество в ее светлой улыбке. Томас и не пытался скрыть свое веселье. Но молодая женщина искала прежде всего поддержки прокурора, обеспокоенная тем, что нарушила строгие указания, данные ей во время тщательной подготовки, которая, впрочем, во многом напоминала театральные репетиции, где любая реплика, интонация, выражение лица имели значение. Но склонность к иронии — эта черточка характера, стимулированная почти органической антипатией к доктору Шмидту, — все же проявилась.
Доктор Шмидт повернулся к судье Бернсу и сказал:
— Ваша честь, мне бы хотелось сейчас позвать профессиональную манекенщицу, которая поможет продемонстрировать присяжным и суду, как выглядела мадемуазель Шилд вечером пятнадцатого июля в платье без бюстгальтера. Оба платья, совершенно одинаковые по размеру, ткани, изготовлению и даже этикеткам, в чем ваша честь может убедиться.
— Можете приступать, — сказал судья Бернс.
Тогда доктор Шмидт повернулся к первым рядам публики. По его сигналу видная датчанка, роскошные вьющиеся белокурые волосы которой были собраны в хвост на затылке, встала, сняла шаль, которая скрывала широкие костлявые, почти мужские, плечи, и грациозно и с достоинством подошла к присяжным.
Мужчины, по большей части покоренные, робко заулыбались. Не каждый день случалось оказаться рядом с такой красивой женщиной с колдовским очарованием! Женщины, похоже, тоже отреагировали, но скорее всего на то, что эта необычайная, почти неестественная, красота была вызывающей.
Но ничего больше. Декольтированное, но без откровенного выреза, платье было сшито из такой легкой ткани, что можно было без труда разглядеть грудь топ-модели: по всей видимости, на ней не было бюстгальтера, что позволяло выставить напоказ большие груди с ярко-красными сосками, настолько упругие, что можно было предположить исключительную наследственность, либо, что более правдоподобно, работу опытного пластического хирурга.
Как женщины, так и мужчины-присяжные, каждый на свой лад, испытывали притягательный эффект этой одежды. Они теперь лучше представляли, как именно выглядела Катрин вечером 15 июля: она была по меньшей мере привлекательной. Эта маленькая демонстрация дала ожидаемый результат, а именно: у присяжных возникло предвзятое отношение к девушке. Как ни печально, но меж тем достаточное распространение получило мнение, что из двух изнасилованных женщин хотя бы одна этого «хотела», провоцируя нападение, которое на самом деле являлось не чем иным, как наказанием за фривольность.
«Продефилировав» перед присяжными и убедившись, что они хорошо ее рассмотрели, датчанка приблизилась к столу судьи Бернса и повернулась к нему спиной, подчиняясь, таким образом, хитроумному, жестко разработанному сценарию Шмидта. Это позволило публике вдоволь любоваться вздернутыми грудями сквозь ткань платья, подобного тому, что носила Катрин. Легкое волнение в зале сопровождалось несдержанным свистом.
Доктор Шмидт обратился к судье:
— Если ваша честь хочет сравнить этикетки и модели…
Немного смущенный этой по меньшей мере необычной ролью, судья приступил к сравнению. Он протянул к шее топ-модели слегка дрожащую руку, нашел этикетку, которую не удосужился прочитать, а только, так сказать, трусливо «сфотографировал» взглядом и даже не осмелился засунуть ее обратно, оставив снаружи.
Шмидт принес ему платье Катрин, и судья мельком бросил взгляд на этикетку.
Убедительное сравнение.
— Благодарю вас, — тихо сказал судья, отпуская датчанку, — оба платья действительно идентичны.
Топ-модель не стала обременять себя, поворачиваясь к судье, чтобы попрощаться, и по сигналу Шмидта, который радостно улыбался ей, поздравляя с исключительно выполненным заданием, медленно, с высоко поднятой головой вернулась на свое место, явно равнодушная к вызванному ею интересу. Она снова накинула шаль на плечи и села.
Катрин с видимым интересом следила за этим маскарадом, который задел ее за живое. Приведенная в сильное замешательство, она опустила голову: она сама никогда не сознавала, до какой степени вид ее мог быть провоцирующим! В ее защиту следовало сказать, что у нее была грудь девочки-подростка, тогда как топ-модель была куда более щедро наделена женскими прелестями. В этом смысле сравнение было несправедливым, а следовательно, демонстрация искажала суть дела.
Как же Пол Кубрик мог допустить такое?
Когда схлынула волна стыда, Катрин бросила испытующий взгляд на прокурора, который лишь виновато поджал губы. Он понимал, что допустил промах, но исправить уже ничего не мог. Стоило на минуту ослабить бдительность, чтобы допустить ошибку из-за излишней самоуверенности.
Этот урок показал, что Шмидт способен ловко извлекать красочные эффекты даже из самых незначительных деталей: поэтому нельзя было позволять ему ни малейшей вольности.
Насладившись произведенным впечатлением, Шмидт продолжил свой допрос:
— Мадемуазель Шилд, можете ли вы сказать, каким образом вы попали в бар «Гавана» в Хэмптоне?
Катрин посмотрела на прокурора. Несмотря на все усилия, она так и не смогла этого вспомнить.
Кубрик не раз повторял ей: если она не знает чего-нибудь, то лучше сказать об этом, не вдаваясь в нелепые объяснения, потому что рано или поздно она рискует впасть в противоречия с собственными показаниями.
Прокурор только пожал плечами.
— Я не помню, — наконец ответила Катрин.
— Вы не помните? Как странно! У вас есть водительские права, мадемуазель Шилд?
— Нет.
— Нет водительских прав? Значит, вы не могли приехать в этот бар на автомобиле?
— Нет.
— Мадемуазель Шилд, если бы вам пришлось объяснять кому-либо из пациентов психиатрической клиники, где вы оказались вследствие совершенной тремя днями раньше попытки самоубийства, как добраться в Хэмптон, а точнее в бар «Гавана», что бы вы сказали этому человеку?
— Выбрать кратчайший путь на восток, а потом ориентироваться на странный запах.
Смех в зале.
— Я ценю ваше чувство юмора, мадемуазель Шилд, впрочем, как и все присутствующие здесь! Но мне хотелось бы, чтобы вы отвечали на мои вопросы со всей серьезностью. Если бы вам пришлось давать указания кому-то, кто захотел направиться в «Гавану», что бы вы ему сказали?
— Взять такси, — ответила Катрин самым серьезным тоном, не намереваясь вызвать комический эффект.
Новые смешки в зале.
— Понятно, — сказал Шмидт, который чувствовал, что несколько смешон. — Другими словами, вы действительно не знаете, как добраться до бара «Гавана», не прибегая к помощи такси. Так?