Он описал сон, в котором встретился с другом, и тот предложил подвезти его домой на мотоцикле. Они проехали через весь Лондон и остановились у реки, тогда как его дом находился в совсем другой части города. Во сне пациент рассердился и сказал, что быстрее было бы добраться домой пешком.
Я интерпретировал это как ощущение, возникшее у пациента на сеансе, когда я направлял его куда угодно, но только не туда, куда он сам хотел. Я предположил, что ему это надоело, и поинтересовался, зачем вообще ко мне пришел. На это он заметил: «Очень разумно».
Затем я попросил его описать ранние воспоминания, и он весьма смутно упомянул несколько из них, а когда я попросил остановиться на деталях, он вспомнил случай из раннего детства, когда ему дали попить из стеклянного стакана. Он откусил край этого стакана, так что его рот наполнился стеклом. Он полагал, что до этого пользовался гибкими пластиковыми чашками. Я связал это воспоминание с его гневом на сеансе и его страхом, что все вокруг него разламывается. Я интерпретировал это так, что он боится, что я не смогу быть гибким, как пластиковая чашка, но вдруг «сломаюсь», как его жена. После этого он оказался способен признать свое насильственное поведение и сознался, что ударил жену и крушил дома мебель. Но работать с ним и после этого было невозможно, поскольку «быть гибким», видимо, означало стать абсолютно податливым и позволить ему диктовать ход сеанса и всего лечения.
Опираясь всего лишь на короткую беседу во время консультационного интервью, невозможно сколь-либо детально описать защитную организацию этого пациента, но его высокомерное и требовательное поведение на сеансе предполагает организацию, властвующую над своими объектами путем угроз и запугивания. Когда у жены пациента произошел срыв, эта организация не только не пошла на уступки и не подстроилась под запросы пациента, но также угрожала распадом или срывом, и именно это привело его на консультацию. Я думаю, эта организация была ему жизненно необходима, потому что он чувствовал, что его высокомерный и требовательный характер являлся средством спасения от внутреннего хаоса и смятения. Возможно, он не знал, как справиться с болезнью жены, потому что она слишком живо напоминала ему его собственную болезнь и всякое ослабление его сердитого всемогущества угрожало наступлением хаоса и спутанности.
Пациент Б.
У 25-летнего художника стали возникать иррациональные страхи по поводу того, что в водопроводе образуется течь, система центрального отопления разрушится, телефон отключат и так далее. Он с огромным нетерпением ждал начала анализа и сразу же пришел в состояние радостного возбуждения, уверившись, что стал моим «звездным» пациентом, и спрашивал, пишу ли я о нем книгу. Однако очень быстро он почувствовал себя в ловушке и стал настаивать на поддержании дистанции, устраивая в анализе перерывы, что создавало атмосферу, провоцирующую меня на заботу о нем и на удержании его в анализе. Степень его клаустро-агорафобических симптомов проявилась в ходе его поездки в Италию, где он проводил отпуск. В его случае (из-за страны происхождения) требовалась виза, он знал об этом, но просто не позаботился ее получить. Когда иммиграционные служащие в Риме сказали ему, что он должен вернуться в Лондон, он устроил такую сцену с криками и слезами, что они уступили и позволили ему въехать в страну. Однако потом он начал бояться, что ему не позволят выехать, поскольку служащие увидят, что в паспорте у него нет нужного штампа. Поэтому он ухитрился уговорить своих друзей отвезти его во Францию, границу которой пересек в багажнике их автомобиля. Там он получил визу, вернулся в Италию уже легальным образом и продолжил отпуск.
Было очевидно, что он регулярно прерывал контакт со мной, чтобы поддерживать мое беспокойство и интерес к нему; это особенно отчетливо проявилось, когда он поехал в отпуск в Советский Союз. На этот раз он обнаружил, что в его визе указана неправильная дата отъезда, и просто взял ручку и эту дату исправил. Он благополучно возвратился и вскоре увидел следующий сон.
Он находится в московской гостинице со своим гомосексуальным другом и собирается заняться с ним мастурбацией. Однако две женщины, их гиды, отказываются покинуть комнату. Они очень горды своей работой, гостиницей и даже заказали в номер превосходный ужин. Пациент жалуется на это, поскольку чувствует себя в ловушке, ему не позволяют даже пойти в ресторан, и он начинает подозревать гидов в связях с КГБ.
Паника, постоянно охватывавшая этого пациента, чаще всего возникала тогда, когда ситуация выходила у него из-под контроля. Его защитная организация была попыткой справиться с хаотической тревогой с помощью методов всемогущества, когда он втискивался в свои объекты, а затем ощущал приступ клаустрофобии и вынужден был, ощущая сильную тревогу, спасаться бегством. Его сон о Советском Союзе, по-видимому, содержал репрезентацию хорошего объекта в форме двух женщин-гидов, возможно, представлявших анализ, которые подали превосходный ужин, но его основной реакцией на них было чувство преследования, он жаловался, что его лишили свободы и не позволяют пойти в ресторан. Гиды своим присутствием мешали его гомосексуальной активности, и я думаю, именно в этом направлении и начал действовать анализ. Хотя пациент как будто ценил то, что предлагал ему анализ, он не мог подвергать себя риску утратить защиту патологических организаций личности. Прогресс и особенно значимый контакт приводили к бурным негативным терапевтическим реакциям, связанным с возвратом к промискуитетной гомосексуальности.
Оба эти пациента оказывались перед угрозой возникновения тревоги, когда патологическая организация распадалась и не способна была обеспечить адекватное убежище. Именно распад патологической организации толкал пациентов к началу лечения, которое, как они надеялись, должно было помочь им восстановить существовавшее ранее равновесие. Хотя убежище мешало их развитию и создавало для них серьезнейшие проблемы, оно, по-видимому, действительно защищало их от параноидно-шизоидной фрагментации и всякий выход из убежища ради контакта с аналитиком наталкивался на сопротивление.
Дифференциация внутри депрессивной позиции
Расщепление не ограничено параноидно-шизоидной позицией (Klein, 1935), к нему обращаются снова, когда хороший объект интернализуется как целостный объект и направленные на него амбивалентные импульсы приводят к депрессивным состояниям, в которых объект ощущается как поврежденный, умирающий или мертвый и «бросает тень на Эго» (Freud, 1917). Попытки достичь обладания хорошим объектом и сберечь его являются частью депрессивной позиции и приводят к возобновлению расщепления, на этот раз ради предотвращения утраты хорошего объекта и защиты его от атак.
Целью этой фазы депрессивной позиции является отрицание реальности утраты объекта, и это душевное состояние сходно с состоянием человека, пережившего утрату, на ранних стадиях процесса скорби. Здесь оно оказывается нормальной стадией, которую необходимо пройти, прежде чем наступит последующее переживание признания утраты.
В этом отрицании развертывается такой важный механизм, как проективная идентификация особого типа, которая приводит к обладанию объектом путем идентификации с ним. Сам Фрейд полагал (Freud, 1941), что понятие «обладать объектом» возникает позже, чем более примитивное: «быть объектом». Он писал: «Пример: грудь. „Грудь – это часть меня, я – это грудь“. Только позже: „Я обладаю грудью“ – то есть, „я не грудь“». Более того, в этом коротком примечании он добавляет, что после утраты «обладание» снова возвращается к «бытию».
Критический момент в депрессивной позиции наступает при необходимости ослабить контроль над объектом. Если депрессивную позицию следует проработать, предшествовавшая тенденция, нацеленная на обладание объектом и отрицание реальности, должна быть направлена в противоположном направлении, и объекту нужно позволить обрести независимость. В бессознательной фантазии это означает, что человек вынужден столкнуться со своей неспособностью защитить объект. В его психической реальности присутствует осознание внутренней катастрофы, вызванной его садизмом, а также понимание того, что его любви и репаративных желаний недостаточно для того, чтобы уберечь его объект, которому следует позволить умереть, хотя это и принесет опустошенность, отчаяние и вину. Кляйн (Klein, 1935) излагает это следующим образом:
«Здесь мы видим одну из тех ситуаций, которые я описывала выше как базовые для „утраты любимого объекта“; а именно ситуацию, когда Эго полностью идентифицируется со своими хорошими интернализованными объектами и в то же самое время начинает осознавать свою неспособность защитить и оберечь их от интернализованных преследующих объектов и Оно. Эта тревога психологически оправдана».
Эти процессы включают в себя острый конфликт, который мы ассоциируем с работой скорби и который вызывает тревогу и душевную боль.
Таким образом, в депрессивной позиции можно увидеть внутренние градации, в частности в отношении вопроса о том, существует ли страх и отрицание утраты или же утрата признается и проделывается работа скорби. Я воспользовался этим различением, чтобы разделить депрессивную позицию на фазу страха утраты объекта и фазу переживания утраты объекта следующим образом:
Скорбь
Подробно и ярко описав процесс скорби, Фрейд (Freud, 1917) подчеркнул, что острую болезненность работе скорби придает именно необходимость выдержать реальность утраты. В этом процессе каждое воспоминание, связанное с утраченным, всплывает вновь и вновь и подвергается проверке реальностью, пока постепенно утрата не будет признана в полном объеме.
«Проверка реальностью показала, что любимого объекта больше не существует, и теперь требуется отвлечь все либидо от связей с этим объектом» (Freud, 1917, р. 245). И далее: «По каждому отдельному воспоминанию и по каждой ситуации ожидания, свидетельствующим о том, что либидо привязано к утраченному объекту, реальность выносит свой вердикт: объект больше не существует, а Эго, словно поставленное перед вопросом, хочет ли оно разделить эту участь, благодаря сумме нарциссических удовлетворений решает „остаться в живых“ и расторгнуть свою связь с пропавшим объектом»