Оракул не говорит ничего определенного о происхождении Эдипа, но повторяет пророчество, ранее данное Лаю, и предупреждает Эдипа, что ему суждено убить своего отца и жениться на собственной матери. Чтобы избежать этого рока и спасти Полиба и Меропу, Эдип решает никогда больше не возвращаться в Коринф и, двинувшись в противоположном направлении, приходит к развилке трех дорог, где встречает повозку, перед которой бежит вестник, сталкивающий его с пути. В гневе Эдип нападает на глашатая, сидевший в повозке человек наносит ему удар, и в отместку Эдип убивает его и четырех его слуг; лишь одному удается бежать, и он возвращается в Фивы с печальной вестью. Эдип следует далее и, прибыв в Фивы, обнаруживает, что над городом тиранически властвует Сфинкс, удушающий каждого, кто не в состоянии разгадать его загадку.
Загадка такова:
«Есть существо на земле: и двуногим, и четвероногим Может являться оно, и трехногим, храня свое имя.
<…> Все же заметь: чем больше опор его тело находит, Тем в его собственных членах слабее движения сила».
Эдип принимает вызов и решает загадку, возможно, с той подсказкой, что слово «двуногий» звучит как «дипус», а его собственное имя, «Эдип», означает «опухшие ноги», отсылая к травме, нанесенной ему родителями. Его ответ: это человек ползает на четвереньках, будучи младенцем, ходит на двух ногах во взрослом возрасте и ковыляет, опираясь на клюку, в старости. Проиграв, Сфинкс кончает жизнь самоубийством, а благодарный город предлагает Эдипу корону, недавно потерявшую владельца, и королеву Иокасту, недавно потерявшую мужа.
Эдип правит Фивами семнадцать лет, пока на город не обрушивается несчастье – мор, и тогда снова обращаются к оракулу. В этот момент и начинается «Эдип» Софокла. Драма открывается тем, что народ умоляет Эдипа помочь городу, страдающему от мора. Здесь появляется брат Иокасты, Креонт, принесший от оракула долгожданное известие, гласящее, что город осквернен присутствием в нем убийцы Лая. Эдип клянется найти и наказать преступника и посылает за древним прорицателем Тиресием, чтобы тот указал виновного. Сначала тот отказывается это делать, но Эдип ведет себя ребячески оскорбительно, и Тиресий, разгневавшись, прямо говорит ему, что, во-первых, он, Эдип, и есть убийца Лая, и далее следует ясный вывод: он сын не Полиба и Меропы, как утверждает, а Иокасты и Лая. Значит, это именно он «страны безбожный осквернитель, <…> живущий в постыдном союзе с ближайшей родственницей»[12].
На эти обвинения Эдип отвечает еще более оскорбительно и начинает обвинять Креонта в заговоре с целью его, Эдипа, свержения. Входит Иокаста, Эдип внимает ее призыву и умеряет свой гнев. Когда Иокаста узнает, что Тиресий обвиняет Эдипа в том, что тот убил Лая, она успокаивает Эдипа, говоря, что пророчествам доверять не следует, и это ясно по пророчеству, данному Лаю. Оно, утверждает Иокаста, очевидно неверно, поскольку, во-первых, сын Лая был брошен на произвол судьбы, оставлен умирать, во-вторых, Лая на развилке трех дорог убили разбойники. Эдип обеспокоен и начинает выспрашивать у Иокасты подробности смерти царя. Кто его сопровождал? Как он выглядел? Кто принес известие о его смерти в Фивы? Затем, объясняя свое плохое предчувствие, он рассказывает о своем коринфском происхождении, сомнениях относительно родителей, о том, что сказал ему оракул, и, наконец, описывает, как убил человека на развилке трех дорог. Горе Эдипу, если он убил Лая! Однако свидетель утверждал, что Лай был убит бандой разбойников, и хотя на Эдипа указывает как будто неоспоримая улика, не исключено, что свидетель будет придерживаться своей версии о нападении разбойников, и все соглашаются не выносить приговора, пока тот не будет допрошен. Вопрос о родителях Эдипа также оставлен без внимания, несмотря на рассказ Иокасты о пророчестве, данном Лаю, рассказ Эдипа о пророчестве, данном ему, а также несмотря на неупомянутый факт, известный Эдипу и, безусловно, Иокасте, – шрамах на стопах Эдипа.
Все это раскрывается, когда прибывает пастух из Коринфа, объявляющий о смерти Полиба. Эдип и Иокаста радуются этой новости, словно она несет утешение, доказывая несправедливость пророчеств. Затем Эдип выказывает страх перед абсурдно маловероятной опасностью, что он еще может как-нибудь случайно жениться на престарелой царице Коринфа, и Иокаста снова пытается его успокоить. Коринфский пастух, очевидно, изумленный, что они столь далеки от истины, объясняет Эдипу его происхождение, – поскольку этот пастух и есть тот человек, который принес искалеченное дитя Полибу. И наконец, фиванский пастух, свидетель убийства Лая, оказывается тем самым слугой, который спас жизнь младенцу-Эдипу.
Теперь Иокаста понимает всю правду и в смятении умоляет Эдипа не исследовать этот вопрос далее. Однако Эдип упорствует в отрицании и даже вводит новое соображение. Если он не сын Полиба, то, возможно, он вообще не королевской крови, может быть, сын рабыни, вот почему Иокаста так волнуется. Иокаста выбегает прочь, и под угрозой пытки пастух рассказывает все, как было. Настроение меняется, Эдип прекращает отрицать и изворачиваться, признает истину и свою вину. Это поистине героический момент, составляющий, на мой взгляд, кульминацию всей драмы. За ним следует описание глашатаем событий, происходящих во дворце, – мы их не видим. Эдип обнаруживает, что Иокаста повесилась, и ослепляет себя ее наплечной застежкой. Пьеса заканчивается тем, что к власти приходит Креонт, а Эдип ожидает изгнания[13].
Толкование Веллакотта
В подробном анализе «Царя Эдипа», проведенном Веллакоттом (Vellacott, 1971), выдвигается следующая еретическая идея. Эдип вовсе не пребывает в неведении и потому вовсе не невинен, он знает, что убил царя Лая и женился на его вдове, и остальные тоже знают это. Веллакотт также показывает, что если бы Эдип изучил все те признаки, что вызывали сомнения в его происхождении, он бы обнаружил, что является сыном Лая и Иокасты, и в этот бы момент осознал свои преступления отцеубийства и инцеста, которые раскрылись столь трагически в кульминации драмы. Мне кажется менее убедительным мнение, что он полностью осознавал все эти факты, и более правдоподобным, что он знал их «наполовину» и решил закрыть глаза (to turn a blind eye) на это полузнание.
Его неведение оказалось возможным благодаря тому, что и он, и Креонт, и Иокаста, и фиванские старейшины не стали изучать проблему, поскольку не хотели знать правду. Вместо этого они закрыли глаза на нежелательную реальность.
Противоположная классическая точка зрения, которая принята почти повсеместно, заключается в том, что Эдип действовал, не обладая осознанным знанием, и потому был невиновен в том, что совершил. Из-за того, что он натворил, он стал человеком оскверненным, на которого смотрели с ужасом и жалостью, но чувствовать вину у него не было оснований. Тщательное исследование текста драмы приводит Веллакотта к выводу, что Софокл подразумевал оба этих прочтения одновременно, и такое толкование позволяет нам связать описанную им ситуацию с тем душевным состоянием, которое мы обнаруживаем у наших пациентов, когда они что-то и знают, и не знают[14].
Как только мы принимаем такую возможность, нам становится легче увидеть, что Эдип должен был понимать, что убил Лая и женился на его вдове. Эдип прибыл в Фивы сразу после того, как убил человека, который явно занимал высокое положение, поскольку у него был глашатай и кортеж, и также Эдип не мог не заметить, что город взбудоражен новостью о гибели царя. Действительно, и он, и все горожане были озабочены угрозой со стороны Сфинкса, однако невозможно представить себе, что Эдип не связал в уме свой поступок и смерть царя. Разрешив загадку Сфинкса, он принял руку Иокасты без малейшего колебания потому что, по мнению Андре Грина (Green, 1987), желание насладиться троном Лая и ложем Иокасты сделало его плохим логиком.
Далее Эдип спрашивает, почему не расследовали гибель Лая, однако ни Креонт, ни Иокаста, ни старейшины не хотели ничего знать. Каждый из них из собственных интересов предпочел принять нового царя и приветствовать низвержение Сфинкса, не задавая неудобных вопросов. Чуть позже мы узнаем, что все знал Тиресий и хранил это знание при себе семнадцать лет, а затем он объяснил это тем, что лучше молчать, поскольку
«Как страшно знать, когда от знанья
Нет пользы нам!»
Для меня очевидно, что не только все главные персонажи закрывали глаза на истину, но также – что действовал некий бессознательный или полусознательный сговор, поскольку если бы хоть один из них проявил любопытство, правда тут же выяснилась бы.
Понимал ли также Эдип, что Лай был его отцом, а Иокаста – матерью? Это, вероятно, не столь очевидно, хотя драма полна намеков, которым можно и должно было бы следовать. Чтобы утверждать, что он сын Полиба и Меропы, Эдип закрывает глаза на тот факт, что он отправился за советом к оракулу как раз потому, что сомневался в своем происхождении, и сомнения эти оракул никак не развеял. Пророчество еще продолжало звенеть в ушах Эдипа, когда он убил мужчину, по возрасту годящегося ему в отцы, и женился на женщине, по возрасту годящейся ему в матери. Он закрывает глаза, так же как Иокаста, на шрамы на своих ногах, которые называет клеймом, доставшимся ему с колыбели и давшим ему имя.
Еще более примечательно, как в ходе драмы и персонажей на сцене, и нас, зрителей, искусство драматурга заставляет закрыть глаза на истину, нам демонстрируемую. Так, уже через пять минут после начала действия Тиресий утверждает – совершенно недвусмысленно, – что Эдип и есть проклятый осквернитель Фив, что он живет в греховном союзе с той, кого любит, и что он не понимает, чей он сын. Тиресий говорит Эдипу, что он согрешил против себя самого, грешен будет при жизни и по смерти, и, наконец, что проклятие матери и отца вышвырнет его из города. Эдип отвергает эти слова как заговор с целью его дискредитации и реагирует оскорблениями и встречными обвинениями, но старейшины, едва услышав эти четкие формулировки от человека, которого они уважают лишь чуть меньше самого Аполлона, начинают песню о том, «ужаснейшим из дел кто руки обагрил», и вопрошают: