Два метода избегания реальности
Такие механизмы, как закрывание глаз, которые удобным образом удерживают факты вне поля зрения и позволяют человеку одновременно и знать, и не знать, могут быть в высшей степени патологичными и приводить к искажениям и ошибочным репрезентациям истины, однако важно признать, что они все-таки отражают уважение к истине и страх перед нею, и именно этот страх ведет к сговору и сокрытию. Этот механизм связан с теми, что используются при обращении с истиной при перверсиях, и его можно считать перверсией истины, приводящей к ее искажениям и ошибочным репрезентациям. Эдип приходит в душевное состояние, которое можно считать психическим убежищем от реальности и защитой от тревоги и вины. Это убежище было основано на патологической организации, охватывавшей объекты, которые состояли в заговоре с целью отрицания реальности – каждый по своим собственным мотивам. Похоже, оно хорошо служило ему, пока мор – возможно, представляющий скрываемую испорченность – не вынудил его начать борьбу за признание истины. Может быть, подобно кризису среднего возраста (Jaques, 1965), реальность настигла его, когда он вынужден был столкнуться с проблемами, которых ранее мало касался.
В пьесе «Эдип в Колоне» Эдип, который теперь действительно слепой, более не может закрывать глаза и вместо этого обращается к авторитету, по сути – к божественному авторитету, и таким образом обретает весомую власть и моральную убежденность, позволяющие ему выказывать презрение к истине. Он не отрицает факты сами по себе, ибо поздно притворяться, что он не убивал отца и не женился на матери, но отрицает свою ответственность и вину и заявляет, что эти деяния – зло, причиненное ему, а не им. Боги, выбравшие его для осуществления чудовищных деяний, теперь обещают сделать его героем и вознести почти до своего уровня (Winnington-Ingram, 1980). Он больше не выказывает уважения к реальности, и бегство к всемогуществу делает неуместным чувство стыда или попытки скрыть свои преступления.
Этот тип отношения к реальности основан на бегстве от истины к всемогуществу и, безусловно, очень отличается от закрывания глаз. Это убежище, в котором реальность игнорируется, а организация, на которой оно основано, населена всемогущими фигурами, требующими признания их божественности и мощи. Здесь истину не нужно доказывать или оправдывать, а стыд и вина неуместны. Именно отсутствие стыда наделяет союзы с всемогущими фигурами такой опасностью, поскольку нормальные ограничения деструктивности и жестокости перестают действовать.
Такого рода союз возникает, когда что-то радикально нарушается во взаимоотношении с первичными объектами в нуклеарной семье. Именно эти фигуры – в первую очередь, разумеется, родители – создают нормальное Супер-Эго, и поскольку оно появляется в результате интернализации человеческих фигур, нормальное Супер-Эго человечно: оно обладает человеческими надеждами и страхами. Если такие объекты разрушаются или же родительские имаго слишком искажены проекцией примитивного садизма, то возникает более примитивное, мощное и жестокое Супер-Эго (Klein, 1932). Если вина становится невыносимой, человек может прибегнуть к членовредительским атакам на свое воспринимающее Эго, и причиненный ущерб вызывает недееспособность, «залатать» которую можно только посредством всемогущества, поскольку обычные человеческие фигуры слишком слабы, чтобы оказать действенную помощь.
Теперь человек одержим более чудовищными силами, и поскольку они содержат спроецированные части самости, возникает сложная структура. Здесь тоже образуется патологическая организация личности, но на более примитивном уровне. Хотя все патологические организации нарциссичны по структуре, они существенно различаются по форме. Становясь параноидно-высокомерными, как в случае «Эдипа в Колоне», они, похоже, защищают индивида от параноидно-шизоидной дезинтеграции и фрагментации. Иногда психотический характер убежища и организации, на которую оно опирается, очевиден, но в критические периоды его психотическую природу бывает труднее распознать. В такие моменты все мы так жаждем всемогущества, что готовы считать героем того, кого в нормальных обстоятельствах признали бы безумцем.
Веллакотт полагает, что на протяжении всей драмы Софокл отделяет «священное» от «блага». В критические периоды благо трактуется как слабость, которую мы себе не можем позволить, поскольку, чтобы выжить, мы должны полагаться на могучих богов, не подвергая сомнению их святость. И это счастливое стечение обстоятельств, если «благо» может поселиться в группе или в индивидууме, где сможет дожить до тех пор, пока снова не будет признано. Ближе к концу «Эдипа в Колоне» хор сравнивает Эдипа с морской скалой:
«Он, как берег северный угрюмый,
Всюду открыт волн и ветров ударам —
Так в него отовсюду
Безустанным прибоем
Валы ударяют мучений вечных».
Ясно, что для него важнее всего крепость, а все остатки надежды сосредоточены в Антигоне, взывающей к Фесею:
«…на родину нас
В древлесданные Фивы отправь, чтобы там
Увели бы мы прочь со смертельной тропы
Наших братьев, единых по крови».
Глава 11Проблемы психоаналитической техники: интерпретации, центрированные на пациенте, и интерпретации, центрированные на аналитике
Пациенты, упорно скрывающиеся в психических убежищах, представляют серьезную проблему с точки зрения техники работы с ними. Работа с «застрявшим» пациентом, находящимся к тому же вне зоны досягаемости, серьезно фрустрирует аналитика, который вынужден избегать как отчаяния и отказа от работы с пациентом, так и преувеличенной реакции и слишком энергичных попыток преодолеть его противостояние и сопротивление. Ситуация такова, что пациент и аналитик легко могут оказаться «по разные стороны баррикад». Пациент заинтересован в обретении или удержании равновесия, достигаемого уходом в психическое убежище, тогда как аналитик стремится помочь пациенту выйти из убежища, помочь ему понять свои психические процессы, открыть ему путь к развитию.
Джозеф (Joseph, 1983) указывала на то, что пациент в таком душевном состоянии не заинтересован в понимании и использует анализ в разнообразных целях, далеких от постижения своих проблем. В этих обстоятельствах основной его задачей становится достижение облегчения и безопасности путем установления внутреннего равновесия, вследствие чего он уже не способен направлять свой интерес на понимание. Приоритетом для пациента является избавление от нежелательного психического содержания, которое он проецирует на аналитика, и в таком состоянии ему почти не удается принимать в расчет собственную психическую деятельность. Он не располагает ни временем, ни пространством для размышлений и боится исследовать свои психические процессы. Слова используются в первую очередь не для передачи информации, а как действия, оказывающие влияние на аналитика, и слова аналитика также ощущаются как действия, скорее сигнализирующие о его собственном душевном состоянии, чем предлагающие некоторое понимание пациента. Если аналитик считает, что его задача – помочь пациенту обрести понимание, а пациент не желает или не способен выдержать такое понимание, анализ, скорее всего, зайдет в тупик. Подобные ситуации совсем нередки и оказываются мучительной проблемой как для пациента, так и для аналитика.
В данной книге я рассматривал, каким образом пациент может уклоняться от контакта с аналитиком и с реальностью, искажать этот контакт или неверно его представлять; кроме того, я описывал различные механизмы, вступающие в игру, когда реальность оказывается невыносимой. Когда эти механизмы встраиваются в патологическую организацию личности, обеспечивающую убежище от реальности, пациент сможет терпеть аналитика, только если тот подчиняется правилам, налагаемым такой организацией. Пациент оказывает на аналитика давление с тем, чтобы тот согласился с пределами переносимого для пациента, и это может означать, что определенные типы интерпретации либо запрещены, либо не воспринимаются. Если аналитик будет слишком настаивать на своей задаче помощи пациенту в обретении понимания и в развитии, это может привести к еще более радикальному уходу пациента в убежище и к возникновению тупика, выход из которого чрезвычайно труден. С другой стороны, если аналитик будет чересчур пассивен, пациент может решить, что он сдался, и станет воспринимать его как побежденного или как человека, обманом втянутого в сговор с перверсивной организацией пациента.
Таким образом, труднопреодолимые технические проблемы, возникающие в этой ситуации, частично связаны с неприятными контрпереносными переживаниями, испытываемыми аналитиком. Обычно пациент остро осознает дискомфорт аналитика, но не способен признать свою роль в создании такой ситуации и не осознает собственные внутренние проблемы или равнодушен к ним. Интерпретации аналитика ощущаются пациентом как вмешательства, угрожающие его пребыванию в убежище, и он боится, выйдя из-под опеки такого убежища, столкнуться с преследующей дезинтеграцией или невыносимой депрессивной болью.
В этой главе я хочу провести различие между пониманием и ощущением себя понятым и указать на то, что пациент, не заинтересованный в обретении понимания – т. е. собственного понимания себя, – все же может крайне нуждаться в понимании со стороны аналитика. Иногда это переживается осознанно как желание быть понятым, иногда сообщается бессознательно. Лишь немногие пациенты демонстративно отвергают саму идею понимания со стороны, пытаются его отрицать и стараются избавиться от всякого значимого контакта. Но даже такие пациенты нуждаются в том, чтобы аналитик регистрировал происходящее и признавал ситуацию и затруднительное положение пациента.
Перенос часто оказывается нагруженным тревогой, с которой пациент не в состоянии бороться, но эта тревога должна контейнироваться в аналитической ситуации, и такое контейнирование зависит от способности аналитика признавать проекции пациента и свои собственные контрпереносные реакции на них и справляться с ними. Опыт показывает, что если аналитик упорно продолжает интерпретировать или объяснять пациенту его, пациента, мысли, чувства или действия, контейнирование тревоги ослабевает. Пациент ощущает эти интерпретации как недостаточное контейнирование тревоги и чувствует, что аналитик вталкивает спроецированные в него элементы обратно в пациента. Пациент спроецировал их именно потому, что был не в состоянии с ними справиться, и его насущная потребность заключается в том, чтобы эти элементы продолжили свое существование в аналитике и были поняты в таком спроецированном состоянии.