И должны всячески бороться против преувеличений и увлечений его особенно ярых последователей. В приписке к Вашему письму Вы сообщаете, что проф. Рейснер состоит членом-сотрудником Вашего О-ва. Я очень уважаю пр. Рейснера, но какое отношение это имеет к делу, не совсем уяснил.
Киев 27.11.26.
Проф. В. Гаккебуш
Эти исторические документы, отражающие научные споры о психоанализе среди русских ученых, свидетельствуют о многом. Вопервых, из них становится ясно, что в середине 1920-х годов в постреволюционной России действительно наблюдалось размежевание идейных позиций, авторы которых по-разному оценивали теорию и практику психоанализа. Во-вторых, они дают представление о круге проблем, являвшихся предметом споров и разногласий, а также демонстрируют направленность мышления ученых, апеллирующих к психоаналитическим идеям. В-третьих, исходя из их содержания, нельзя не заметить, что при всей склонности некоторых исследователей навешивать на критикуемые ими учения ярлыки типа «идеализм» и «субъективизм», отношение к психоанализу, особенно среди психиатров и психоневрапатологов, в значительной степени формировалось на основе теоретических доказательств и клинической проверки исходных психоаналитических постулатов.
Хотя ирония, а подчас явная или скрытая подковырка оппонентов являлись широко распространенными в научной среде, тем не менее многие русские исследователи предпочитали использовать научные аргументы в своих высказываниях за или против психоанализа, а не идеологические соображения, предопределенные классовой борьбой и марксистским мировоззрением. Правда, идеологическое противостояние психоанализу в послереволюционной России ощущалось уже в начале 1920-х годов, когда в одном из номеров журнала «Под знаменем марксизма» за 1924 год отмечалось, что «редакция считает одной из очередных задач марксистской философии критику Фрейда и фрейдизма с точки зрения диалектического материализма» (№ 8–9, с. 51). Однако в то время отношение большинства русских ученых к психоанализу предопределялось все же научными, а не идеологическими интересами.
Достаточно сказать, что на I Всероссийском съезде по психоневрологии, состоявшемся в январе 1922 года в Москве, на некоторых секциях были заслушаны доклады, авторы которых с научных позиций рассматривали психоаналитические идеи Фрейда. Среди них можно отметить доклады И. Ермакова «Детская игра как продукт вытеснения и повторения» и А. Сидорова «Психоз и изобразительное искусство». В феврале 1923 года в Социалистической Академии выступил с докладом М. Рейснер «Проблема психологии в теории исторического материализма», в котором обращалось внимание на ценность ряда психоаналитических концепций. Кстати сказать, содержание научной полемики между В. Гаккебушем и М. Вульфом демонстрирует, что оба ученых, по-разному относящихся к возможностям использования психоанализа при лечении нервнобольных, в равной степени уважительно отзывались о М. Рейснере, неоднократно высказывавшем свои благоприятные соображения по поводу психоаналитического учения Фрейда.
На II Всесоюзном психоневрологическом съезде, состоявшемся в 1924 году в Петрограде, с докладом о месте фрейдизма в психофизиологии выступил А. Залкинд. В последующих научных дискуссиях ряд видных ученых сочувственно отнеслись к использованию психоаналитических идей в различных сферах знания, в процессе изучения и перевоспитания детей, страдающих различными психическими дефектами. По свидетельству очевидцев, В. Бехтерев, в частности, не возражал против Фрейда, трактующего истерию как следствие конфликта между либидо и цензурой (см.: Даян, 1924, с. 232).
В середине 1920-х годов в различных научных коллективах неоднократно заслушивались доклады и сообщения, в той или иной форме затрагивающие теорию и практику психоанализа. Так, в Одессе на научных собраниях врачей психиатрической клиники и сотрудников психологической лаборатории имели место сообщения д-ра А. Халецкого «К вопросу о сексуальной символике в бреде душевнобольных» и Я. Когана «Проявление эдипова комплекса в шизофрении». В ноябре 1925 году в Ленинграде на заседании общества психиатров обсуждался доклад Н. Наумова «Покушение на убийство в связи с эдиповым комплексом», в котором говорилось о «комплексе Мирры» (согласно легенде, Мирра, являвшаяся дочерью Пигмалиона и Галатеи, влюбилась в своего отца, от связи с которым у нее родился сын Адонис).
Таким образом, в середине 1920-х годов в постреволюционной России, с одной стороны, использовались методы и идеи психоанализа в медицине, психологии, педагогике, литературоведении, а с другой – русские ученые вели научную полемику, выступали и за, и против психоаналитического учения Фрейда. По выражению известного психолога А. Лазурского, «теория Фрейда, тесно связанная с его общими воззрениями на природу бессознательного, нашла себе как горячих приверженцев, так и ожесточенных противников» (Лазурский, 1925, с. 289).
Как бы там ни было, но в то время вряд ли кто-нибудь мог предсказать с уверенностью, какая из научных позиций одержит верх, получит ли психоанализ статус социально приемлемой научной дисциплины или окажется в опале. И неизвестно, какой была бы судьба психоанализа в России, если бы политические и идеологические соображения не возобладали над научными доводами.
Осмысливая идеологическую ситуацию тех лет, следует иметь в виду, что, выступая в защиту психоанализа, некоторые ученые апеллировали к таким политическим авторитетам, как Троцкий, Бухарин, Радек. Ссылки на их высказывания о Фрейде, психоанализе и психологии использовались для того, чтобы подкрепить определенную точку зрения. Г. Малис даже взял в качестве эпиграфа к своей книге «Психоанализ коммунизма» вопрошание Троцкого: «Что же такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного биологического автоматизма жизни… во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни?» (см.: Малис, 1924).
Ратуя за психоанализ, одни ученые предпочитали опираться на авторитет Бухарина и Троцкого, другие – на авторитет Плеханова и Каутского. У Плеханова и Бухарина заимствовались рассуждения о психологии, у Троцкого и Каутского – размышления о психоанализе.
Известно, что в своих публичных выступлениях Троцкий и Радек высказывали одобрительные суждения о психоанализе. В начале 1920-х годов эти суждения нашли отражение на страницах газеты «Правда» и в иных публикациях. В работе «Литература и революция» (1923) Троцкий поднимал, например, такие вопросы: «Что скажут метафизики чистопролетарской науки по поводу теории относительности? Примирима ли она с материализмом или нет? Решен ли этот вопрос? Где, когда и кем? Что работы нашего физиолога Павлова идут по линии материализма, это ясно и профану? Но что сказать по поводу психоаналитической теории Фрейда? Примирима ли она с материализмом, как думает, напр., т. Радек (и я вместе с ним), или же враждебна ему?» (Троцкий, 1923, с. 162).
В своих работах Троцкий неоднократно обращался к проблематике бессознательного, говоря о том, что со свержением монархии человеку удалось изгнать бессознательное из политики, но оно еще крепко сидит в экономике. Задача человека заключается, по его мнению, в том, чтобы поднять инстинкты на вершину сознательности и тем самым создать более высоко организованный общественно-биологический тип (Троцкий, 1927, с. 260; 1923, с. 189).
В сентябре 1923 года Троцкий написал письмо академику Павлову, в котором изложил свои взгляды на взаимоотношение между психоаналитическим учением Фрейда и теорией условных рефлексов русского физиолога. Ученые тех лет могли ознакомиться с этим письмом, поскольку оно было опубликовано в одном из томов собрания сочинений Троцкого. Однако после того как работы опального политического лидера подверглись строгому запрету, письмо Павлову, как, впрочем, и многие другие документы, принадлежащие перу Троцкого, оказалось вне поля зрения пришедшего на смену поколению русских ученых, не знакомых с историей развития психоанализа в постреволюционной России. Поэтому стоит воспроизвести его полностью тем более, что оно в сжатой форме характеризует взгляды Троцкого на психоаналитическое учение Фрейда.
Письмо академику И. П. Павлову
Многоуважаемый Иван Петрович!
Простите, что позволяю себе настоящим письмом оторвать Вас от Вашей, имеющей исключительное значение, работы. Оправданием да послужит мне то, что вопрос, хотя и дилетантски поставленный, имеет, как мне кажется, прямое отношение к созданному Вами учению. Дело идет о взаимоотношении психоаналитической теории Фрейда и теории условных рефлексов.
В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания. Меня всегда поражало в их подходе к проблемам психологии сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений.
По существу, учение психоанализа основано на том, что психологические процессы представляют собою сложную надстройку на физиологических процессах и находятся в служебном положении к этим последним. Связь «высших» психических явлений с самыми «низшими» физиологическими остается, в подавляющем большинстве случаев, подсознательной и прорывается в сновидениях и проч.
Ваше учение об условных рефлексах, как мне кажется, охватывает теорию Фрейда как частный случай. Сублимирование сексуальной энергии – излюбленная область школы Фрейда – есть создание на сексуальной основе условных рефлексов n + 1, n + 2 и проч. степени.
Фрейдисты похожи на людей, глядящих в глубокий и довольно мутный колодезь. Они перестали верить в то, что этот колодезь есть бездна (бездна «души»). Они видят, или угадывают, дно (фитологию) и делают даже ряд остроумных и интересных, но научно-произвольных догадок о свойствах дна, определяющих свойство воды в колодце.
Учение об условных рефлексах не удовлетворяется полунаучным, полубеллетристическим методом впригляд, сверху вниз, а спускается на дно и экспериментально восходит вверх.