дальше сохраняют активность внутри жизненно важных нервных центров, каковые нервные центры, начиная с первого по происхождению — солнечного сплетения — и заканчивая венчающим все это сложное строение мозгом, образуют одну гигантскую цепь двойственной, дуальной полярности и разветвленного сознания.
Все это, конечно, попутные, поспешные, поневоле сбивчивые умозаключения. Вернемся, однако, к основной линии наших рассуждений. Итак, сравнивая сердечное сплетение с солнцем и светом, мы не просто прибегаем к красивой метафоре (метафоре в первоначальном значении этого слова: перенос). Ибо эманация сознания из этого первого верхнего центра, расположенного в грудной клетке, действительно сравнима с волнами света, омывающими вечный предмет своей любви и высвечивающими сквозь оболочку его суть. Такой перенос объективного знания в глубины души — почти то же самое, что зрение. Это корневое зрение. Оно возникает прежде, чем открываются глаза. Это первый гигантский опыт постижения, пока еще темного, но движущегося к свету. Это око груди. Психически — это основное объективное знание. Динамически — это любовь, преданная и верная любовь.
Таким образом, мы почти уже определили двойственность природы этого первого, верхнего сознания. Сначала из груди исходит эманация любви, эманация любящего «я», всего себя отдающего любимому. А затем эта любовь превращается в обогащенное новым знанием объективное сознание, первое объективное содержание души.
Этот процесс является доказательством и иллюстрацией дуальной полярности. Из позитивного полюса сердечного сплетения проистекает та эманация, которую мы называем самоотверженной любовью. На самом же деле она не самоотверженная (отвергающая все свое «я»), а самоотдающая (отдающая любимому свое «я»). И это единственная признаваемая нами форма любви. Но из мощного плечевого ганглия исходит негативная эманация, которая испытующе «ощупывает» любимого, возвращаясь к чисто объективному восприятию — не критическому и рассудочному, а эмоционально проницательному.
Вдумаемся в природу этого различного действия двух верхних полюсов. Из симпатического нервного узла в районе сердца проистекает, подобно солнечным лучам, чистая и преданная любовь. Но из мощного плечевого ганглия исходит сила отрицания, сила, воздействующая на предмет своего внимания разделяюще и в конце концов переносящая внутрь себя объективный образ этого предмета. И это вторая половина преданной (самоотдающей) любви — совершенное знание любимого.
И теперь это знание само по себе может явиться причиной противопоставления любящего и любимого. Оно — дух такого противопоставления, подобный оттиску на любящем всего того, что не поддается, сопротивляется ему в любимом. Объективное знание — это всегда знание именно такого рода: знание об отличиях, которые невозможно сгладить, точное знание о пропасти, пролегающей между двумя самыми близкими друг другу существами.
Таким образом, деятельность бессознательного на первом высшем уровне состоит, собственно, из двух видов деятельности. Первый дает то блаженное состояние безраздельной слитности с любимым, которое мы и называем любовью и которым наша эпоха, кажется, насладилась сполна. Это в высшем смысле объективный вид деятельности сознания, хотя такая деятельность и не сохраняет в памяти (даже в динамической памяти[21]) никакого объективного образа. Объективно это просто мощный поток, эманация «я» в блаженном самозабвении, подобная истечению солнечного света.
При наличии одного только этого вида деятельности происходит крайнее удаление «я» от его собственной целостности: оно отступает и растворяется в любимом (не это ли мечта всех восторженных влюбленных?). И все же целостность свойственна каждому живому существу, и поддерживается она деятельностью негативного полюса. Бессознательное отправляется на поиски любимого также и из ганглия грудной клетки. Но что именно хочет оно отыскать? Действительное объективное знание. Хочет найти такие дива дивные, каких нет в нем самом, и как оттиск запечатлеть их в себе самом. И одновременно определить также и пределы своего собственного существования.
Такова вторая часть деятельности верхней, или духовной, самоотдающей любви. В этом исследовании и открытии любимого существа заключается огромная радость. Ибо что такое любимая? Она является тем, чем не являюсь я сам. Сознавая брешь, непроходимую пропасть между мной и любимой, я в самой этой бреши узнаю ее черты. Если первый вид деятельности верхнего сознания полностью устраняет ощущение разобщенности между «я» и любимым, то во втором самое открытие черт любимого является осознанием этой непроходимой, неустранимой пропасти. Таково объективное знание — в противоположность объективной эмоции. Оно всегда содержит в себе элемент самораспространения, как если бы «я» посредством познания любимого обретало способность к расширению, распространению. Кроме того, оно всегда должно по необходимости содержать в себе осознание пределов «я».
То же самое относится и к Божественному Младенцу, запечатленному на картинах старых мастеров. Любопытное впечатление оставляют его изображения на полотнах и фресках Леонардо[22], Боттичелли[23] или великолепного Филиппе Липпи[24]. На них мы видим Мать, в знак покорности и во внимании сложившую руки на груди, и Младенца, пристально вглядывающегося в нее с такой удивительной объективностью, вдумчивостью, с таким глубоким проникновением в материнскую сущность, которые, с нашей северной точки зрения, просто непостижимы. Глаза Младенца, вне всякого сомнения, полны невинности и в то же время какой-то глубокой, довизуальной проницательности, так что становится ясно, что он смотрит на Мать именно через разделяющую их пропасть. В его взгляде настолько запечатлена эта пропасть, о чем мы судим по интенсивности этой довизуальной проницательности, что северянину в этом внимательном взгляде обычно чудится антипатия, и объективность этого взгляда кажется нам почти жестокой.
Очевидно, между любящими (в объективном смысле понятия любви) обычно преобладает один из двух видов деятельной любви — «любовь притягивающая» и «любовь отталкивающая». Мы у себя на Севере обожествляем первую из них. Но на Юге все иначе: там более естественным представляется «объективный», рассудочный стиль любви. И сверх того, на лице Младенца в изображении старых итальянских мастеров почти всегда лежит темная печать изначального сознания нижнего, телесного, уровня, сознания мощного, субъективного, «эгоцентричного» — так называемой «чувственности».
Возьмем пример с нашими собственными детьми. Посмотрим на младенца, который только-только научился направлять внимание на тот или иной предмет. Нам часто кажется, что он вглядывается в свою мать с какой-то отстраненностью и даже отчужденностью! На его лице написано такое выражение, будто он видит мать с другого берега широкой реки и она представляется ему каким-то одиночным предметом, привлекающим и в то же время раздражающим его внимание. Мать, целуя и лаская его, вскоре прогонит эту тень с его лица. Но ей при всем желании не остановить неудержимого потока независимости и негативизма, который и порождает это объективно-критическое восприятие.
Более того, по временам она и сама впадает в своего рода полутранс, и ребенок на ее руках кажется ей каким-то странным и отделенным от нее предметом. Она не воспринимает его ни аналитически, ни критически. Она его вообще никак не воспринимает, не чувствует и не ощущает. Как будто в забытьи, она видит: вот он лежит перед ней, непостижимо и загадочно реальный, вне ее существа, и никогда ей его не понять и не включить в пределы своего «я». Она застигнута врасплох этим неожиданно конечным и объективным впечатлением. Именно ощущение конечности и объективности — вот результат этого недолгого переживания. Произошло нечто окончательное. У нее возникает странное чувство определенности, когда ничего уже нельзя изменить, — чувство одновременно глубокого удовлетворения и какого-то отчуждения. Она нечто приобрела, некий запас изначального, досознательного понимания. Ребенок может становиться каким угодно, но ее понимание этого существа является ее собственностью, отныне и навсегда. Оно дает ей ощущение богатства и силы. Но в то же время оно дает ей ощущение бесповоротности. Это ощущение возникает непосредственно из самой этой удовлетворенности объективностью и окончательностью понимания. Это понимание иного существа, и в нем содержится окончательная уверенность в вечности и непреодолимости той пропасти, что разверзлась между двумя существами, и пропасть эта — одиночество каждого «я», ее и его.
Таким образом, первый уровень верхнего сознания — это полностью направленное на другого, абсолютное и несказанно радостное чувство единства, дополняемое объективным осознанием любимого, осознанием всего, что в нем есть отдельного и отличного. Это осознание — самое ценное в объективном сознании, это обогащение собственного «я» другим «я» посредством работы сознания. Благодаря этому динамичному и объективному осознанию, которое в наши дни мы все чаще именуем воображением, человек со временем, последовательно развивая в себе изначальное чувство универсального, сумеет вобрать в свое «я» всю целостность Вселенной. Мистики это называют постижением бесконечности — чем лишний раз подтверждается чисто мужская сущность современного мистицизма. Древний, женский мистицизм подразумевал под бесконечностью нечто совершенно иное.
Так или иначе, обретение бесконечности, по поводу которой мистиками было сказано столько напыщенных слов, есть на самом деле конкретный процесс развития бессознательного, но лишь его объективно-сознающих центров, то есть процесс, который в естественных условиях, сам по себе, отдельно, не имеет места.