Кстати, тот же принцип, согласно которому светила питаются огнем, явно просматривается в весьма распространенном еще в XVIII веке представлении о том, что «все светила созданы из одной и той же субстанции тонкого небесного огня». Проводя фундаментальную аналогию между звездами, состоящими из тонкого небесного огня, и соединениями серы с металлами, образованными грубым земным огнем, тем самым как бы объединяют феномены земли и неба и обретают универсальный взгляд на мир.
Так древние идеи переживают века: возрождаясь в фантазиях более или менее научного характера, они всегда несут печать детской наивности. Например, один автор XVII века легко совмещает античные и современные ему представления: «Поскольку днем светила притягивают пары для своей ночной трапезы, Еврипид назвал ночь кормилицей золотых звезд». Если не иметь в виду миф о пищеварении, о том, что Великое Существо — Космос, послушное ритму желудка, спит и ест, согласуя свой режим со сменой дня и ночи, невозможно объяснить многие донаучные или поэтические озарения.
4
С точки зрения психоанализа объективного познания особенно интересно проследить, каким образом нагруженная аффективностью интуиция, в данном случае интуиция огня, проявлялась при объяснении новых фактов. Так было, когда донаучная мысль искала объяснение феноменов электричества. Доказать, будто электрический флюид есть не что иное, как огонь, нетрудно при условии, что мы добровольно уступаем соблазну субстанциалистской интуиции. Так, аббат де Манжен с легкостью убеждается в том, что «электрическое вещество встречается прежде всего именно во всех смолистых и сернистых телах, таких, как стекло и смолы, ведь и гром извлекает свое электрическое вещество из смол и серы, притягиваемых под влиянием солнца». Не намного труднее доказать затем, что стекло содержит огонь и потому должно относиться к той же категории, что сера и смолы. По мнению аббата де Манжена, «запах серы, который распространяется, когда стекло при трении лопается, убедительно доказывает, что в нем преобладают смолы и масла». Напомним также о древней этимологии, сохраняющей значимость для донаучного мышления, согласно которой едкая серная кислота — это «стеклянное масло».
Интимная интуиция, направленная вовнутрь и теснейшим образом связанная с субстанциалистской интуицией, проявляется здесь со всей наивностью, что тем более поразительно, когда притязают на объяснение вполне определенных научных феноменов. «Бог спрятал огонь в первую очередь в маслах, смолах, камеди — как в ножнах, надежно его удерживающих». Стоит оказаться во власти метафоры некоего существенного качества, спрятанного в ножны, и стиль обогащается образами. Если бы электрический огонь «мог проникнуть в оболочки огненных шариков, изобилующих в ткани тел, которые сами обладают электричеством, если бы он мог развязать эти многочисленные крошечные мошны, крепко удерживающие спрятанный в них сокровенный огонь, и соединиться с ним, — тогда эти частички огня, свободные, испытывающие сотрясение и давление, не будучи связанными и группируясь вместе, охваченные сильным возбуждением, сообщили бы электрическому огню такое воздействие, такую силу и стремительность, такое ускорение и неистовство, что в результате целое должно было бы распасться, разрушиться, воспламениться и уничтожиться». Но поскольку это невозможно и такие тела, как камедь, обладающие собственным электричеством, должны удерживать огонь, скрывая ем в футлярчиках, они не могут получить электричество путем его передачи. Вот перегруженное образами, многословное, пространное объяснение природы плохих проводников. Впрочем, очень любопытно это объяснение, которое сводится к отрицанию некоего свойства. Необходимость вывода здесь совсем не очевидна. Кажется, этот вывод просто прерывает полет фантазии, столь неудержимой, когда требовалось только нагромождать синонимы.
Когда было обнаружено, что искры от наэлектризованного тела человека воспламеняют водку, это вызвало подлинное изумление. Электрический огонь оказался самым настоящим огнем! Винклер отмечает этот «поразительный факт». Ведь действительно непонятно, как подобный огонь — яркий, жгучий, воспламеняющий — может содержаться в человеческом теле, не причиняя ему никаких неудобств! Такой педантичный, дотошный исследователь, как Винклер, не ставит под сомнение субстанциалистский постулат, и именно отсутствие философской критики порождает мнимую проблему: «Флюид способен что-либо зажечь, только если он содержит огненные частицы». Если огонь исходит из человеческого тела, значит, прежде он в нем содержался. Отметим, с какой готовностью приемлет этот вывод донаучный разум, без колебаний уступающий тем искушениям, которые разоблачены в предыдущих главах. Только остается загадкой, почему от этого огня воспламеняется спирт, тогда как ткани тела изнутри не воспламеняются. Однако такая непоследовательность реалистической интуиции не ослабляет веры в материальную реальность огня, и этот реализм дольше всего остается несокрушимым.
5
Весьма поразительно реалистическое понимание теплоты и огня в связи с особыми веществами субстанциями растений. Соблазном реализма объясняются странные верования и обычаи. Вот один из множества примеров, взятых у Бэкона (Sylva Sylvarum, $ 456): «Если верить некоторым источникам, нужно проделать несколько отверстий в стволе тутового дерева и вставить в них клинья из дерева других видов, теплых по своей природе, — таких, как терпентинное, мастиковое дерево, гуайяко, можжевельник и т. п., чтобы получить превосходные тутовые ягоды и повысить урожайность дерева; этот эффект можно приписать дополнительному теплу, которое возбуждает усиленное движение соков и оживляет природное тепло дерева». В некоторых умах продолжает жить вера в эффективность теплых субстанций; однако чаще всего она ослабевает и постепенно принимает форму метафоры или символа. Поэтому утратили прежнее значение лавровые венки: теперь их делают из зеленой бумаги. Но вот какова их подлинная ценность: «Ветви этого дерева, которое античность посвятила Солнцу, с тем чтобы венчать завоевателей земли, загораются, как кости льва, — стоит лишь ударить одной о другую». Тут же следует реалистический вывод: «Лавр исцеляет язвы на голове и очищает лицо». Как сияет чело, увенчанное лавром! В наше время, когда любые ценности — не более чем метафоры, лавровый венок несет исцеление разве что уязвленному самолюбию.
Мы склонны к оправданию всех этих наивных поверий, потому что воспринимаем их уже лишь в метафорическом значении, забывая об их соответствии каким-то психологическим реальностям. Однако многие метафоры не полностью утратили связь с конкретной реальностью. Признаки этой связи еще прослеживаются в некоторых вполне здравых абстрактных определениях. Психоанализ объективного познания заставит нас заново пережить процесс дереализации и доведет его до конца. Точно представить масштабы заблуждений относительно огня позволяет именно то, что эти заблуждения (быть может, в отличие от других) сохраняют тесную связь с какими-то конкретными проявлениями, неоспоримыми данными внутреннего опыта.
Так, попросту ссылаясь на внутренний огонь, объясняют некоторые из ряда вон выходящие свойства, требующие специального изучения, например «необыкновенную силу, наблюдаемую у отдельных растений… заключающих в себе гораздо большее количество огня, чем иные, даже относящиеся к тому же классу. Мимоза, скажем, поглощает больше огня, чем любое другое растение или природное тело; и, насколько я понимаю, при соприкосновении с каким-то другим телом мимоза, отдавая ему немалую часть огня, обеспечивающего ее жизнь, заболевает; ее листья и ветви остаются поникшими до тех пор, пока она не сумеет восстановить здоровье, получив новый огонь из воздушной среды». Тот интимный огонь, который мимоза отдает вплоть до полного изнеможения, психоаналитик назовет иначе. К объективному знанию он отношения не имеет. Невозможно найти никаких объективных оснований для сравнения поникшей мимозы и мимозы, лишившейся огня. Психоанализ объективного познания должен устранить из науки убеждения, сформировавшиеся вне специфически объективного опыта.
Утверждение, что огонь — начало жизни, встречается во всех областях, причем без малейшего намека на доказательства. Оно так старо, что как бы само собой разумеется, и кажется в общем убедительным при одном условии: если оно не относится к какому-либо частному случаю. Чем конкретнее случай, тем более нелепым оно выглядит. Например, один акушер после длинных рассуждений о росте эмбриона и о пользе амниотических вод заявляет в конце концов, что вода, жидкий проводник питания для всех трех природных царств, должна быть оживлена огнем. В заключении его трактата мы найдем наивный пример естественной диалектики воды и огня: «Вегетация есть следствие своего рода жажды, влекущей [огонь] к соединению с водой, истинным его укротителем». Интуитивное субстанциалистское представление об огне, оживляющем воду, настолько неотразимо, что оно побуждает нашего автора «углубить» научную теорию, для обоснования которой закон Архимеда слишком прост и ясен: «Неужели никогда не будет опровергнуто абсурдное мнение, будто вода, превратившись в пар, поднимается в атмосферу потому, что в своем новом состоянии она легче, чем воздух, занимающий тот же объем?» По мнению Давида, закон Архимеда вытекает из весьма убогой механики, в то время как очевидно, что именно огонь, животворный флюид, «никогда не пребывающий в праздности», увлекает за собой и поднимает воду. «Возможно, огонь — это тот активный принцип, та вторая причина, вся энергия которой исходит от Творца и которую Писание определяет следующими словами: et spiritus Dei ferebatur super aquas». В такие выси увлекает акушера размышление об амниотических водах.
6
Среди субстанций огонь, несомненно, относится к числу особо ценных, а значит тех, что допускают наиболее сильное искажение объективных суждений. С точки зрения его ценности огонь во многих отношениях сопоставим с золотом. Если оставить в стороне присущее золоту свойство прорастания при трансмутации металлов и его целебные качества для донаучной фармакопеи, в нем усматривают лишь коммерческую ценность. Нередко даже алхимики признают ценность золота именно в том, что оно является средоточием элементарного огня: «Квинтэссенция золота — чистейший огонь». Вообще говоря, огонь поистине многозначен, как Протей, меняя смысл в диапазоне от глубокой метафизики первоначал до поверхностной утилитарности. Это действительно фундаментальное активное начало, и вся деятельность Природы сводится к нему. Один алхимик XVIII века пишет: «Огонь… это природа, которая ничего не совершает понапрасну, не способна заблуждаться и без которой ничто не осуществимо». Заметим между прочим, что именно так романтик описывал бы страсть. Минимального вмешательства огня, малейшем признака его присутствия достаточно, чтобы полностью проявилось его могущество. «Огонь всегда последний количеством, но первый качеством». Мысль об эффективности ничтожных количеств очень симптоматична. Когда она не подтверждена, как в данном случае, объективными доводами, это означает, что ничтожное количество, о котором идет речь, умножено жаждой могущества. Люди мечтают о том, чтобы в одном пороховом заряде сосредоточилась вся эффективность химии, в смертоносном яде — вся ненависть, в скромном подарке — безграничная невысказанная любовь. Исследователь донаучной эпохи бессознательно наделяет огонь подобного рода качествами: в космологических фантазиях огненная частичка иногда способна поджечь целый мир.