Ломая все устоявшиеся структуры общественной жизни, развитие производительных сил стремится открыть трехмерную среду на месте закрытого пространства, где игра, как и всякое протекание чувств во времени, ютилась в формах предшествующих цивилизаций. Ограниченной сфере средневекового обмена, в которой люди и их чувства жили и умирали, не сходя со своего места, соответствовала верность – главная из феодальных добродетелей. Ускорение нашей эпохи, раздираемой антагонизмами распадающегося общества, находит аффективное выражение в пристрастии к высокоскоростным автомобилям, которое психологически компенсирует конформистскую трусость, усваиваемую в виде условных рефлексов с юности, но также и в чувстве дрейфа, которое на данный момент следует отнести к разряду революционных.
Крупные промышленные города полностью изменили наши пейзажи, включая и карту Нежности[36]. Нам нужно взять на себя роль строителей нового мира. Опыты психогеографических карт – это прежде всего лоции для дрейфов, но в то же время и выражения нового ви́́дения пейзажа – если угодно, современные аналоги живописи Коро и Тёрнера. Пока это видение еще очень примитивно, однако его магически окрашенная субъективность должна постепенно уступить место коллективному сбору объективных данных, которые позволят оказать конструктивную реакцию на созданную для нас обстановку. Хотя нам еще не удалось – по причине недостатка средств – выработать удовлетворительное психогеографическое представление о городе, прогресс в этой картографии несомненен. Критерий истины, на котором она основывается, узаконивает все то, что, с точки зрения, ограниченной здравым смыслом, может показаться деформацией существующей планировки города. В географии полезными деформациями подобного рода были карты Меркатора. Не существует иной реальности и иного реализма, нежели удовлетворение наших желаний.
После публикации части результатов экспериментов, которые провели в Париже, а также в Лондоне группы, образовавшие в июле 1957 года Ситуационистский интернационал, объектом первого всеобъемлющего психогеографического исследования в приложении к урбанизму стала Венеция. Ральф Рамни намеренно выбрал этот город из нескольких зон, одинаково интересных для экспериментов, так как он пробуждает широкий спектр чувств, связанных с самыми устаревшими понятиями классической эстетики. Мы ни в коей мере не стремимся произвести скандал и обращаемся к Венеции лишь для того, чтобы добиться наиболее наглядного и убедительного контраста. Скандальна, по нашему мнению, скорее уж неповоротливость мира, его тактика промедлений в борьбе с силами, которые в конце концов его изменят. Мы рассчитываем достичь более серьезных результатов, чем простое оскорбление вкусов добропорядочного общества. Для того чтобы создать ситуационистскую атмосферу, первым делом нужно уничтожить все противоречащие ему эмоции. Мы, не привязанные ни к какой определенной стране, любим нашу эпоху, какой бы суровой она ни была. Мы любим ее за то, что из нее можно сделать.
Венеция победила Ральфа Рамни[37]
Британский ситуационист Ральф Рамни провел начиная с весны 1957 года несколько психогеографических осмотров Венеции, а затем поставил себе целью систематическое исследование этого крупного города, надеясь представить развернутый отчет о нем примерно к июню 1958 года (см. анонс в 29-м номере журнала Potlatch). Сначала дело развивалось вполне успешно. Рамни удалось составить в первом приближении план Венеции, превосходящий по технике условных обозначений все предыдущие опыты в психогеографической картографии. Он поделился с товарищами своими открытиями, первыми выводами и планами на будущее. Но в январе 1958 года до нас дошли дурные вести. Под натиском бесчисленных трудностей, все более сковываемый средой, которую он пытался преодолеть, Рамни начал отступать от намеченных линий своего исследования и в конце концов, как явствует из его взволнованного сообщения от 20 марта, пришел в исходное, чисто статичное, положение.
Потери, которые несли на пути к познанию объективной географии исследователи прошлого, были весьма велики. Вполне ожидаемы и жертвы со стороны новых искателей – исследователей социального пространства и способов его использования. Их подстерегают другие ловушки, но и цель их совсем другая: они стремятся вернуть жизни чувственное наполнение, а потому, естественно, всюду встречают преграды, сооруженные миром скуки. Рамни пропал, и его отец пока даже не приступил к розыску сына. Венецианские джунгли оказались сильнее, они поглотили полного жизни и надежд молодого человека, который теперь теряется, растворяется среди вороха наших воспоминаний.
Экология, психогеография и преобразование человеческой среды[38]
Психогеография – это игровая сторона современного урбанизма. Через игровое понимание городской среды мы прокладываем пути непрерывного строительства будущего. Если угодно, психогеография – это своего рода «научная фантастика», но такая, которая разворачивается во фрагменте текущей жизни и предназначает все свои идеи к практической реализации, непосредственно адресованной нам. Мы хотим, чтобы проекты такой научной фантастики затрагивали, вводили в поле эксперимента все стороны жизни (в отличие от литературной научной фантастики или вдохновляемой ею псевдофилософской болтовни – чисто воображаемого, религиозного заглядывания в будущее, недоступное настолько, что оно оторвано от нашего реального мира не меньше, чем прежде – понятие рая; я не говорю здесь о положительных сторонах научной фантастики в качестве, например, свидетельства о мире сверхвысоких скоростей).
Ги Дебор. Психогеографический путеводитель по Парижу. 1957. Буклет. 60 × 73.5 см. Использованы вырезки из «Плана Парижа с высоты птичьего полета» (художник Жорж Пельтье, издательство «Blondel La Rougerie», 1951)
Как отличить психогеографию от смежных понятий, неотделимых от нее в рамках ситуационистской игры всерьез, – от понятий унитарного урбанизма и дрейфа?
Унитарный урбанизм можно определить как теорию строительства масштабной обстановки – теорию, находящуюся в процессе разработки. Таким образом, унитарный урбанизм обладает реальным существованием в качестве теоретической гипотезы, отчасти истинной, а отчасти ложной (то есть ожидающей проверки на практике).
Дрейф – это форма экспериментального поведения. Он тоже обладает реальным существованием, так как опыты дрейфа действительно имели место, определяя стиль жизни нескольких людей на протяжении недель или месяцев. Именно практика дрейфа привела к появлению и развитию термина «психогеография». Можно сказать, что минимум реальности, соответствующий прилагательному «психогеографическое» (возникшему произвольно, в техническом словаре или жаргоне группы), составляют те стороны жизни, которые специфически свойственны поведению во время дрейфа, исторически датированному и обоснованному.
Менее определённа реальность самой психогеографии, ее соответствие некоей практической истине. Скорее, она представляет собой одну из точек зрения на реальность (точнее, на новые реалии жизни в городской цивилизации). Но эпоха интерпретирующих точек зрения уже прошла. Может ли психогеография стать научной дисциплиной или, что более вероятно, объективным методом наблюдения-преобразования городской среды? Пока на смену психогеографии не придет более сложная и разработанная экспериментальная техника, нам нужно считаться с нею как с гипотезой, играющей необходимую роль в диалектике обстановки и поведения (которая служит зоной методического взаимодействия между унитарным урбанизмом и его использованием).
Как временный метод, которым мы пользуемся, психогеография – это, во-первых, очерчивание специфической области рефлексии и деятельности, комплекса проблем; во-вторых, изучение условий и законов этого комплекса; и, в-третьих, поиск эффективных способов его изменения.
Эти общие замечания также относятся, например, к экологии человека, «комплекс проблем» которой – поведение коллектива в его социальном пространстве – напрямую соприкасается с проблемами психогеографии. Мы, таким образом, видим отличия между двумя этими дисциплинами, точки их расхождения.
Экология, занимающаяся проблемами обитания, стремится очертить в системе города социальное пространство досуга (или, действуя иногда с большей строгостью, урбанистическо-символическое пространство, которое выражает и зримо упорядочивает твердую структуру общества). Однако экология никогда не берется оценивать содержание досуга, его обновление и его смысл. Формы досуга являются, с ее точки зрения, инородными урбанизму. Мы, напротив, считаем, что урбанизм определяет досуг наряду с прочим, является, собственно, его целью. Мы связываем урбанизм с новой идеей досуга, так как рассматриваем все проблемы преобразования мира в единстве. Революция, с нашей точки зрения, может быть только всеобъемлющей.
Экология подразделяет городскую ткань на мелкие единицы, которые отчасти являются единицами практической жизни (жилье, торговля), а отчасти – атмосферными единицами или зонами. При этом она всегда исходит из идеи населения, прикрепленного к своему кварталу: люди якобы базируются, укореняются в одном месте, пусть и покидая его время от времени для работы или каких-либо развлечений. Этим определяется их представление о своем квартале, о соседних кварталах и об остальной – большей – части города, остающейся для них в буквальном смысле terra incognita (см. составленные Шомбаром де Ловом планы перемещений девушки из XVI округа и связей, поддерживаемых рабочей семьей из XIII округа).
Психогеография исходит из идеи перехода. Ее поле – это вся совокупность городской агломерации. Ее наблюдатель-наблюдаемый – это прохожий (в предельном случае – тот, кто систематически практикует дрейфы). Таким образом, линии раскроя городской ткан