и в психогеографии и экологии иногда совпадают (в главных разграничениях – таких, как территории заводов, железнодорожные пути и т. п.), а иногда не совпадают (главным образом в путях общения, связей между зонами). Психогеография не уделяет особого внимания утилитарным связям, но изучает связи, основанные на притягательности атмосфер.
Для экологии центры притяжения определяются утилитарными потребностями (магазины) или основными формами досуга (кинотеатры, стадионы и т. п.). Центры притяжения психогеографии – подсознательные реалии, проявляющиеся в урбанизме. Именно от этого опыта следует отталкиваться при сознательном устройстве точек притяжения в рамках унитарного урбанизма.
Практикуемое в экологии анкетирование, едва касаясь городских атмосфер, тонет в неадекватном языке, точно в зыбучих песках. Причина здесь в том, что опрашиваемое население имеет смутное представление о влиянии этого фактора и не имеет средств для того, чтобы его описать. От экологов здесь не приходится ждать никакой помощи, поскольку они не располагают интеллектуальным орудием, способным внести ясность в эту область, научного подхода к которой они не выработали. Возможностями же литературного описания, которое, впрочем, существенно искажало бы суть (хотя в современной прозе изредка встречаются обращения к этому вопросу), люди, естественно, не обладают. Описанную ситуацию ярко проиллюстрировало французское телевидение в январе 1959 года. В программе «В поисках французов»[39], посвященной условиям жизни в квартале вокруг улицы Муффтар, несколько местных жителей и эколог, приглашенные в студию, убеждали всех в том, что Муффтар – средоточие трущоб и заразы, но в то же время прекрасное место для жизни. Никто из них не сумел объяснить, в чем же состоит очарование этого «рассадника антисанитарии»; все они как один были против сноса старых домов, решение о котором уже приняла парижская мэрия, но не могли предложить никаких путей разрешения противоречий.
В этой области нужны практики-теоретики нового типа, которые смогут говорить о факторах, влияющих на развитие города, и предлагать способы их преобразования.
Проводя различие между жильем – в современном узком смысле этого слова – и средой в целом, психогеография вводит понятие нежилой атмосферы (пригодной для игры, для перемещения, для создания необходимых в эмоционально богатом городском комплексе контрастов): тем самым многообразие атмосфер, создаваемых архитектурой, обособляется от понятия жилищного строительства. Экология остается пленницей концепции жилья и мира труда (то есть урбанизма, определенного на конференции в Academie van Bouwkunst[40] как «организация зданий и пространств согласно принципам эстетики и полезности»). Усматривая в досуге проявление свободной жизни, экология на самом деле видит лишь псевдосвободу досуга – суррогат, необходимый миру труда.
Рассмотрение общества с точки зрения рабочего времени крайне обедняет временны́е распорядки, с которыми имеет дело экология (в основном, эти распорядки сводятся для нее к чередованию моментов массового перемещения трудящихся и промежутков между ними). Психогеография, напротив, рассматривает каждую атмосферную зону с учетом всех ее изменений в течение суток и даже с учетом климатических колебаний (сезонных явлений, гроз и т. п.). Также психогеография должна принимать во внимание характер освещения (естественное/искусственное) и динамику активности населения во времени, даже в те периоды суток, когда число активных жителей снижается до минимума.
Экология игнорирует, а психогеография, наоборот, заостряет вопросы соприсутствия различных групп населения в одной зоне города. Ведь иногда человеческая атмосфера зоны определяется крайне незначительной частью ее населения. Возьмем в качестве примера квартал Сен-Жермен-де-Пре на рубеже 1940–1950-х годов, совершенно буржуазный или мелкобуржуазный в архитектурном, экологическом и социальном плане (и очень религиозно организованный). Этот «настоящий» Сен-Жермен-де-Пре был практически незаметен в том, что касается атмосферы и образа жизни, за уличной активностью, которую могли определять от пятидесяти до ста индивидов и несколько кафе, тогда как жители домов никак в ней не участвовали. Объективный характер этого факта подтверждается тем, что квартал стал точкой притяжения туристов со всего мира. Отсюда видно, насколько частичны и односторонни попытки понять городскую зону путем изучения только ее населения. Куда интереснее изучать, что привлекает в то или иное место людей, живущих совсем не там.
Экология берется исследовать реальность сегодняшнего города, чтобы предложить исходя из полученных результатов реформы, которые позволят гармонизировать существующую городскую среду. Психогеография, имеющая значение лишь как часть общей переработки всех ценностей современной жизни, становится на путь коренного преобразования городской среды. Исследование «психогеографической реальности города» – это не более чем отправной пункт созидания нами для себя более достойных условий жизни.
Ситуационистские тезисы о дорожном движении[41]
Общим недостатком всех урбанистов является то, что они рассматривают личный автомобиль (и его суррогаты вроде мотоцикла) прежде всего как средство передвижения. Между тем автомобиль – это главное материальное воплощение концепции счастья, которую насаждает в обществе развитой капитализм. Автомобиль как высшее благо отчужденной жизни и вместе с тем как основной продукт капиталистического рынка находится в центре глобальной пропаганды: в этом году сплошь и рядом говорят, что экономическое процветание американцев будет зависеть от успеха лозунга «Одна семья – два автомобиля».
Время, проводимое в транспорте, как точно подметил Ле Корбюзье, представляет собой прибавочный труд, уменьшающий продолжительность «свободного» времени.
От движения как придатка труда нам следует перейти к движению как удовольствию.
Стремление приспособить архитектуру к массовому и паразитическому ныне существованию личных автомобилей – это резко расходящееся с реальностью искажение истинных проблем. Архитектуру нужно приспосабливать ко всему движению общества, заодно критикуя все преходящие ценности, связанные с исторически обреченными формами общественных отношений (первая из которых – семья).
Даже допуская на некое переходное время четкое деление города на зоны труда и проживания, все равно нужно, по меньшей мере, предусматривать наличие третьей зоны – зоны самой жизни (свободы, досуга и жизненной правды). Унитарный урбанизм, как известно, не предполагает границ: он стремится формировать человеческую среду как всеобъемлющее единство, в котором подразделения типа работа/досуг или коллективное/приватное рано или поздно исчезнут. А до того, как этот план осуществится, программой-минимум унитарного урбанизма является создание игровой территории, которая включит в себя все желаемые сооружения. Сложность организации старого города найдет в этой территории новое воплощение.
Не следует бороться с автомобилями как с неким злом. До крайности накапливаясь в городах, они и так теряют свою функциональность. Разумеется, урбанизм не должен пренебрегать значением автомобиля, но он тем более не должен видеть в нем свою центральную проблему. Он должен исходить из неизбежной гибели автомобиля. Во всяком случае, можно предвидеть запрет автомобильного движения в некоторых новых комплексах и в исторических центрах некоторых старых городов.
Те, кто считает автомобиль вечным, не принимают во внимание, хотя бы с чисто технической точки зрения, другие виды транспорта будущего. А между тем вполне возможно, что менее чем через двадцать лет получат широкое распространение, скажем, некоторые модели личных вертолетов, с которыми сейчас экспериментирует армия США.
Нарушение диалектики человеческой среды ради автомобилей (в Париже планируется прокладка автострад, которая потребует снести тысячи домов, и это при неуклонном обострении жилищного кризиса) маскирует свою иррациональность псевдопрактическими оправданиями. Но его истинная практическая необходимость связана с состоянием общества. Уверенные в том, что автомобильная проблема в ее нынешнем виде будет существовать постоянно, на самом деле хотят верить в постоянство нынешнего общества.
Революционные урбанисты не могут заниматься одним лишь движением вещей и – вместе с ними – людей, неспособных двигаться в этом вещном мире самостоятельно. Их цель – разбить эти топологические оковы, придумав территории, где люди смогут двигаться по настоящей жизни.