Он не мог думать о ней, как о чужой, и время от времени наводил справки о ее жизни, узнавая через частный сыск все главное. Он узнал о ее болезни, о потрясении, о выходе замуж. Причудливой мыслью Эсборна-Тернера являлось неотгоняемое представление, что он всегда с ней, в лице этого Ренгольда, служащего торговой конторы. Он был, про себя, ее настоящим мужем на расстоянии, невидимый и даже несуществующий для нее. По грубой канве сведений, доставляемых сыском, Эсборн создал картину ежедневного семейного быта Алисы, ее забот, чаяний. Он узнавал о рождении ее детей, волновался и радовался, когда жизнь текла спокойно в доме Ренгольдов, огорчался и беспокоился, если болели дети или наступали материальные затруднения. Это были не то мечты о доме, что могло и должно было совершиться в собственной его жизни, — не то беспрерывное мысленное присутствие. Иногда он воображал, что получится, если он придет и скажет: «Вот я», но сделать это, казалось, было так же невозможно, как стать действительно Джоном Тернером.
Так шло и прошло одиннадцать лет. На двенадцатом году безвестия Эсборн узнал, что Ренгольд уехал на шесть месяцев в Индию, и у него противу всех душевных запретов стало нарастать желание увидеть Алису. И в один день, в жаркий, изнемогающий от жары и неподвижности воздуха день, он поехал, как на казнь, к дому, где жила Алиса Ренгольд.
По мере того как автомобиль мчал несчастного человека к невозможному, останавливающему мысли свиданию, ему казалось, что он мчится в глубь прошедших годов и что время — не более, как мучение. Жизнь перевертывалась обратным концом. Его душа трепетала в возвращающейся новизне прошлого. Тяжелый автоматизм чувств мешал думать. Весь вдруг ослабев, он поднялся по ступеням к двери и нажал кнопку звонка.
Он переходил от сна к сну, весь содрогаясь и горя, мучаясь и не сознавая, как, кто проводит его к раскрытой двери гостиной. И он перешагнул на ковер, в свет комнаты, где увидал подходившую к нему постаревшую красивую женщину в серо-голубом платье. Сначала он не узнал ее, затем узнал так, как будто видел вчера.
Она побледнела и вскрикнула таким криком, в котором сказано все. Шатаясь, Эсборн упал на колени, и протянув руки, схватил похолодевшую руку женщины.
— Прости! — сказал он, сам ужасаясь этому слову.
— Я рада, что вы живы, Эсборн, — сказала, наконец, Алиса Ренгольд издалека, голосом, который был мучительно знаком Эсборну. — Благодарю вас, что вы пришли. Все эти годы… — упав в кресло, она быстро, навзрыд заплакала и договорила: — Все эти годы я думала о самом ужасном. Но не сейчас. Уйдите и напишите, — о! мне так тяжело, Август!
— Я уйду, — сказал Эсборн. — Там, в моем дневнике… Я писал каждый день… Может быть, вы поймете…
Его сердце не выдержало этой страшной минуты. Он с воплем охватил ноги невесты-жены и умер, потому что умер уже давно.
Элда и Анготэя
Готорн пришел за кулисы театра Бишома. Это произошло в конце репетиции. Она кончилась. Стоя в проходе среди ламп и блоков, Готорн вручил свою визитную карточку капельдинеру с тем, чтобы он понес ее Элде Сильван.
После того, входя в ее уборную, он снова был поражен ее сходством с фотографией Фергюсона.
Элда была в черном платье, устремляющем все внимание на лицо этой маленькой способной актрисы, которая еще не выдвинулась благодаря отсутствию влиятельного любовника.
Она была среднего роста, с нервным и неровным лицом. Ее черные волосы, черные большие глаза, которым длинные ресницы придавали выражение серьезно-лукавой нежности, чистота лба и линии шеи были очень красивы. Лишь всматриваясь, наблюдатель замечал твердую остроту зрачков, деловито и осторожно внимающих тому, что они видят.
Ее свободная поза, — она сидела, согнувшись, положив ногу на ногу, — и мужская манера резко выдыхать дым папиросы освободили Готорна от стеснения, сопровождающего всякое щекотливое дело.
— Душечка, — сказал он, — вам, вероятно, приходилось встречать всяких чудаков, а потому я заранее становлюсь в их ряды. Я пришел предложить вам выступление, но только не на сцене, а в жизни.
— Это немного смело с вашей стороны, — ответила Элда с равнодушным радушием, — смело для первого знакомства, но я не прочь ближе познакомиться с вами. Единственное условие: не тащите меня за город. Я обожаю ресторан «Альфа».
— К сожалению, малютка, дело гораздо серьезнее, — ответил Говард. — Сейчас вы увидите, что выбор мой остановился на вас совершенно исключительным образом.
Актриса, изумясь и в то же время подчеркивая изумление игрой лица, как на сцене, заявила, что готова слушать.
— Во время своих прогулок я познакомился с неким Фергюсом Фергюсоном: зашел в его дом напиться воды. Дом выстроен на Тэринкурских холмах. Фергюсон существует на пенсию, оставленную ему мужем сестры. Фергюсону — лет сорок пять; его прислуга ушла, тяготясь жить с больным. Он помешанный и в настоящее время умирает. Основным пунктом его помешательства является исчезновение жены, которой у него никогда не было; это подтверждено справками. Возможно, что, будучи нестерпимо одинок, он, выдумав жену, сам поверил в свою фантазию. Так или иначе, но фотография Анготэи, — так он называет жену, — изумительно похожа на вас, а вас я видел на сцене и в магазине Эстрема. Это необыкновенное сходство дало мне мысль помочь Фергюсону обрести потерянную жену. Откуда у него фотография — неизвестно. Я думаю, что он когда-то ее купил.
— Вот как! — сказала возмущенная Элда, — вы сватаете меня без спроса, да еще за безумного?!
— Имейте терпение, — перебил Готорн. — Фергюсон умирает, я уже вам сказал это. У меня мало времени, но я должен кончить мой рассказ. В день свадьбы Анготэя отправилась одна по тропе, на которой находится отверстие. Оно — в тонкой стене скалы, перегородившей тропу. Часть тропы, позади овала, так похожа на ту дорожку, которая подводит к нему, что в воображении Фергюсона овальное отверстие превратилось в таинственное зеркало. Он убежден, что Анготэя ушла в зеркало и заблудилась там. По расчету врача, ему осталось жить не более двенадцати часов. Мне хочется, чтобы он умер, не тоскуя. И увидел ее.
— Ну, ну!.. — сказала Элда, немного помолчав из приличия. — Забавно. Странный сентиментальный дурак. Извините, не нравятся мне такие типы. Но скажите, к чему вся эта история?
— Она вот к чему, — строго ответил Говард, — не согласитесь ли вы быть полчаса Анготэей? Потому что он призывает ее. Это человек прекрасной души, заслуживающий иной судьбы. В случае вашего согласия назначайте сколько хотите.
При последних словах Готорна лицо Элды стало неподвижно, как бездыханное; зрачки хранили расчет.
— Что же я должна говорить? — быстро спросила она.
— Примерно я набросал, — Готорн подал листок бумаги.
Шевеля губами, Элда стала читать.
— Нет, все это изумительно, — сказала она, опуская бумагу. — У меня смятка в голове. Скажите: вы сами — не психиатр?
— Нет, — спокойно пожаловался Готорн. — Я — патолог.
— А! — протянула она с доверием. — Обождите: я попробую. Выйдите пока.
Готорн вышел и стал ходить около двери. Она скоро открылась, и Элда кивнула ему, приглашая войти.
— Я думаю, что мы это обстряпаем, — сказала актриса, усиленно куря и отгоняя рукой дым от глаз, холодно и ревниво изучавших Готорна. — Прежде всего — деньги. Сколько вы намерены заплатить?
— Десять тысяч, — сказал Готорн, чтобы ошеломить ее.
— Что-о-о?
— Я сказал: десять тысяч.
— Преклоняюсь, — сказала Элда, низко склоняясь в шутливом поклоне, который неприятно подействовал на Готорна, так как вышел подобострастный. — На меньшее я бы и не согласилась, — жалко и жадно добавила она, хотя думала лишь о десятой части этого гонорара. — Еще одно условие: если этот ваш Фергюсон выздоровеет — я не обязана продолжать игру.
— Конечно, — согласился Готорн. — Итак — в автомобиль. Он здесь, собирайтесь, и едем.
Окончательно сговорясь, они вышли, уселись в автомобиль и поехали к Тэринкурским холмам.
Во время этого путешествия, занявшего всего полтора часа, Элда почти молчала; ее ничто не интересовало за пределами, отчеркнутыми Готорном, которые она находила вполне достаточными технически. Она смотрела перед собой, что-то упорно обдумывая. Вдруг, когда автомобиль выехал на дорогу, вившуюся над пропастью, с лесом внизу и с медленно слетающими ручьями, а Готорн хотел обратить ее внимание на резкую прелесть этой картины, она сказала:
— Я должна говорить только так, как у вас написано? Ваше не совсем подходит. Надо проще: хотя он и видел ее только в бреду, но тут ведь будет уже не совсем бред.
— Пожалуй, — сказал Готорн, для которого случай этот был и экспериментом, и делом сострадания. — Довольно вашего лица. Вашего сходства с несуществующей Анготэей.
— Нет, этого мало.
— Делайте как хотите, лишь с сознанием великой ответственности, — и затем Готорн, указывая рукой, добавил: — Вот еще пропасть; видите там тени в тумане? Красивый хоровод пустоты.
— Да, — ответила рассеянно Элда. — Я хочу спросить: деньги будут уплачены немедленно?
— Без сомнения.
— Благодарю вас.
Она опять погрузилась в раздумье, и ее вывел из задумчивости Готорн, указавший Элде на тропу, вьющуюся среди кустов.
— Мне кажется, — сказал он, — что вам следовало бы взглянуть на воображаемое «зеркало», на тот просвет в скале, в который, по утверждению Фергюсона, ушла Анготэя.
— Да, чтобы настроиться, — согласилась Элда. — Доброму вору все в пору. Это не далеко?
Успокоив ее, Готорн велел остановить автомобиль, и они пошли по тропе. Тропа шла над отсеченным обрывом, и вот показалось то, очень правильной формы, высокое овальное отверстие в поперечном слое скалы, о котором он говорил. Действительно, — и позади, и впереди этого отверстия, — все было очень похоже; симметрия кустов и камней, света и теней, — там и здесь, — не касаясь, конечно, частностей, были повторные на удивление точно.