Симптоматика этой компенсации выглядит, конечно, с точки зрения прогресса малопривлекательной. Так как речь идет, при поверхностном взгляде, об эффекте ретардации, или отставании, то говорят об инерции, отсталости, скептицизме, придирчивости, консерватизме, боязливости, мелочности и т. д. Однако поскольку человечество в большинстве своем не способно избавиться от своих собственных оснований, то оно может некритично увлечься опасными односторонностями, которые далеко заведут его — вплоть до катастрофы. Идеал ретардации — всегда более примитивный, естественный (как в хорошем, так и в дурном смысле) в "моральный", поскольку он хранит верность преданию и завещанному закону. Идеал прогрессивный — всегда более абстрактный, противоестественный, и — поскольку он требует неверности в отношении традиции, — "аморальный". Прогресс, понуждаемый волей, — это всегда судорога. И хоть отсталость ближе к естественности, но все же ей постоянно грозит неприятное пробуждение. В древности уже отдавали себе отчет в том, что прогресс возможен только "Dec concedente", о чем свидетельствует обладание противоречивым сознанием и воспроизведение на более высоком уровне стародавних "rites d'entree et de sortie". Однако, чем более дифференцируется сознание, тем больше становится опасность его отторжения от состояния укорененности. Полное разъединение наступает тогда, когда позабыто "Deo concedente". Сегодня это — психологическая аксиома; ведь отщепленная от сознания часть души только кажется инактивированной, в действительности же она ведет к одержимости личности, из-за чего происходят фальсификация и искажение в постановке личностных целей под стать отщепленной части души. Таким образом, если ребячливое состояние коллективной души вытесняется вплоть до полного исключения, то бессознательное содержание завладевает процессом сознательного целеполагания и тем самым тормозит, фальсифицирует или прямо-таки разрушает претворение этих целей в жизнь. Жизнеспособный прогресс осуществляется только через кооперацию сознательных и бессознательных содержаний.
3. Будущность в характере архетипа
Существенным аспектом мотива ребенка является его характер будущности. Ребенок — это потенциальное будущее. Поэтому возникновение мотива ребенка в психологии индивида означает, как правило, предвосхищение грядущего развития, даже если на первый взгляд кажется, что речь идет о ретроспективном изображении. Ведь жизнь — это исхождение, это поток, текущий в будущее, а не откатывающая назад запруда. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мифические носители исцеления столь часто являются детьми богов. Это в точности соответствует психологическому опыту тех немногих, кто свидетельствует, что "ребенок" подготавливает грядущее изменение личности. Он (ребенок) антиципирует в процессе индивидуации тот облик, который получится в результате синтеза сознательных и бессознательных элементов личности. Поэтому ребенок — символ, объединяющий противоположности (Psychologische Typen. [Paragr. 315 ff.].) — медиатор, носитель исцеления, т. е. делатель целого. Ради этого значения мотив ребенка может даже видоизменять свои формы, о чем уже упоминалось выше: он выражается, например, через окружность, круг или шар, или через четверицу как одну из форм целостности (Traumsymbole des Individuationsprozesses [Psychologie und Alchemic] и Psychologie und Religion. [Paragr. 108 ff.].). Я обозначил эту трансцендентную сознанию целостность как Самость (Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewussten. [Paragr. 398 ff.]. Ср. также Aion, 4 Kp.). Цель процесса индивидуации- есть синтез Самости. При рассмотрении с другой точки зрения рекомендуется вместо термина "синтез" использовать, быть может, даже термин энтелехия. Тому имеется эмпирическое основание, почему последнее выражение, скорее всего, является более подходящим: символы целостности зачастую появляются именно в начале процесса индивидуации; мы их можем наблюдать в самых что ни на есть ранних инфантильных сновидениях. Это наблюдение само по себе говорит в пользу того, что целостность наличествует в потенциальности априорно (Psychologie und Alchemie [Paragr. 328 ff.].), вследствие чего и рекомендуется использовать понятие энтелехии. Вместе с тем эмпирический процесс индивидуации протекает как синтез, поэтому создается впечатление, будто нечто, имеющееся в наличии, было как бы собрано, или объединилось парадоксальным образом. Вот почему допустимо использовать также и выражение "синтез".
4. Единство и множественность мотива ребенка
В многообразной феноменологии "ребенка" следует различать единство и множественность в зависимости от формы проявления. Если речь идет, например, о многих гомункулах, карликах, мальчиках и т. д., которые не имеют никаких сугубо индивидуальных характеристик, то очень правдоподобно, что налицо диссоциация. Такие формы мы встречаем особенно часто при шизофрении, сущность которой состоит в фрагментированности личности. Тогда большое количество детей представляет продукт разложения личности. Если же множественность встречается у нормальных людей, тогда речь идет о репрезентации неосуществленного еще синтеза личности. Личность (соответственно — "Самость") находится в этом случае только на ступени множественности, т. е. имеется как бы одно "Я", которое, однако, не может пережить свою целостность в рамках собственной личности, а только в общности с семьей, родом или нацией; "Я" еще находится в состоянии бессознательной идентичности с множественностью группы. Церковь принимает в расчет это всеобщее распространенное состояние в учении о corpus mysticum и о членстве в нем каждого.
Если же мотив ребенка появляется в форме единства, то речь идет о бессознательном и вместе с тем уже предварительно совершенном синтезе личности, который на практике, как и все бессознательное, означает не более, чем возможность.
"Ребенок" проявляет то аспект детского божества, то, в большей мере, аспект юного героя. Оба типа имеют чудесное происхождение и одну общую судьбу в младенчестве, заброшенность и угрозу со стороны гонителей. Бог есть чистая сверхприрода, герой же имеет человеческую сущность, возвышенную, однако до границ сверхъестественного ("полубожественности"). Тогда как Бог, особенно в Его интимной связи с символическим животным, персонифицирует коллективное бессознательное (которое все еще не объединилось с человеческой сущностью), герой вбирает в свою сверхприроду и эту человеческую сущность и представляет поэтому синтез бессознательного ("божественного", т. е. еще негуманизированного) и человеческого сознания. Это означает, следовательно, потенциальное предвосхищение одной из целостностей приближающейся индивидуации.
Судьбы "ребенка" следует поэтому рассматривать как изображения тех психических событий, которые разыгрываются в энтелехии или при возникновении "Самости". При помощи "чудесного рождения" как бы пытаются живописать вид особого переживания в процессе такого становления. Поскольку речь идет о возникновении психического, то все должно происходить не так, как известно из эмпирического опыта: например, рождение от девы, или путем чудесного зачатия, или рождение происходит из неестественных органов. При помощи мотива "невзрачности", отданности на произвол, заброшенности, подверженности всякого рода опасностям и т. д. стараются изобразить шаткую психическую возможность существования целостности, т. е. чрезмерную трудность на пути достижения этого наивысшего блага. Тем самым также характеризуется бессилие и беспомощность того жизненного напора, который принуждает все растущее подчиниться закону максимально совершенного и полного самоосуществления, причем действия, исходящие из внешнего мира в самых разных формах, чинят величайшие препятствия на пути каждой индивидуации. Если самовыражению и своеобразию угрожают драконы и змеи, то это указывает на опасность того, что инстинктивная душа, бессознательное опять заглатывает сознание, только что приобретенное. Низшие позвоночные, чья анатомическая локализация совпадает с субкортикальными центрами, с мозжечком и со спинным мозгом, с давних пор являются излюбленными символами для описания коллективных психических основ (Высшие позвоночные символизируют главным образом аффекты.). Эти органы образуют змею (Это значение змеи имеется уже у Hyppolytos Refutatio. omn. haer. IV. P. 49–51. Ср. также Leisegang "Die Gnosis". P. 146.). Сновидения о змеях происходят поэтому, как правило, при отклонениях сознания от инстинктивных основ.
Мотив "меньше малого, но больше большого" присовокупляет к бессилию дополнительные, но столь же чудесные деяния "ребенка". Эта парадоксальность принадлежит сущности героя и проходит красной нитью через всю его жизненную судьбу. Он справляется с величайшей опасностью, но погибает, в конце концов, от чего-то "пустяшного": Бальдер от омелы, Мауи от смеха маленькой птицы, Зигфрид от удара в уязвимое место, Геракл от подарка жены, другие — из-за обычной измены и т. д.
Основное деяние героя — преодоление чудища тьмы: это чаемая и ожидаемая победа сознания над бессознательным. День и свет — синонимы сознания, ночь и тьма — бессознательного. Осознавание — ведь самое что ни на есть сильное древнее переживание, потому что вместе с ним возникает мир, о существовании которого прежде никто ничего не знал. И Бог сказал: "Да будет свет!" — это проекции того доисторического переживания осознаваемости, отделившейся от бессознательного. Между тем у примитивов, живущих еще сегодня, душевная наличность является еще чем-то подверженным опасности, а "потеря души" — типичной душевной аффектацией, которая понуждает примитивную медицину к разнообразным психотерапевтическим вмешательствам. Поэтому-то "ребенок" и выделяется деяниями, которые указывают на эту цель по одолению тьмы.
В. Специальная феноменология архетипа ребенка
1. Заброшенность ребенка
Заброшенность, покинутость, подверженность опасностям и т. п. принадлежат, с одной стороны, к последующей разработке того же начала невзрачности, а с другой — к таинственному и чудесному рождению. При помощи этого содержания описывается определенное психическое переживание, творческое по своей сути, имеющее своим предметом появление еще непознанного и нового содержания. В психологии индивида в такой момент речь идет всегда о горестной конфликтной ситуации, из которой, как кажется сознанию, не существует выхода — потому что оно всегда считает, что tertium non datum (Psychologische Typen. [Paragr. 249ff.].). Из коллизии противоположностей бессознательная психика всегда создает нечто третье, иррациональное по своей природе — что является чем-то неожидан