И он стал ему рассказывать – много рассказывать о будущей судьбе лаврийских рудников.
– А теперь – в путь! Я с тобой не прощаюсь – останусь при тебе, хотя ты и не будешь меня видеть. В Элевсине, куда ты скоро отправишься, тебе больше про меня расскажут. И когда твой жизненный путь будет пройден – дай бог, чтобы я и дочери Деметры мог поведать про тебя то самое, что теперь поведал Матери-Земле. Кстати: должен передать тебе ее гостинец; он у меня здесь, в котомке.
Перед удивленными глазами Акаста блеснул огромный самородок чистого серебра.
– Ты его понесешь в той же котомке, а ее самое вернешь тому же Клеофанту с тем же предостережением. Теперь всего два-три стадия пути отделяют тебя от поверхности; их ты пройдешь один – заблудиться нельзя.
И он внезапно исчез, оставляя фонари и котомку Акасту.
Граждане Бесы толпились в своем пританее – все, и мужчины, и женщины. Созвал их царь Фесей.
– Друзья мои, – сказал он им, – милостью Паллады мне удалось объединить два коренных жребия из наследия моего деда Пандиона, и теперь наша общая забота – чтобы они никогда больше не были разъединены. Не для себя сложил я их, не для того, чтобы самодержавно вами править: власть, которую Паллада вручила мне, я передаю народу. Пусть ваши цари по-прежнему молятся за вас бессмертным богам, пусть они судят ваши тяжбы и ведут вас в бой, пусть они будут опекунами ваших сирот – но управляться вы будете сами. Отныне вы все – афиняне, все будете собираться на каменном кряже перед скалой богини; каждый, кого возраст остепенил, будет иметь право предлагать народу то, что боги ему внушат, – и что народ сочтет лучшим, то и будет законом. Согласны?
Гром благословляющих приветствий покрыл его слова.
– Граждане, – продолжал Фе-сей, – я освободил вашу землю, освободил и тех, которых нечестивые сыновья Палланта из граждан обратили в своих рабов. Но, как это всегда бывает, война разорила нашу родину, опустошила – не царскую отныне, а народную казну. Все должны сложиться, чтобы не пришлось нищенствовать завоеванной свободе. Граждане, согласны вы участвовать в этом народном деле?
Воцарилось молчание. Фесей насупил брови; недовольная усмешка заиграла на его гордом лице.
Выступил вперед старец с длинной, седой бородой:
– Прости, великий царь, и не толкуй нам в обиду нашего молчания. Верь, мы все готовы костьми полечь за тебя и за подаренную нам тобой свободу. Но кроме наших жизней мы ничего тебе дать не можем. Ты видел нашу землю, наше село? Мы все здесь впроголодь живем между скалистыми сопками Лаврия; во всей Аттике нет села беднее твоей Бесы.
– Нет, дедушка, ты ошибся, – крикнул внезапно молодой голос, – и ты, великий царь, не верь ему, хотя он и говорит искренно. Знай, не только во всей Аттике, но и во всей Элладе нет села богаче твоей Бесы!
Фесей удивленно посмотрел на него и затем обвел взором все собрание.
– Кто это говорит?
– Кто это говорит? – раздалось в толпе. Акаст, сын Иолимнеста, афинянин из Бесы, – весело ответил тот же голос.
Акает? Он, значит, жив? Как он вырос! Как он похорошел! – загудела толпа. Менедем и Иодика с радостными воплями бросились обнимать внука. «Акает! Родной мой! Наконец-то, после трех лет! Да где же ты был?»
Там, где времени нет, мои дорогие. Погодите, все расскажу; а теперь надо ответ держать перед царем. Да, великий царь, нет села богаче твоей Бесы; и если надо всем сложиться за свободу, то вот и наша доля.
С этими словами он вынул из своей котомки гостинец Матери-Земли. Фесей, хотя и обрадованный, продолжал недоумевать.
– Объясни же ты мне…
– Изволь, царь, что могу, то объясню.
И он стал ему рассказывать, умалчивая, насколько возможно было, о чудесном. Недомолвки не скрылись от проницательного ума Фесея.
– Ты многого не договариваешь, мой друг, но я теперь настаивать не буду. В Афинах, за кубком вина, ты мне все расскажешь подробнее: перед гостем Матери-Земли хоромы Эрехфея открыты. А теперь, если угодно, кончай о серебре.
– Прикажи, великий царь, половине из нас превратиться из неудачливых земледельцев в рудокопов – и работа у нас закипит. Паллада благословит наш труд, и ее сокровищница на Акрополе не будет пуста. И когда при твоих потомках заморский враг придет громить Афины и Элладу – лаврийское серебро даст им возможность построить корабли и на них отстоять отвоеванную и дарованную тобой свободу!
Фесей молитвенно поднял руку; все последовали его примеру.
– Граждане, – сказал он, – вы слышали пророческое слово? Да будет так! Счастливо Акасту! Счастливо Бесе и Лаврию! Счастливо Матери-Земле!
– Счастливо Фесею! – ответили голоса. – Счастливо Афинам! Счастливо Матери-Земле!
III. Соловьиные песни
В малом перистиле дворца царя Эрехфея женской челяди прибывало все больше и больше: одна другой передавала важное известие, что фракийские гости, продавшие царю груз строевого леса с Пангейских гор, получили разрешение показать и, если найдутся покупательницы, продать ткани и вышивки своих жен и дочерей. Узнала об этом и молодая няня маленького царевича, землячка продавцов, которую поэтому во дворце звали просто Фраттой.
Сердце в ней тревожно забилось; она встала и, взяв ребенка за руку, направилась к перистилю.
– Куда ты? – угрюмо окликнула ее Евринома, другая няня, ходившая за младшей сестрой царевича, Креусой. Она была старше Фратты, но и, помимо того, как гречанка, чувствовала себя неизмеримо выше ее.
– Вышивки смотреть… А ты не пойдешь?
Евринома только пожала плечами.
– Тоже нашла кого удивить – меня, ученицу покойной царицы Праксифеи. Выше ее только сама Паллада была – слава ей, градодержице! Да и ты бы лучше не ходила – и то много путаешься с этими усачами в штанах.
Фратте, в сущности, было приятно, что Евринома с ней не пошла. Все не выпуская руки ребенка, она вошла в перистиль, где торговля была в полном разгаре. Споры, шуточки, смех; ключница Никострата старалась поддержать благочиние, но порядок был уже не тот, что при покойной царице.
– Сколько тебе за эту накидку? – торговалась молодая рабыня.
– Полмины.
– Бери тридцать драхм.
– Разве если себя дашь в придачу.
Грубая шутка на ломаном греческом языке вызвала всеобщий смех. Пользуясь случаем, другой торговец шепнул вошедшей Фратте по-фракийски:
– Сегодня, к часу отпряжки быков! Поняла, Каракста?
– Поняла. А ты, Адосф, не обманешь?
– Не бойся. Только без мальчика не приходи.
– Уж, конечно, его не оставлю.
– Ну, смотри же. А теперь, красавицы, – громко продолжал он по-гречески, – я покажу вам такой товар, какого вы еще не видали. Душу заложите, а увезти домой не дадите.
Много серебряных совушек перешло в тот вечер в мошны фракийцев; перешли бы, пожалуй, и все, если бы прощальные лучи с Эгалея не возвестили торгующимся о необходимости прервать разговор.
– Завтра придете? – спросила одна, особенно ненасытная. – Придем, красавицы, придем, – отвечал усач. – Только совушек побольше приготовьте.
И они принялись укладывать в короба непроданный товар.
А там, в светлице, Евринома баюкала маленькую Креусу. Та плакала:
– Братца хочу! Где братец?
Не плачь, моя сиротка, братец придет, – и она продолжала напевать свою песенку:
Будешь царскою женой
И царицыной снохой.
Где ты ножкой ступишь – глядь,
Станут розы расцветать…
Но девочка все не хотела успокоиться, все плакала:
– Братца хочу! Где братец?
– Няня, здесь так страшно кругом. Все вода и вода, и ничего, кроме воды, не видно.
– Помолись Нереидам, мой родной, и страх пройдет.
– А как им надо молиться?
– Подними ручки так, как ты всегда молишься.
– Так, как я молюсь нашей заступнице, деве Палладе?
– Так, мой дорогой, только ручки к морю протяни. И говори:
«Нереиды могучие, дайте нам счастливое плавание».
– Нереиды могучие, дайте нам счастливое плавание! Няня, а где они, эти Нереиды?
– Там, дитя мое, в этих голубых волнах. Только мы их не видим.
– Нет, няня, я их вижу. Там вижу – и там – и там. Много, много Нереид. И такие красивые – совсем как ты.
– Что ты, что ты, родной, нельзя меня, смертную, сравнивать с богинями: они обидятся.
– А они разве злые?
– Нет, они только на злых гневаются, а с добрыми всегда добрые, и спасают их от бурь и утесов. И наш корабль давно бы погиб, если бы они не были добры к нам.
– Здесь, значит, все добрые? Няня смолчала. Она подумала, что если бы то, что она сказала, было правдой, то их корабль давно бы лежал на дне морском.
– И тот дядя, который тебя давеча целовал, тоже добрый?
Няня смолчала и покраснела. – Няня, а куда мы едем?
– К твоей тете, мой прекрасный.
– К какой тете?
– Ты разве не слышал о твоей тете Прокне, сестре твоего отца? И о другой твоей тете Филомеле?
Лицо мальчика приняло вдруг испуганное выражение.
– Слышал, няня. Слышал, как сестрицына няня о них говорила с Никостратой. Только она что-то нехорошее говорила, и Никострата заплакала. Няня, скажи, как это было?
– А было то, что твоя тетя Прокна вышла замуж за Терея, царя той страны, куда мы едем.
– А как он выглядел, этот Терей?
– Он выглядел, как этот дядя, который… который с нами едет.
– Он тоже был в штанах? И с такими же усами, такими длинными и смешными?
Адосф как раз проходил мимо; услышав слова ребенка, он недовольно тряхнул головой и что-то сердито пробормотал на своем языке.
– И тоже был такой сердитый? – Нет, мой милый, но ты не смейся над этим дядей: он этого не любит.
– Ты мне про тетю Прокну рассказывай. Терей ее, значит, увез туда, далеко?
– Да, увез.
– А дальше что?
– А дальше – твоя тетя Прокна жила с ним счастливо, и родился у них м