Принцип 2. В любой эволюционирующей системе функционируют избыточные преадаптивные элементы, относительно независимые от регулирующего влияния различных форм контроля и обеспечивающие саморазвитие системы при непредвиденных изменениях условий ее существования.
В эволюционирующих системах возникают и проявляются различные виды активности включенных в эти системы «элементов», которые непосредственно не приводят к адаптивным прагматическим эффектам, удовлетворяющим нужды данных систем и обеспечивающим их сохранение, устойчивость.
Преадаптивные формы активности в биогенезе, антропогенезе и социогенезе . Ярким примером проявления филогенетических зачатков возникновения преадаптивной активности в биологических системах являются игры животных. Различные биологи и этологи словно соревнуются между собой, стремясь предлагаемыми характеристиками игры подчеркнуть ненужность этого вида поведения животных для биологической адаптации. Игровое поведение животных называют «избыточным», «мнимым», «действиями вхолостую», «вакуумной активностью» и т. п. И действительно, игровая активность не влечет за собой прямого адаптивного эффекта. Но именно в силу этой особенности игровой активности в ней оттачиваются унаследованные формы поведения до того, как они предстанут перед судом естественного отбора ( К.Э. Фабри ). Таким образом, сама игра создает наибольшие возможности для неограниченного проявления индивидуальной изменчивости организма, а тем самым накопления опыта действования при переменах условий существования данного биологического вида.
Введение представлений о преадаптивной неутилитарной активности в антропогенезе помогает пролить свет и на вопрос, как изменения образа жизни привели к переходу к качественно иному образу жизни – образу жизни Homo sapiens. На основе тщательного анализа антропологического и археологического материала известный археолог Т.П. Григорьев приходит к выводу, что по так называемому «орудийному критерию» представляется затруднительным провести резкую линию водораздела между видом Homo sapiens и другими ветвями рода Homo.
Из этих фактов следует, что одновременно с человеком были существа, которые обладали прямохождением, крупным мозгом, развитой морфологией обеих конечностей и, главное, добывали себе пищу при помощи орудий из камня, кости и дерева. «Объяснение наблюдаемым фактам можно найти в учении А.Н. Северцова об ароморфозе. Этот крупнейший специалист в области эволюции полагал, что изменения организмов, хотя и представляют собой приспособление к внешней среде, тем не менее никогда не являются точным ответом на заказ природы. Эволюция происходит скачкообразно, и при этом во вновь возникшей форме есть некий запас способностей, нереализуемых непосредственно, как бы ненужных виду в данный момент, но полезных для него в дальнейшем. У вида оказываются скрытые возможности, которыми он сумеет воспользоваться только в процессе своего длительного существования, но не сразу же по возникновении. Вид, таким образом, может приспосабливаться, изменять формы поведения, не меняя морфологии своих органов. Это “прыганье на ступеньку с запасом” и приводит к тому, что процесс эволюции приобретает прерывистый характер » [38] . Решение вопроса о причинах возникновения человека в антропогенезе, отличиях образа жизни человека от образа жизни животных связывается тем самым с поиском преадаптивных избыточных форм поведения, существующих наряду с утилитарной деятельностью изготовления и употребления орудий.
Уникальный материал для понимания эволюционного смысла преадаптивной активности в социогенезе, в истории разных культур приводится в классических трудах М.М. Бахтина о карнавальной культуре, исследованиях Д.С. Лихачева по смеховой культуре Древней Руси и цикле работ основателя семиотической концепции культуры Ю.М. Лотмана по типологии культуры. В этих исследованиях выступают две черты преадаптивных карнавальных или смеховых социальных действий:
а ) смеховые социальные действия, поступки шута или юродивого дозволены в эволюционной системе данной культуры и относительно независимы от социального контроля, корригирующего отклонения от свойственных этой культуре социальных нормативов ;
б ) в смеховых социальных действиях подвергаются сомнению социально унаследованные типичные для данной культуры формы отношений и осуществляется поиск иных вариантов развития культуры, строится иная желаемая действительность.
Смеховые социальные действия позволяли в рамках средневековой культуры одновременно практиковать поведение, квалифицируемое и как грешное, недозволенное, и как дозволенное ( Ю.М. Лотман ).
Различная природа и эволюционный смысл адаптивных и преадаптивных социальных действий в развивающейся культуре Средневековья наглядно выступают в сопоставлении официального праздника и карнавала , проводимом М.М. Бахтиным: «Официальный праздник, в сущности, смотрел только назад, в прошлое и этим прошлым освящал существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствовавшей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда…
В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений. Он был враждебен всякому увековечению, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее» [39] .
Впоследствии эти идеи М.М. Бахтина были включены в контекст семиотической концепции культуры Ю.М. Лотмана, специально подчеркнувшего, что каждая культура как саморазвивающаяся система должна быть оснащена « механизмами для выработки неопределенности ». Благодаря внесению неопределенности в строго детерминируемую систему культуры данная культура приобретает необходимый резерв внутренней вариативности , становится более чувствительной и подготовленной к преобразованию в ситуациях тех или иных социальных кризисов ( Ю.М. Лотман ). Если взглянуть через призму этих представлений на социальные карнавальные и смеховые действия, поступки шутов и «ведьм», деяния еретиков, феномен странных «лишних людей», то оказывается, что подобного рода неадаптивные, кажущиеся избыточными для адаптивного функционирования социальной общности акты – обязательное условие исторической изменяемости этой общности, его эволюции. Так, смеховые социальные действия словно заботятся о том, чтобы культура не зашла в своем развитии в тупик, не достигла состояния равновесия, равносильного неподвижности и смерти. Они создают неустойчивый нелепый мир «спутанной знаковой системы», в котором царят небылицы, небывальщина, а герои совершают неожиданные поступки.
Раскрывая историко-культурный эволюционный смысл феномена « дурака », Д.С. Лихачев замечает: «Что такое древнерусский дурак? Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм – разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся» [40] .
Деяния еретиков, как и социальные смеховые действия шутов, также вносят неопределенность в культуру, лишают ее устойчивости и тем самым дают прорваться тенденции к изменению социальной общности. Но в отличие от смеховых социальных действий эти деяния подпадают под элиминирующее влияние социального контроля. Предлагаемые ими варианты эволюции культуры не вписываются в социальную систему, а поэтому пресекаются или рационализируются ею. При рационализации деяний «лишних людей» эти деяния часто стремятся отнести к разряду социальных смеховых действий, охарактеризовать их как «ненастоящие», шутовские, а следовательно, дозволенные. Так, посягнувший на права и гарантии образованного дворянства Павел I, который пытался внести изменение в существующую систему правления, объявляется «безумным», шутом на троне. Рационализация дворянским обществом поведения Павла I как «безумного», «странного», «исключительного» позволяет этой социальной группе освятить незыблемость самодержавного правления как такового. Точно так же дворянством объявляются «безумными» поступки П.Я. Чаадаева (прототип Чацкого), подвергшего критике официальную существующую систему правления. При всем глубочайшем социальном различии действий Павла I и П.Я. Чаадаева они направлены против устоявшегося социального правопорядка и рационализируются авторитарной элитой как «ненастоящие», «шутовские». При этом для элитарной группы безразлично, что за феноменом « лишнего человека » (Павла I) как индивидуальности проступает тенденция эволюционного процесса повернуть колесо истории вспять, к допетровским временам; а за феноменом «лишнего человека» Чаадаева как индивидуальности – зародыш иной линии развития культуры, предвестник будущих либеральных преобразований, либеральной культуры в целом. Эволюционное значение индивидуальности « лишнего человека » в том и состоит, что она несет такой вариант развития культуры, который в настоящий момент существования культуры не принимается, а в ряде случаев жестко элиминируется.
Описанный круг проявлений преадаптивной активности в биогенезе, антропогенезе и социогенезе является необходимым моментом саморазвития системы, увеличения возможностей ее эволюции.
Таким образом, на разных уровнях функционирования человека как « элемента » развивающихся систем – на уровне человека как индивида в биогенезе и антропогенезе, на уровне личности как индивидуальности в социогенезе – проявляются преадаптивные, избыточные формы активности, которые выражают тенденцию к их изменению и тем самым выступают как необходимый момент эволюционного процесса данных систем. В переломные периоды жизни развивающихся систем