Котэсса отказать не могла. Она пыталась — но дежурные фразы вроде "это дорого" прерывались уверенным заявлением, что первый проректор университета получает немалые деньги, уж куда больше, чем студентка даже с повышенной стипендией, а значит, она вполне может помочь, если, конечно, Котэсса перестанет возмущаться и отодвигаться от каждого лекарственного средства, что ей подсунут. И — она перестала, потому что это было по меньшей мере некультурно, да и нагло отвергать столь благодушно предложенную ей помощь.
Вылечилась. По крайней мере, Тэссе так казалось. А самое главное, совершенно позабыла о Сагроне — он не показывался на глаза, не давал о себе знать, а значит, не желал иметь с нею никакого дела. Воспоминания больно обжигали этой странной цепочкой поцелуев-ожогов на груди, но Котэсса была ему не девушкой, не женой, а просто случайной проклявшей, так что и это поспешно выбросила из головы. Ну, или думала, что выбросила, искренне надеялась на это, но окончательно позабыть всё-таки не смогла.
Элеанор о нём больше не напоминала. Она с головой ушла в диссертацию, постоянно бежала куда-то, почти не разговаривала ни с кем, даже с собственной матерью, да и дома появлялась только для того, чтобы поспешно съесть ужин и лечь спать, а утром — глотнуть всё то, что предложили на завтрак, и вновь быстро умчаться в университет. Где она обедала, было тем ещё вопросом, но госпожа Хелена, наверное, привыкла к подобному поведению своей дочери и его уже не задавала. Успокоилась, смирилась, выбросила из головы? Это уже тоже не имело никакого значения.
Но в последние дни профессор Ольи всё мрачнела и мрачнела. Казалось, её что-то тяготило, и Котэсса никак не могла понять — её ли присутствие тому виной? А может, что-то вновь произошло в университете, просто госпожа Хелена предпочитает не делиться подробностями со всеми вокруг? Не осветляет всех проблем, которые встречаются в НУМе?
…Элеанор вновь не было дома — работала, сказала, что будет поздно. Профессор Ольи сидела на столом, подбивала какие-то сметы, что-то определяла для университета и с каждым мгновением всё больше и больше мрачнела.
— Завтра вечером, — нарушила она тишину, воцарившуюся на кухне, — возвращается мой благоверный.
Последнее слово было произнесено с таким оттенком недовольства и презрения, будто б Хелена мысленно была готова пожелать супругу всего, что угодно, только не всех благ. Элеанор говорила, конечно, что родители не ладили, и Сагрон предупреждал о странных предпочтениях господина Ольи, но Котэсса надеялась на то, что сможет разобраться с общежитием как-то до того момента, как он вернётся. Одна беда — в общежитии её банально послали куда подальше, а Хелена сказала, что можно оставаться практически до осени. Может быть, не учла фактор своего мужа, об этом девушке судить было трудно. Или специально? Предпочитала игнорировать его и закрывать глаза на всё, что может? Достаточно доверяла Тэссе?
Ответить она не могла. По крайней мере, не без разговора с профессором Ольи, а этого себе Котэсса не позволяла.
— Мне стоит, — начала неуверенно она, — подыскать себе другое жильё… Я и так задержалась у вас в гостях…
— Не выдумывай, — отмахнулась Хелена. — Все мы — сотрудницы одного университета, а в НУМе принято помогать ближним. Литория — та ещё стерва, запрягла тебя на всё лето, а не озаботилась о жилье. В любом случае, у нас большой дом. Ты ведь живёшь в гостевой комнате, её никто не занимает, даже если мой благоверный находится дома, — она упорно не называла его мужем или хотя бы по имени. В этом слове, в намёке на верность, таилось что-то такое злое, возмущённое, что может быть исключительно в словах оскорблённой женщины, красивой, ещё молодой, умной, но страдающей от беспорядочных измен супруга. — К тому же, в отличие от меня и Элеанор, ты неплохо готовишь.
С этим Тэсса уж точно была не совсем согласна — готовила она плохо. Супы получались безвкусными, салаты — криво нарезанными, мясо готовилось на магическом огне непомерно долго, а самое главное, вместо "томиться в горшке" у неё обычно получалось "томиться во всём доме" — волшебство срывалось с крючка. Конечно, контролировать магию трудно даже опытному колдуну. Котэсса знала, что в плане боевых заклинаний в группе у неё не было равных, но на уровне бытовой — нет. Потому что специальность, в конце концов, у неё ни к целительству, ни к кулинарии не имела никакого отношения. Но народ есть народ, у математика они не потребуют знания медицины, а вот маг, на кого б он ни учился, должен уметь абсолютно всё.
— Я отвратительно готовлю, — отметила она. — И получается съедобно только потому, что у вас хорошие продукты.
— Не принижай себя, — отмахнулась Хелена. — Продукты у нас самые обычные, а если там и начертаны какие-то названия вычурными буквами, то я бы на твоём месте им попросту не верила. В конце концов, этикетки обычно лгут не меньше, чем люди… Не суть. Просто постарайся не приближаться к моему супругу. Не то чтобы я ревновала, — женщина улыбнулась так мягко и нежно, что Котэсса внезапно позавидовала Элеанор, — но мне б не хотелось, чтобы он трепал нервы ещё и тебе. Верности от таких мужчин не жди. Кстати… Сагрон не показывался в университете?
— Нет, госпожа профессор, — по привычке отозвалась Арко. — Но ведь у него отпуск. С чего б ему быть в университете?
Разумеется, Ольи прекрасно знала о проклятии. Знала о том, что изучала её дочь. Но распространяться об этом Котэссе не хотелось — ей подумалось, что всё то, что случилось после произнесения ритуальной фразы, уже исключительно её с Сагроном дело, а значит, посторонние не должны догадываться о том, как и что проходит в его жизни.
Она иногда думала о том, что проклятье на нём, предположительно, разыгралось не на шутку, но старательно отгоняла от себя эти мысли и раз за разом повторяла, что ей нет никакого дела до того, как он себя чувствует. Сам виноват. Сколько девушек рыдало долгими зимними и короткими летними ночами о нём? Сколько у неё однокурсниц вздыхало по "тому преподу", как они привычно выражались? На деле, Котэсса никогда не считала — но одной только просьбы поделиться на денёк статусом старосты, чтобы именно она, избранная в собственных глазах девица, отнесла на подпись Сагрону эти бумажки?
Арко было просто смешно. Делиться статусом она не стала, прогнала всех, как одну, уверенно ответив, что им нечего делать с официальными бумагами в руках. Не то чтобы она получила большое удовольствие от того, что сама ловила Сагрона по университету и всучила ему ручку или перо, трудно вспомнить, что конкретно, но зато была совершенно уверена в том, что никаких ошибок не допустили. А это, надо сказать, радовало невообразимо.
Мясо на сей раз сжалилось — и сжарилось. Вкусное, по крайней мере, на вид, оно источало великолепные ароматы, и Хелена, не особый фанатик хорошо покушать, если честно, подалась даже вперёд и мягко улыбнулась.
— Ты большая молодец, — промолвила она. — Конечно, жить в общежитии для студента, наверное, удобнее, но если была б такая возможность — я б оставила тебя у нас дома насовсем!
— Ну, это неудобно… — улыбнулась Котэсса. — Я ведь вам, в конце концов, могу мешать, и…
— И что? Отобьёшь у Элеанор несуществующих женихов? — хмыкнула Хелена. — Не морочь мне голову лишним смущением. Тут нет ничего такого, что ты могла бы испортить. А умную волшебницу приятно иметь в любом доме.
Тётушка к Котэссе так не относилась. В профессоре Ольи было что-то определённо тёплое, мягкое, но в тот же момент строгое. О такой матери, если честно, кто угодно мог только мечтать, и Элеанор невообразимо повезло. У самой Тэссы мама была забитой деревенской женщиной, и хотя плохо выражаться о той, кто тебя родил, не было принято, на самом деле она многое бы отдала, если б могла хоть немного изменить собственную родню. Например, отобрать у них это жуткое потребительское отношение к ней самой, заставить смотреть на дочь как на что-то живое, чувствующее, а не как на отменное средство дохода.
Она мотнула головой и вновь принялась за салат. Сначала приходилось ещё и очень заботиться о том, чтобы не испортить прекрасные чистые поверхности, не запачкать ничего — ведь белые, выложенные дорогостоящим кафелем стены аж сверкали.
Потом Элеанор сказала, что сверкали они только потому, что никто здесь ничего не готовил. Мама предпочитала заказывать еду в каком-нибудь ресторане, правда, с доставкой на дом, ну, или уж сама куда-то уходила. Элеанор питалась в студенческой столовой, как и профессор Хелена, когда у неё не хватало времени или денег на что-то подороже и постатуснее.
Котэсса, по крайней мере, обеспечивала их регулярным ужином и завтраком — это не могло не радовать. Ольи даже сообщали в один голос, что наконец-то перестали голодать.
…Пару раз заглядывали студенты. Однажды — правда, с Элеанор, — пришёл доцент Ролан. Котэссе невероятно хотелось извиниться перед ним за это глупое проклятие, но она, признаться, не решилась — он совершенно не казался обделённым.
Элеанор сказала, что большую часть свободного времени он тратит на то, чтобы помочь ей с исследованиями, а значит, не думает о женщинах и вовсе. Но Арко всё казалось, что если и есть женщина, о которой Лантон и вовсе мог подумать, то это была именно Элеанор, такая красивая, такая умная…
Вся в мать.
Удивительно, как вообще в голову могла прийти дурная мысль об измене профессору Хелене! Конечно, Котэсса никогда не видела её супруга, но представляла себе мужчину далеко не столь привлекательного, как его драгоценная жена. Умна, сама зарабатывает себе на жизнь, не терпит зависимости — может быть, госпожа Ольи была просто слишком идеальной для того, чтобы обыкновенный мужчина мог находиться рядом с нею?
Потому что замечательным её муж быть ну просто не мог. Замечательные не изменяют, даже если не любят — в таком случае они честно подают на развод, а не морочат голову всему свету и супруге в первую очередь.
— Я очень надеюсь, — принимаясь за мясо, протянула Хелена, — что мой супруг только проездом на один день. Потому что он отвратительно ведёт себя, когда пребывает в доме. Правда, на сей раз он уж точно не явится с друзьями… Котэсса, девочка моя, — она коснулась её руки. — Я тебя прошу, просто будь осторожна. Однозначно, если моему ненормальному мужу вдруг что-то стукнет в голову…