допроса, утверждения о забывании случившегося, но и то, что обвиняемые не отрицали своей вины, признавали, что убили, однако не могли вспомнить и описать очень многие важные эпизоды и детали происшествия.
Некий Протасов, двадцати восьми лет, грузчик с восьмиклассным образованием, ранее судимый за хулиганство, на почве ревности пытался задушить жену, а когда она убежала, ударами головой о стену убил их дочерей двух и трех лет. Протасов — привычный пьяница и из семьи привычных пьяниц: постоянно пьянствовали его отец и мать; злоупотребляла спиртными напитками и его жена. Убийство детей совершено в состоянии сильного опьянения, он пил до этого несколько дней подряд, об обстоятельствах преступления ничего рассказать не мог, хотя и не отрицал, что мог совершить такое.
Отнюдь не случайно то, что чаще всего вытесняются из сознания те действия, в результате которых погибли родные и близкие, поскольку прежде всего такие преступления принято расценивать как наиболее безобразные. Я думаю, что даже те, которые вначале лгали, что ничего не помнят, в дальнейшем, за долгие годы пребывания в местах лишения свободы и после освобождения, как бы убедили себя, что им нечего вспоминать и таким путем перевели психотравмирующие воспоминания в невспоминаемую сферу психики. В исправительных учреждениях осужденные за убийства тщательно избегают разговоров на тему о том, за что они осуждены, и попытки вызвать их на откровенность часто заканчиваются безрезультатно, причем я здесь имею в виду расспросы сотрудников названных учреждений и исследователей. Некоторые осужденные за убийства прямо просят не вспоминать содеянное ими или особенно стараются обойти молчанием детали.
В аспекте потребления спиртных напитков убийцами представляют интерес данные Л. А. Волошиной, полученные в результате опроса убийц из пьянствующих, случайно сложившихся уличных компаний, о культуре потребления этих напитков в их среде. Более двух третей из них считают нормальным пить суррогаты, пагубно влияющие на психическое состояние и здоровье; не закусывая и в местах, запрещенных законом; подавляющее большинство не находят ничего предосудительного в доведении себя до состояния сильного алкогольного опьянения, в нецензурной брани в процессе выпивки. К числу запретов, принятых в таких группах, относятся поступки, ущемляющие права участников компании, связанных с выпивкой: нельзя часто пить за чужой счет, наливать себе спиртного больше, чем другим, присваивать деньги или купленную на общие деньги водку, навязываться в компании, не внеся своей доли. В условиях дефицита денежных средств при повышенной потребности в алкоголе такие проступки влекут за собой суровые групповые санкции.
Нетрудно заметить, что многие из перечисленных норм достаточно нравственны (например, запрет на присваивание общих денег), в то же время все они весьма красноречиво характеризуют этот низший, материально необеспеченный, в немалой степени люмпенизированный слой общества. Между тем в рамках именно этого "пьяного" (или «полупьяного») слоя совершается относительное большинство самых распространенных убийств — на бытовой почве. Причем в значительной части таких преступлений в нетрезвом виде были и преступники, и жертвы. Насилие в названном слое столь же привычно, как каждодневный прием пищи, оно впитывается с детства, становится привычной формой общения и принятым способом разрешения конфликтов. Мерзкое сквернословие и побои четко представлены в отношениях родителей и детей, между супругами, между соседями, между членами неформальных малых групп. Это особая культура, в которой бутылка водки есть признанная единица измерения материального и духовного благосостояния).
В качестве иллюстрации приведу бесхитростный рассказ о своей семье некой Зимониной, которая была осуждена за то, что свою пятимесячную дочь ударила головкой о выступ фундамента и бросила ее там. Ребенок скончался сразу. Матери было всего шестнадцать лет.
"У моих родителей четверо детей. Старшая, двадцати четырех лет, замужем, потом я, еще брат шести лет и сестра двух лет, но она живет в детдоме, поскольку отец запретил матери брать ее домой, пригрозив убить ребенка. Он пил каждый день, даже одеколон; половину зарплаты пропивал. Бил мать, меня, сестру. Перебил мне палец, сломал кость на кисти, матери — переносицу. Брата тоже бил, он летал по квартире. В доме от отца стоял мат. Мать тоже пила, а когда пили они с отцом, то обычно потом дрались между собой. Когда я родила, отец все время ругал меня, грозил убить ребенка, выбрасывал пеленки. Я отсюда, из колонии отправила домой тридцать четыре письма, получила только одно, от мамы".
Таких рассказов я мог бы привести множество. Во всех них непроизвольно звучит тема загубленной жизни, а проживший ее человек нередко становится виновником гибели другого человека.
Я хотел бы подчеркнуть, что в данном контексте имею в виду только опьянение и его роль в механизме совершения убийств, отрицая причинную значимость подобного состояния. Бессознательная потребность в опьянении для достижения определенных состояний психики может соединяться с такой же бессознательной потребностью в убийстве, что, конечно, бывает не всегда. Однако в случае названного объединения вероятность совершения убийства и, следовательно, общественная опасность соответствующего лица неимоверно возрастают.
Среди убийц высок удельный вес ранее судимых лиц, причем тех, кто отбывал наказание в местах лишения свободы. Если кражи, грабежи, разбои и хулиганство часто совершаются в течение года после освобождения из исправительного учреждения, то убийства имеют место по прохождении более значительного времени. Очевидно, для совершения такого наиболее значимого преступления, как убийство, необходимо больше времени для накопления и обострения внутренних конфликтов, вызывающих сильные психотравмирующие переживания.
Вместе с тем нужно должным образом оценить два взаимосвязанных и схожих обстоятельства: нахождение в период совершения преступления в среде тех, кто ведет антиобщественный образ жизни, и пребывание среди преступников в местах лишения свободы. Оба эти обстоятельства формируют в человеке склонность решать свои проблемы с помощью силы, не считаясь с жизнью, здоровьем и достоинством других. Таких проблем достаточно много у лиц, которые вернулись в условия свободы, но не смогли успешно адаптироваться к ним. Многие из ранее судимых лиц являются носителями социально порицаемой субкультуры и тех психологических особенностей, которые они унаследовали или (и) усвоили в течение своей жизни. В зависимости от типа и структуры личности указанные черты могут более или менее жестко регламентировать и регулировать ее поведение.
Среди ранее судимых убийц большую часть составляют те, которые в прошлом наказывались не за убийства, а за другие преступления, прежде всего кражи. Э.Ферри, сторонник теории прирожденного преступника, еще в конце прошлого века для объяснения причин изменений преступного поведения призывал не смешивать различные типы воров. Он писал: "Простой вор, похищающий при помощи ловкости, обмана и пр., может вследствие привычки дойти до взлома и до разбоя; но он с трудом переходит к предумышленному убийству, совершаемому исключительно и прежде всего для ограбления жертвы. В известных случаях он может совершить и убийство, но лишь для того, чтобы обеспечить себе безнаказанность, побуждаемый к этому криками, сопротивлением жертвы и пр. Наоборот, кровожадный вор есть лишь разновидность предумышленного убийцы; таким он является по врожденной склонности, чаще всего проявляющейся внезапно до возраста возмужалости, но иногда, вследствие благоприятных внешних условий, совсем не проявляющейся или проявляющейся поздно. И в этом случае вору нет надобности меняться, потому что тип убийцы у него был до совершения убийства".
Конечно, не только кражи и другие преступления нередко предшествуют убийствам, но и наоборот: убийцы после убийства вполне могут совершать преступления, не связанные или связанные с насилием над личностью, в частности, новые убийства. Такое можно наблюдать среди представителей организованных преступных групп, для которых преступления являются существенной частью их образа жизни, а убийство иногда выступает в качестве средства обеспечения такого существования.
Можно отметить и постепенное нарастание агрессивности у многих преступников: вначале совершаются мелкие хулиганские действия, наносятся оскорбления, побои, легкие телесные повреждения и только затем — убийство; возможен и другой путь: хулиганство — грабежи разбои — убийство. Но ни в коем случае не следует утверждать, что убийствам всегда предшествуют менее опасные преступления и мелкие правонарушения, поскольку нередко убивают те лица, которые ранее не допускали никаких аморальных поступков. К числу таких убийц относятся, например, те, которые убили из ревности или мести в состоянии сильного душевного волнения. Но то, что благополучные в прошлом люди насильственно лишают кого-то жизни, ни в коем случае не говорит о том, что это лишь случайность в их жизни. Любой поступок, насильственно-смертельный в том числе, есть порождение внутренних сил и конфликтов данной личности, он, этот поступок, субъективно логичен и целесообразен для нее.
Данное деяние — убийство — совершено данным человеком, а не другим, и деяние таково, каково оно есть, но не какое-нибудь иное, во всем этом нельзя не усмотреть закономерность, присущую именно интересующему нас лицу. Те, в жизни которых раньше не имели места правонарушения, могут совершить преступление, поражающее своей жестокостью, однако это не значит, что оно случайно. Раскольников, зарубивший старуху-процентщицу и ее сестру, принадлежит к числу упомянутых людей, и Ф. М. Достоевский со всей исчерпывающей полнотой показывает, насколько это было психологически и этически понятно у данного персонажа.
Умышленные убийства при отягчающих обстоятельствах — лишь один из видов, предусмотренных отечественным уголовным законом. Другие разновидности этого преступления, по мысли законодателя, представляют меньшую общественную опасность, и такое предположение следует поддержать. Действительно, ни одно из обстоятельств, отнесенных к числу отягчающих, нельзя расценить иначе. Но оказывается, что как раз наиболее опасные убийства и совершаются чаще всего, т.е. человечество в основном придерживается именно такого, а не иного уровня смертельного насилия. Следовательно, в обществе и человеке должны быть силы, порождающие главным образом наиболее опасные виды убийств, т.е. должны быть люди, способные их совершить. Увы, отдельные личности вполне оправдывают подобные ожидания.