То, что убийство уголовно наказуемо, не опровергает сформулированного положения. Убийство это всегда насилие, а насилие осуждаемо в принципе, к тому же глубинный смысл данного преступления, как я его предлагаю понимать, совершенно не очевиден, более того, глубоко скрыт. Убийство — наиболее откровенное и грубое попрание официально провозглашенных ценностей и доктрин и уже поэтому, несмотря на какой-либо потаенный смысл, должно быть порицаемо. Стоит вспомнить, что только в цивилизованное время убийством стали считать незаконное лишение жизни любого человека, а в далеком и в не столь далеком прошлом уголовно-правовая охрана жизни не распространялась на рабов, пленных, лиц, предназначенных для жертвоприношений, и т.д. Кровавый тоталитарный режим, главной особенностью которого является уничтожение людей, таким путем пытается вернуть живое в неживое, в некое исходное состояние. Но сейчас, пользуясь выражением З.Фрейда, живая материя, тем более социализированная, так легко не умирает и ее путь назад чрезвычайно извилист и сложен, на этом пути все время возникают непреодолимые преграды, многие из которых можно назвать цивилизацией.
Если понимать убийство как самоубийство человечества, то массовое и, казалось бы, внешне бессмысленное уничтожение людей, например, большевистским режимом, приобретает вполне понятный и реальный смысл. Возможно, в XX веке значительная часть человечества, руководимая красно-коричневыми деспотиями, бессознательно ощутила завершение развития общества и попыталась вернуться назад, прибегнув для этого к самоубийству путем массовых убийств. Завоевание жизненного пространства для немцев, уничтожение евреев как исконных врагов Германии, контрреволюционеров и врагов народа в СССР, борьба за коммунистическое будущее и т.д. не более чем лежащие на поверхности мотивировки, в то время как подлинными мотивами являются совершенно иные факторы.
Совершая самоубийство, человек пытается уйти от постоянных тревог, изматывающего напряжения в абсолютный покой, он ложится в смерть, как в материнскую утробу. Аналогичным образом может поступить то аморфное и туманное образование, которое называется человечеством и которое на острые социальные конфликты и экономические катастрофы неизбежно отвечает ростом насилия. Это и горизонтальное, "обычное" насилие между людьми, и глобальная деструкция тоталитарных режимов, которые появляются и развиваются только в неблагополучных странах. Иными словами, как отдельный человек, так и общество в целом от своих бед, страхов и тревог бегут в смертный покой. Первый — наложив на себя руки, второе — с помощью убийства, в том числе войны, выступающего способом самоубийства.
Человек не рождается, а становится убийцей. Убийцей его делает общество, социальная среда, хотя этому могут способствовать некоторые индивидуальные биологические особенности, но только способствовать, а не порождать. Следовательно, общество создает необходимые предпосылки для того, чтобы было убито некоторое количество его членов, т.е. покушается на самое себя. Это очень важный момент для понимания убийства как самоубийства человечества.
Убийство как самоубийство человечества не всегда представляет собой его открытый бунт против невыносимых условий существования, оно принимает более явные формы протеста, только когда начинается война или воцаряется тоталитарный строй. Не случайно в XX веке европейское сознание расценивало две мировые войны, кровавые революции и контрреволюции, тоталитарные режимы и концлагеря, нравственное одичание людей на обезбоженной земле как конец света. Но стремление человечества к самоубийству не есть результат логических рассуждений, как это чаще всего бывает у отдельного человека, который уже не хочет и не может жить, а только спонтанный, стихийный, бессознательный протест против социализации жизни. Социализация произошла только у людей, во всяком случае на таком уровне и такого качества, и именно поэтому только среди людей имеет место суицид.
Возможно, что если бы социализации человека не произошло, то те существа, которые потом стали людьми и личностями, не убивали бы друг друга и не кончали жизнь самоубийством.
Апокалипсические видения XX века есть признание ничтожности привычки человека жить, ощущение отсутствия какой-либо причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бессмысленности страданий. Существование становится абсурдным, и на этот момент приходится пик обыденных убийств или (и) военных катастроф. Правда, общество умеет спохватиться и не допустить насилия выше определенного им предела, сохраняя его в каких-то рамках, но это сохранение и свидетельствует о постоянной тенденции к возвращению в неживую материю. Такая тенденция сталкивается со встречным движением — с идущей через тысячелетия первобытной враждебностью мира, которая в архетипических образах и символах все время заявляет о себе. Переплетение названных потоков способно вызвать наибольшие разрушения.
Как самоубийство человечества можно рассматривать не только убийство, но и собственно самоубийство конкретного лица. В выпуске за декабрь 1876 года "Дневника писателя" Ф. Достоевский приводит следующее рассуждение: "Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю от природы лишь ответ, что я могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю, и очевидно для меня, и понять никогда не в силах... Так как, наконец, при таком порядке я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию со стороны природы совершенно глупою, а переносить эту комедию с моей стороны считаю даже унизительным... То в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдания, вместе со мною на уничтожение".
Применительно к самоубийству в собственном смысле слова А. Камю полагал, что оно не следует за бунтом и не является его логическим завершением. Самоубийство, по А. Камю, есть полная противоположность бунта, так как предполагает согласие. Подобно скачку, самоубийство это согласие с собственными пределами. Все закончено, человек отдается предписанной ему истории; видя впереди ужасное будущее, он низвергается в него.
Не со всем здесь можно согласиться. Самоубийство действительно не следует за бунтом и не является его логическим завершением — оно само очень часто представляет собой бунт, в котором человек проявляет несогласие с собственными пределами, с условиями своей жизни, с самой жизнью. То, что он отдается предписанной ему истории, не означает, что он не бунтует в суициде. Очень точно это выразил Кириллов в "Бесах" Ф. Достоевского: "Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою". Довольно часто и убийство принимает характер бунта — и против своих малых материальных возможностей, и против психологических и физических оград своей свободы, и против унижений. Даже муж, убивающий свою жену, подчас бурно протестует против тех условий, которые она создала в семье и которые ощущаются им как непереносимые. У. Шекспир и Дж. Верди прекрасно показали это в "Отелло". Одним словом, бунт — это еще один фактор, который объединяет убийство и самоубийство.
Самоубийство человечества, совершается ли оно с помощью убийства, самоубийства отдельных людей, несчастных случаев, экологических катастроф и т.д., никогда не выражает ностальгию по потерянному раю первобытной человеческой дикости, а как раз движение к первоначальному тлену, когда не было и дикости. Потому, что человечество часто ощущает себя стоящим на краю, конкретный человек воспринимает мир таким, когда все дозволено. По мнению А. Камю, слова "все дозволено" в "Братьях Карамазовых" произносятся с оттенком, печали. Действительно, возможность делать все, что угодно, не имея никаких запретов в своей душе, вряд ли принесет какую-либо радость или, напротив, огорчение. Человек в этом случае бывает сломлен нравственным обвалом, он не может не потеряться и не растеряться в новом для себя мире безграничных возможностей поступать как хочется, он, который ранее всегда был на привязи у собственной совести.
Требования тотальной свободы, хладнокровно применяемые не отягощенным моралью рассудком, всегда влекут дегуманизацию и деструкцию, низводят человека до объекта манипулирования и средства удовлетворения своих желаний, иногда порочных. Требования тотальной свободы неизбежно делают личность объектом экспериментирования, и наступление ее смертного часа определяется лишь регламентом, который разрабатывает и внедряет государственная власть. Подобная свобода выделяет тех единственных, кому дано право убивать, — это те, которые создают регламенты убийств, другие же следуют этим регламентам. Действия тех и других делают самоубийство человечества реальностью. Это тем более верно, что регламентаторы, эти великие эксперты, не дают людям никакой надежды и лишь разрешают смотреть в темную трубу, в конце которой мерцает свет.
Самоубийством человечества управляет не бессмыслица, а смысл, но его чрезвычайно трудно расшифровать. Чтобы это сделать, надо, видимо, отдельно анализировать все конкретные виды саморазрушительных действий и в каждом из них искать тайный смысл. Такие действия следует объединить в единый вал, т.е. различить в них единый смысл. В этом аспекте убийство можно и нужно исследовать вместе с самоубийством, поскольку и то, и другое есть насильственное уничтожение человека. Впрочем, я предложил лишь очень грубую и упрощенную схему, которая должна обрасти плотью, не менее важной, чем сама эта схема.
Разумеется, между самоубийством отдельного человека и самоубийством человечества, как я его предлагаю понимать, есть огромная разница. В первом случае суицидент полностью исчерпывает себя и самоуничтожение является свидетельством того, что живое полностью превратилось в неживое. Во втором любые формы разрушения (убийства, несчастные случаи и т.д.) не приводят, однако, к исчезновению людей, они лишь свидетельствуют о некотором движении назад, причем движении достаточно красноречивом, только надо уметь уловить и понять его.