ет защищать свой биологический статус, свое биологическое существование — отсюда совершение насильственных преступлений как способ защиты от мира, субъективно воспринимаемого как опасный. Тревожность может сформироваться и сохраниться на уровне беспокойства и неуверенности как свойств, внутренне присущих данной личности. В этих случаях она может защищать свой социальный статус, социальное существование, свою социальную определенность путем совершения корыстных и корыстно-насильственных преступлений.
Опасность постоянного ощущения страха смерти заключается не только в том, что он включает в себя крайнее беспокойство, субъективное ощущение своей уязвимости, незащищенности, личностной неопределенности. Этот страх детерминирует и специфическое, точнее, соответствующее мироощущение, восприятие окружающей среды — тоже как неопределенной, расплывчатой, неясной, чуждой и даже враждебной. Поэтому непонятны и чужды ее нормы, предписания и запреты, перестающие играть регулирующую роль. Именно совокупность этих двух моментов образует высокую тревожность не только как состояние, но и как устойчивую психологическую черту, личностную позицию, формирующую в конечном итоге дезадаптированность индивида как его отношение к миру. Очень важно подчеркнуть, что тревожная личность со страхом смерти бессознательно проецирует свои состояния и переживания на среду и воспринимает ее уже таковой.
Конечно, многие будущие убийцы не были лишены родительского тепла и не изгонялись из семьи даже психологически. Такие лица дома с детства наблюдали насилие и "принуждение, которые они усваивали в качестве естественного и правильного пути разрешения всех проблем и противоречий. Сфера другой жизненной практики за рамками семьи у детей и подростков по понятным причинам сужена, родители являются главным образцом для подражания, особенно если с ними есть необходимый эмоциональный контакт. К тому же чаще всего у соседей, знакомых и товарищей в том же социальном слое общества нравственно-психологическая атмосфера в семье примерно та же, т.е. очень многие люди вокруг ведут себя аналогичным образом.
Будучи вытолкнуты из семьи, подросток естественным образом стремится к обретению иного круга общения и признания, иных групп, которые могли бы взять на себя функции его социально-психологической защиты. Их он находит среди таких же, как он, сверстников, либо отвергнутых семьей, либо воспитывающихся в антиобщественной семье. Они, объединенные в группы, начинают играть для него роль коллективного отца, тем более, что группами чаще всего руководят молодые люди старших возрастов. Отныне он полностью предан этому своему неформальному окружению, ценности последнего становятся правилами его поведения. Здесь кулак, грубая сила являются наиболее веским аргументом в любом конфликте, и к ним он будет прибегать тем чаще, чем сильнее у него желание идентифицироваться с группой и занять с ней прочное положение.
Прочное положение в группе способно снизить общую тревожность и даже страх смерти, если подобные переживания есть у подростка. Участие в совершаемом группой убийстве может мотивироваться стремлением отдельных ее членов полностью идентифицироваться с группой, либо снизить высокую тревожность и страх смерти, либо тем и другим.
Проблема страха смерти — проблема огромного нравственного значения, но не потому, что, страшась ее, человек воздерживается от аморальных поступков. Вряд ли такое вынужденное поведение может быть названо безупречно нравственным, и в данном случае не играет существенной роли, религиозен человек или нет. Мне представляется прежде всего необходимым рассмотреть названную проблему в аспекте того, что страх смерти способен выступать в качестве мощного стимула самых безнравственных действий, в том числе тягчайших преступлений.
Как уже говорилось выше, у личностей, испытывающих угрозу бытию, страх смерти способен преодолеть любые нравственные преграды. Именно потому, зная о нравственных запретах, человек попросту не принимает их во внимание, не реализует их в своем поведении. Социальные нормы, регулирующие отношения между людьми, в силу указанных особенностей и отсутствия целенаправленного воспитания не воспринимаются ими. Конечно, в принципе возможна компенсация указанных черт с помощью целенаправленного, индивидуализированного воздействия с одновременным, если это нужно, изменением условий жизни. Если такое воздействие имеет место, оно снимает страх смерти и общую неуверенность в себе и своем месте в жизни. Однако чаще всего этого не происходит, и поэтому преступное поведение отчужденных личностей становится реальностью. Воспитание может быть неэффективным и по той причине, что оно, в частности, не дает возможности преодолеть страх смерти и тревожность в целом.
Сказанное позволяет считать, что защита своего бытия является глубинным личностным смыслом преступного насилия. При этом не имеет значения, действительно ли имело место посягательство (в любой форме и любой силы) на это бытие, важно, чтобы какие-то факторы субъективно воспринимались как угрожающие. Значимо в первую очередь то, что, совершая убийство, субъект таким способом защищает самого себя.
Сказанное прежде всего относимо к убийцам потому, что для них особенно характерны импульсивность, ригидность, застреваемость аффективных переживаний, подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность в межличностных отношениях. Они бессознательно стремятся к психологической дистанции между собой и окружающим миром и уходят в себя. Эти данные можно интерпретировать как длительное разрушение отношений со средой, которая начинает выступать в качестве враждебной, разрушительной в то же время часто непонятной силы, несущей угрозу для данного человека. С этим, несомненно, связаны подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность к внешним воздействиям, непонимание среды, что повышает и поддерживает общую высокую тревожность и страх смерти.
Этот страх заставляет быть постоянно готовым к отпору, причем очень часто угроза нереальна и существует лишь в представлении субъекта. Но главное — это защита от того, что угрожает его существованию, а поэтому допустимы все средства обороны, причем желательно, чтобы действия обороняющегося носили упреждающий характер.
Жестокость при применении насилия тоже берет свое начало в страхе смерти, который, как отмечалось, порождает неуверенность и беспокойство по поводу своей определенности и своего статуса. Поэтому жестокость выступает в качестве средства утверждения и самоутверждения. Терзая, пытая, уничтожая другого, принося ему неимоверные страдания, без остатка порабощая его, преступник ощущает всю полноту и значимость своей личности, подтверждает свое место в жизни. Жестокие пытки, применяемые, например, при вымогательстве, часто мотивируются не столько желанием получения ценностей, сколько потребностью утверждения своей безраздельной власти.
Сейчас, уничтожая другого, иногда в буквальном смысле слова пытаясь втоптать его в землю или сжечь, т.е. стереть без остатка, субъект стремится компенсировать все те страдания, а подчас и унижения, которым ему, как он субъективно ощущал, пришлось подвергаться ранее. Он, не думая об этом, мстит всем своим обидчикам, тем, которые заставляли его пережить свое бессилие, а поэтому хотел бы доказать свою силу, в которой другие, как им чувствовалось, очень сомневались. Он таким путем хотел бы преодолеть и свой страх смерти.
Существенно еще раз подчеркнуть, что в большинстве своем убийцы — это в детстве отвергнутые своими родителями люди, их страх берет свое начало именно в том периоде. Но это страх, выходящий за рамки нормального, т.е. присущего всем индивидам, как живым существам. Как раз по этой причине он и приводит к кровавому насилию.
Можно предположить, что самоубийц, как и убийц, отличает особое, присущее только им отношение к смерти, которое непонятно им самим. Вообще самоубийцы входят в довольно обширную категорию лиц, которых притягивает смерть. В эту категорию в ходят религиозные и политические фанатики, готовые ради идеи принять любой мученический венец, люди — "снаряды" типа камикадзе, лица, склонные к чрезмерному риску в спортивных и военных делах, те, кто игнорирует опасность смертельных заражений или, тяжко заболев, не обращается за медицинской помощью, кто длительное время злоупотребляет алкоголем или наркотиками и т.д. Но нет оснований думать, что смерть несет самоубийце какие-то надежды, что он всегда ценит ее выше, чем жизнь, и что смерть для него привлекательна только потому, что несет в себе утешение и освобождение от мирских страданий. Другие, не менее мощные силы, толкают его к роковом шагу.
Оценка личности, прожитой жизни и конкретных поступков самоубийц позволяет предположить, что среди них весьма значительна доля лиц, отличающихся постоянной и повышенной тревожностью, которая является проявлением субъективного неблагополучия. Она состоит в неизменной склонности испытывать беспокойство в самых различных жизненных обстоятельствах, в том числе и таких, которые объективно к этому совсем не располагают. Поскольку тревожность представляет собой беспредметный страх, обусловленный также неосознаваемостью источника опасности, она побуждает к поиску и конкретизации этого источника — в поступках окружающих и своих собственных, в общей атмосфере в обществе, даже в своем теле, в каких-то третьих, потусторонних силах и т.д. Тревожность может проявляться как ощущение беспомощности и бессилия перед неопределенной, но мощной силой. Одиночество, переживания безысходности и несостоятельности, тупиковости и бессмысленности существования, весьма характерные для самоубийц, есть порождение их неадаптированности и отчуждения от жизни. Но все эти тяжкие переживания постоянно повышают уровень тревожности, доводя его до критической точки.
Предметная неопределенность тревожности субъективно выражается в ее мучительности и непереносимости. Но как бы мучительная она ни была, как бы ни опустошала человека, он, как уже говорилось, стремится не к покою, а к его противоположному психологическому состоянию — к установлению источника тревожности, т.е. к ее опредмечиванию. Логика развития тревожности состоит в неудержимом влечении к страху, в результате чего обнаруживается причина тревожности.