Четвертым фактором, определяющим характер воспроизведения, служит сходство в эмоциональном тоне между нашим расположением духа в данную минуту и воспроизведенной идеей. Те же объекты связываются в ассоциации с различными элементами, когда мы веселы и когда грустны. Наша неспособность вызвать в себе ряд веселых картин, когда мы в дурном настроении духа, представляет поистине поразительное явление. Воображение меланхоликов вечно занято картинами болезней, войны, бури, мрака, ужаса и разрушения. Сангвиники, будучи в хорошем расположении духа, совершенно не способны предаваться мрачным мыслям и страху из-за дурных предзнаменований. Цветы и сияние солнца, весенние грезы и радужные надежды – вот содержание быстро сменяющихся в их уме ассоциаций. Читая в дурном настроении духа описание путешествия в полярные страны или в глубь Африки, мы ужасаемся грозным силам природы; перечитывая то же описание в хорошем расположении духа, мы приходим в восторг при мысли об энергии человека, преодолевающей все препятствия, которые природа ставит его стремлениям. Немногие романы читаются с таким веселым чувством, как «Три мушкетера» Дюма. А между тем я могу засвидетельствовать, что, читая этот роман во время морской болезни, я почерпнул из него только чувство глубочайшего отвращения к той жестокости и резне, виновниками которой были герои романа – Атос, Портос и Арамис. Итак, причинами, благодаря которым интересный элемент тускнеющего представления вызывает за собой то, а не другое новое представление, служат привычка, «недавность», живость и эмоциональное родство представлений. Мы можем с уверенностью сказать, что в большинстве случаев данное представление вызовет за собой по ассоциации привычное, недавнее, живое или эмоционально сходное представление. Если все эти свойства характеризуют элемент, входящий в состав вновь образующейся ассоциации, то можно предвидеть, что данный элемент будет играть важную роль и в образовании последующего объекта мысли. Впрочем, вопреки тому факту, что смена представлений подчинена строгому детерминизму и сводится к немногим классам, характерные черты которых обусловлены предшествующим опытом, необходимо все-таки сознаться, что возникновение огромного числа звеньев в цепи представлений не поддается никакому определенному закону. Это можно видеть на примере о часах, приведенном мною ранее. Почему образ ювелирного магазина напомнил мне о запонках, а не о цепочке, которую я купил там после запонок, которая стоила дороже и с которой были связаны гораздо более интересные эмоциональные ассоциации? Читатель, занимаясь самонаблюдением, легко может почерпнуть массу аналогичных фактов. Ввиду этого мы должны допустить даже в формах обычной смешанной ассоциации, которые лежат ближе всего к неполной реинтеграции, что случай решает, какой именно элемент ассоциации будет вызван интересной стороной тускнеющего представления; разумеется, случай – для нашего ума. На самом же деле, без сомнения, образование каждой новой ассоциации предопределено физиологическими причинами, которые вследствие тонкости и изменчивости не поддаются нашему анализу.
Ассоциация по сходству. Рассматривая смешанные ассоциации, мы постоянно предполагали, что интересная часть тускнеющего объекта мысли довольно значительна и настолько сложна, что сама по себе образует конкретный объект. Гамильтон рассказывает, например, что однажды воспоминание о горе Бэн-Ломонд привело его к мысли о прусской системе воспитания, причем звеньями ассоциации были немец, которого он встретил на Бэн-Ломонде, Германия и т. д. В Бэн-Ломонде как объекте опыта интересом, определяющим дальнейшее течение мыслей, было присутствие сложного образа отдельного человека. Но теперь предположим, что заинтересованное в данном объекте внимание еще более утончается и подчеркивает в нем лишь одну часть, которая сама по себе так незначительна, что не может быть изображением конкретного предмета, а представляет собой отвлеченное свойство. Кроме того, предположим, что эта часть объекта сохраняется перед нашим сознанием (или, на языке физиологии, продолжаются обусловливающие ее мозговые процессы), после того как другие стороны данного объекта стушевались. В таком случае малый остаток представления окружит себя собственными элементами ассоциации тем путем, который мы описали выше, и тогда отношение между исчезнувшим и вновь образовавшимся объектами мысли будет отношением сходства. Пара таких объектов образует то, что называется ассоциацией по сходству.
Сходные объекты, сопровождающие один другого в такой ассоциации, всегда суть нечто сложное. Это постоянно подтверждается опытом. Простые идеи, атрибуты или качества не обнаруживают стремления напоминать об аналогичных свойствах. Мысль о каком-нибудь оттенке голубого цвета не вызывает мысли о другом оттенке, за исключением случаев, когда ради сравнения или установления номенклатуры мы специально сопоставляем различные оттенки цвета.
Два сложных объекта сходны, когда оба имеют одно или несколько общих свойств, хотя во всех других отношениях между ними нет ничего общего. Луна похожа на пламя газового рожка и на мячик, хотя между пламенем и мячиком нет сходства. Устанавливая сходство между двумя сложными объектами, мы всегда должны указывать, в чем оно заключается. Луна и пламя газового рожка похожи как светлые тела – и только; луна и мячик как круглые тела – и только. Мячик и пламя ни в каком отношении не сходны, т. е. у них нет ни одного общего качества. Сходство двух сложных объектов есть тождество в каком-нибудь отношении того и другого. Поскольку известное свойство наблюдается в двух явлениях, хотя бы не сходных между собой в других отношениях, постольку они сходны между собой.
Теперь обратимся к ассоциациям по сходству. Если вслед за мыслью о луне в нашей голове явилась мысль о мячике, а за мыслью о мячике – мысль об одной из железных дорог, принадлежащих г-ну X., то такое чередование представлений обусловлено тем, что одно из свойств луны (округлость) отделилось от остальных атрибутов и окружило себя группой новых качеств (упругость, кожаная оболочка, быстрое подчинение человеческому произволу и т. д.), и тем, что последнее свойство мячика снова оторвалось от комплекса остальных свойств и снова окружило себя группой новых атрибутов, которые образовали понятия «железнодорожный туз», «подъем и падение бумаг на бирже» и др.
Постепенный переход от полного воспроизведения к ассоциации по сходству посредством того, что мы называли неполным воспроизведением, может быть изображен в виде диаграмм. Рис. 10 изображает полное воспроизведение, рис. 11 – неполное, рис. 12 – ассоциацию А по сходству. А во всех трех диаграммах изображает тускнеющий объект мысли, В – вновь образующийся. При полном воспроизведении всей части А равно принимает участие в В. При неполном воспроизведении значительнейшая часть А не играет никакой роли в образовании В. Только часть М вызывает В. При ассоциации по сходству часть М значительно меньше, чем в предыдущем случае, и, вызвав новую группу элементов ассоциации, она не стушевывается, но упорно продолжает действовать наряду с ними, образуя тождественную часть в обеих идеях и тем самым делая их сходными.
Рис. 10
Рис. 11 и 12
Почему один элемент в тускнеющем объекте мысли отделяется от остальных и действует, как мы сказали, самостоятельно? Почему другие элементы не принимают в образовании нового представления никакого участия? Все это загадки, которые мы не беремся отгадывать, ограничиваясь простым указанием на факт. Может быть, более тонкий анализ законов нервной деятельности даст когда-нибудь ключ к решению этих загадок; может быть, также, что в нервной деятельности мы не найдем объясняющего принципа для указанных явлений, и тогда придется предположить в них активность самого сознания. Но мы во всяком случае не будем вдаваться в детали.
Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. Подводя итоги сказанному, мы видим, что разница между тремя видами ассоциации чисто количественная и сводится к большему возбуждению нервных путей, соответствующему той части исчезающего объекта мысли, которая служит формирующим началом для следующей мысли. Но modus operandi (способ действия) этой части во всех случаях тот же, независимо от ее величины. Элементы, образующие новый объект мысли, готовы возникнуть перед сознанием каждую минуту, потому что соответствующие им нервные пути были однажды возбуждены сразу вслед за нервными элементами, соответствующими предыдущему объекту мысли или его активной части. Этот физиологический закон, закон привычки, распространяется в конце концов на ток, пробегающий по нервным путям. Направление и виды его модификаций зависят от не известных нам условий, благодаря которым в мозгу одних лиц ток сосредоточивается в малых участках, в мозгу других он распространяется во всю ширину пути. Отгадать эти условия для нас, по-видимому, нет никакой возможности. Каковы бы они ни были, во всяком случае в них коренится глубокое различие между гением и прозаической натурой – рабом привычки и рутинного образа мыслей. В главе «Мышление» мы возвратимся к этому вопросу.
Произвольное течение мыслей. До сих пор мы рассматривали процесс ассоциации в форме непроизвольного течения мыслей. Образы фантазии сменяют друг друга независимо от нашего желания, то следуя прочно проложенным путям обыденной привычки, то носясь беспорядочными скачками по всему протяжению пространства и времени. Таковы грезы, мечты. Но значительная доля в потоке наших идей связана обыкновенно со стремлениями к известным целям, с сознательным интересом; в таком случае течение мыслей называют произвольным.
С физиологической точки зрения мы должны предположить, что стремление к цели выражается в преобладании деятельности вполне определенных мозговых процессов за все время течения наших мыслей. Наше обыденное мышление не простые грезы, не бесцельное блуждание – оно всегда вращается около какого-нибудь центрального интереса, около основной темы, к которой большинство наших представлений имеет известное отношение и к которой мы после минутных отступлений возвращаемся снова. Мы предположили, что такой интерес поддерживается непрерывным возбуждением нервных путей. В смешанных ассоциациях, которые мы изучали до сих пор, части каждого объекта мысли, служащие для нее