С (do), например G (sol), и затем заставите звучать ноту С, то услышите G, значительно усиленное резонатором. Это усиление обертона приучает ухо быть более внимательным к искомым звукам. Если мы будем постепенно удалять резонатор, звук G станет ослабевать, но внимание, направленное резонатором на этот звук, улавливает его гораздо легче, и наблюдатель уже может после такого опыта слышать обертон С невооруженным ухом». Вундт объясняет такого рода опыты следующим образом: «Беглые и слабые зрительные впечатления дают в результате одно и то же. Попробуйте освещать рисунок электрической искрой, появляющейся через большие промежутки времени: после первых двух-трех вспышек обыкновенно невозможно ничего разобрать. Но смутное впечатление от рисунка все-таки сохраняется в памяти; каждая последующая вспышка дополняет его, пока, наконец, не получится более ясное изображение. Первичным стимулом для внутренней активности здесь обыкновенно служит само внешнее впечатление. Мы слышим звук, в котором по некоторым ассоциациям чувствуем наличность известных обертонов, далее припоминаем их, наконец улавливаем их ухом в данном звуке. Или, предположим, мы видим минеральное вещество, которое и ранее нам случалось видеть; непосредственное впечатление вызывает соответствующий образ в нашей памяти, который в свою очередь сливается более или менее тесно с непосредственным восприятием. Различные свойства данного впечатления требуют особых благоприятных условий для распознания, и мы заключаем при этом, что наше ощущение напряженности внутренней активности возрастает в зависимости от усиления яркости тех впечатлений, на которые мы направляем внимание».
Это можно представить схематически в виде воздействий на нервную клетку с двух сторон. В то время как предмет воздействует на нее извне, другие нервные клетки действуют на нее изнутри. Для полной активности данной нервной клетки необходимо взаимодействие обоих факторов. Данный объект воспринимается с полнейшим вниманием только тогда, когда он одновременно образует и восприятие, и воспроизведенное представление.
Приведем еще несколько опытов, которые после сказанного будут вполне понятны. К опытам с освещением стереоскопических фигур электрической искрой Гельмгольц присоединяет следующее наблюдение: «Помещая в стереоскоп рисунки столь простые, что было трудно видеть их двойными, мне удалось добиться этого даже при мгновенном освещении, когда я старался живо представить себе, как они должны были бы выглядеть двойными. Здесь на восприятие влияло одно только внимание, так как глаз оставался совершенно неподвижным».
Разбирая вопрос о борьбе двух полей зрения, Гельмгольц снова говорит: «Это явление не есть соперничество в интенсивности между двумя ощущениями: оно зависит от напряженности или рассеянности внимания. В самом деле, едва ли есть другое явление, на котором можно было бы с большим удобством исследовать причины, обусловливающие наше внимание. Недостаточно при этом сознательно глядеть сначала одним глазом, потом другим: мы должны образовать в уме ясное представление того, что мы надеемся увидеть. Тогда ожидаемый образ действительно появится».
Рис. 7 и 8
На рис. 7 и 8, где этот опыт не дает определенных результатов, можно вызвать смену одной из кажущихся фигур другой, напряженно воображая заранее ту фигуру, которую мы желаем видеть. То же наблюдается и на рисунках, на которых известные линии образуют своей комбинацией фигуру, не имеющую отношения к тому, что можно непосредственно видеть на рисунке и вообще на всех изображениях, где какой-либо предмет не бросается в глаза и его едва можно отличить от заднего плана. Случается, что мы долго не замечаем предмета, но, раз заметив его, мы произвольно можем делать его объектом нашего внимания при помощи того умственного дубликата, который вводится в данное восприятие нашим воображением. Кто может сразу угадать в бессмысленной французской фразе: «Pas de lieu Rhone que nous» английскую поговорку: «Paddle your own canoe»? Но едва ли человек, раз заметив звуковое сходство обеих фраз, не будет в состоянии возобновить его в памяти. Ожидая удара часов, мы так проникаемся мыслью о наступающем звуке, что нам кажется, будто уже бьет желанный или страшный час. То же испытываем мы и в ожидании звука чьих-нибудь шагов. При малейшем шелесте в лесу охотнику мерещится дичь, беглецу — преследователи. Влюбленный при виде каждой женской шляпки воображает, что под ней скрывается головка его кумира.
Появление образа в уме и есть внимание: преперцепция (предварение восприятия) есть половина перцепции (восприятия) искомого объекта. Именно по этой причине у людей открыты глаза лишь на те стороны в воспринимаемых впечатлениях, которые они ранее приучились различать. Любой из нас может заметить известное явление, после того как на него нам было кем-нибудь указано, но то же явление без постороннего указания не сумеет открыть и один человек из десяти тысяч. Даже в поэзии и изобразительных искусствах необходимо, чтобы кто-нибудь указывал нам, на что именно нужно обращать особенное внимание, что заслуживает наибольшего удивления, пока наш вкус не достигнет полного развития и наша оценка эстетических явлений не станет безошибочной.
В детских садах детей ради упражнения расспрашивают, сколько характерных черт они могут назвать в данном предмете, например в цветке или чучеле птицы. Они сразу перечисляют знакомые им черты: листья, хвост, клюв, ноги, но в то же время могут часами глядеть на птицу, не замечая ноздрей, когтей, чешуи и т. д., пока не обратишь на это внимание детей, после чего они всякий раз указывают на них. Короче говоря, мы обыкновенно видим лишь те явления, которые преперципируем. Преперципируем же мы лишь объекты, которые были указаны нам другими под каким-либо ярлыком, а он запечатлелся в нашем уме. Потеряв накопленный нами запас таких ярлыков, мы почувствовали бы себя в окружающем мире лишенными всякой умственной опоры.
Педагогические замечания. Во-первых, необходимо укреплять внимание в детях, которые крайне небрежны в занятиях, беспорядочно перескакивают мыслью с одного предмета на другой. Учитель должен заботиться о том, чтобы сделать привлекательным предмет занятий, ассоциировать его с чем-нибудь интересующим ребенка; в худшем случае, когда нельзя придать интерес самим занятиям, можно пообещать награду за внимательное отношение к занятиям и наказание — за невнимательное. Если предмет не вызывает в ребенке произвольного внимания, то приходится черпать интерес со стороны. Но всего лучше, когда сама тема занятий интересна, и, обучая детей, мы должны всегда стараться связывать новые сведения, сообщаемые им, с теми объектами, с которыми у них соединены преперцепции. То, что давно и хорошо известно, тотчас становится объектом внимания и влечет за собой новые впечатления, образуя для последних то, что, по психологической терминологии Гербарта, называется Apperceptionsmasse. Разумеется, талант учителя заключается именно в том, чтобы знать, какую Apperceptionsmasse надо выбрать. Психология может здесь дать только общее правило.
Во-вторых, необходимо искоренить ту рассеянность внимания, которая бывает у людей более зрелого возраста при чтении или слушании. Если внимание есть воспроизведение данного ощущения изнутри, то привычка читать только глазами или слушать только ухом может быть искоренена при помощи отчетливого расчленения слышимых или видимых слов; таким путем можно укрепить внимание. Это подтверждается опытом. Можно сделать себя гораздо более внимательным к разговору, если мысленно повторять каждое услышанное слово, а не пассивно слушать слова. Значительное число моих студентов, испытав этот прием, нашли его весьма полезным.
Внимание и свобода воли. До сих пор я рассматривал внимание в качестве психического процесса, всецело зависящего от физиологических условий. И я действительно убежден, что выбор объектов внимания именно так предопределен. Ничто не может привлечь наше внимание независимо от автоматической деятельности нервной системы. Другой вопрос: насколько зависима от последней та интенсивность внимания, с которой мы воспринимаем объект, уже попавший, так сказать, в поле нашего духовного зрения? Нередко нужно умственное усилие, чтобы удержать внимание на одном и том же предмете. Если это усилие не есть простая иллюзия, если оно представляет духовную силу, неопределенную по величине, в таком случае, разумеется, эта сила совместно с физиологическими процессами дает общий сложный результат. Хотя она и не вносит в сознание новой идеи, но задерживает и закрепляет там бесчисленное множество идей, которые без ее помощи исчезли бы гораздо быстрее.
Задержка может быть не более секунды, но это время могло иметь решающее значение, ибо при непрерывной смене различных соображений, когда две противоположные группы их, борясь между собой, находятся почти в равновесии, достаточно и одной лишней секунды внимания, направленного на одну из этих групп, чтобы дать ей окончательный перевес. Утвердившись в сознании, наше решение влияет на поступки, а от поступков может зависеть вся наша судьба. В главе «Воля» мы увидим, что драма нашей волевой жизни всецело зависит от едва заметного перевеса в степени внимания, сообщаемого одной из борющихся за преобладание моторных идей. Но чувство реальности волевой жизни, главный стимул произвольных действий, зависит от сознания того, что они действительно обусловлены нашим свободным решением, а не предопределены тысячи лет тому назад роковым ходом явлений. Это кажущееся чувство свободы, придающее истории и человеческой жизни такую трагическую окраску, может не быть простой иллюзией. Произвольное усилие, вполне возможно, не есть простой результат механических процессов, а некоторая первичная и притом неопределенная по степени сила… В этом вопросе для здравомыслящего человека последним словом должно быть «Ignore-mus» (мы не знаем), потому что взаимодействующие в данном случае силы по своей тонкости не поддаются измерению. Впрочем, психология, поскольку она претендует быть наукой, должна, как и всякая другая наука, постулировать в своих явлениях полный детерминизм, следовательно, и свободную волю, если таковая существует, рассматривать как естественную причину. Так буду поступать в данной книге и я, следуя в этом отношении примеру других психологов. В то же время я должен признаться, что подобный прием хотя и представляет методологические удобства, позволяя располагать факты в простом порядке и в «научной форме», однако не дает окончательного решения в том или другом направлении, изучающем проблему свободы воли.