За ними последует in, а не one или какое-нибудь другое слово, ибо его нервный процесс вибрировал в унисон не только с нервным процессом слова ages, но и с нервными процессами более слабой активности, соответствующими остальным предшествующим словам. Это явление — хороший пример влияния на мысль психических обертонов, о которых мы говорили в главе XI.
Но если бы какое-нибудь из предшествующих слов, например heir (наследник), находилось в чрезвычайно прочной ассоциации с каким-нибудь из нервных путей, которые вовсе не связаны в опыте с поэмой «Locksley Hall»; если бы, например, декламирующий с нетерпением ожидал вскрытия завещания (которое могло бы сделать его наследником миллионного состояния), то весьма возможно, что путь разряда нервных процессов, соответствующих словам поэмы, внезапно прервался бы на слове heir. Эмоциональный интерес, вызванный у данного лица словом, был бы так велик, что ассоциации, связанные только с этим словом, возобладали бы над ассоциацией данного слова с другими словами стиха. Иначе говоря, декламирующий внезапно вспомнил бы о своем личном положении, и стихи улетучились бы из его памяти.
Читая лекции, я должен был ежегодно запоминать в алфавитном порядке фамилии большого числа студентов, сидящих в аудитории. В конце концов я научился вызывать их по фамилии, когда они сидели на указанных местах. Встречаясь со студентом на улице, я по лицу (впрочем, только в начале года) никогда не мог вспомнить его фамилии, но случалось, что внешность напоминала мне место студента в аудитории, лицо его соседа, затем место встреченного студента в алфавитном списке и, наконец, обыкновенно как результат сложного ряда ассоциаций, его фамилию.
Отец желает показать гостям, какой прогресс в умственном развитии сделало его довольно тупое детище, обучаясь в детском саду. Держа нож перпендикулярно над столом, он спрашивает сына: «Ну, мой мальчик, как ты назовешь это?» — на что следует уверенный ответ: «Это ножик!» — ответ, который упорно повторяет ребенок, несмотря на изменения формы вопроса, пока, наконец, отец не вспоминает, что в детском саду этот вопрос сопровождался показом не ножика, а карандаша. Тогда он вынимает из кармана длинный карандаш, держит его перпендикулярно столу и получает желанный ответ: «Это — вертикальное положение». Чтобы вызвать в памяти ребенка слова «вертикальное положение», нужно было воспроизвести все детали обучения в детском саду.
Полное воспроизведение. Если бы закон «сложной ассоциации», как называет его Бэн, не видоизменялся под внешними влияниями, то деятельность его идеально выражалась в том, что ум наш был бы поглощен непрерывным созерцанием хаотической смеси конкретных воспоминаний, в которых не была бы упущена ни одна подробность. Для примера предположим, что мы вспоминаем званый обед, на котором когда-то присутствовали. Единственная вещь, которая могла нам напомнить все подробности обеда, был бы первый конкретный факт, следующий за ним. Все подробности этого факта могли бы, в свою очередь, вызывать в памяти следующий факт и т. д. Если, например, а, в, с, d, в суть элементарные нервные пути, возбужденные воспоминанием о последнем факте обеда, который мы назовем A, а, l, m, n, о, р суть пути, возбужденные воспоминанием о возвращении домой с обеда морозной ночью, которое мы обозначим через В, то мысль об А вызовет мысль о В, ибо а, в, с, d, е все разрядятся в l по тем путям, по которым совершился их первоначальный разряд.
Рис. 9
Подобным же образом они разрядятся в m, n, о и р, а эти последние нервные пути, в свою очередь, своим возбуждением усилят действие других, ибо в опыте В они обыкновенно вибрировали в унисон. Линии на рис. 9 символически изображают суммирование разрядов в каждом элементарном нервном процессе, входящем в состав В, и обусловленную этим суммированием внешних влияний силу, с какой В целиком возникает в сознании.
Гамильтон первым употребил слово «реинтеграция» для обозначения всякой ассоциации вообще. Только что описанные нами процессы могут быть названы реинтеграциями, ибо они неизбежно вели бы к полному восстановлению в памяти содержания больших промежутков минувшего опыта, если бы посторонние влияния не искажали их. Избегнуть полной реинтеграции можно было бы только при помощи вторжения в сознание нового и сильного чувственного восприятия или при помощи безудержного стремления какого-нибудь из элементарных нервных путей к независимому от других разряжению в иной части мозга. Такое стремление могло быть в мозгу того декламатора, который, согласно нашему примеру, забыл стих из «Locksley Hall», запнувшись на слове heir. Ниже мы постараемся выяснить картину образования в мозгу таких стремлений. Если бы они не существовали, то при каждом воспоминании панорама минувшего, развертываясь перед нами, роковым образом повторялась до конца, пока какой-нибудь внешний звук, свет или прикосновение не нарушали потока воспоминаний.
Назовем этот процесс полной реинтеграцией или, еще лучше, полным восстановлением прошлого в памяти. Сомнительно, чтобы существовала абсолютно полная реинтеграция. Тем не менее при наблюдении различных лиц нам бросается в глаза большая или меньшая наклонность припоминать явления в форме, близкой к полной реинтеграции. Каждому из нас хорошо знакомы типы нестерпимо болтливых старух, сухих существ, лишенных всякого воображения, которые, рассказывая о каком-нибудь событии, не опускают ни малейшей частности и уснащают рассказ множеством и существенных, и совершенно ничтожных подробностей; эти типы — рабы буквального воспроизведения минувших явлений, совершенно не способные охарактеризовать прошлое в общих чертах. Для комедий такие старухи дают всегда весьма благодарную тему. Классическим примером здесь может служить нянька Джульетты. Прекрасные образцы подобных типов — некоторые деревенские характеры у Элиот и некоторые мелкие фигуры у Диккенса. Самым удачным примером, пожалуй, служит в романе Остен «Эмма» мисс Бэтс.
Вот как она реинтегрирует: «Но откуда вы-то могли это слышать, — воскликнула мисс Бэтс. — Откуда вы могли это слышать, мистер Найтли? Ведь еще нет пяти минут, как я получила записку от мистера Коль, да нет, не могло пройти и пяти, ну, самое большое десяти минут — я только что надела шляпку и спенсер и уже собралась выходить, пошла вниз еще раз напомнить Патти об окороке. Жан стоял в проходе (ведь ты стоял, Жан?), потому что мама боялась, что у нас нет достаточно большой посуды для соленья. Я сказала, что пойду вниз и посмотрю, а Жан и говорит: «Не сходить ли мне за тебя, ведь у тебя, кажется, легкий насморк, а Патти мыла кухню сегодня — там сыро». А я говорю ему: «Хорошо, милый мой». Тут-то и явилась записка: «Госпоже Гокинс, в Бат» — вот и все, что я прочла… Но вы-то как могли слышать об этом, мистер Найтли? Ведь как только мистер Коль сказал жене о записке, она в ту же минуту села и написала мне: «Госпоже Гокинс».
Неполное воспроизведение. Анализ этого явления покажет нам, почему обычное самопроизвольное течение мыслей никогда не принимает формы полной реинтеграции. При оживании в памяти явлений минувшего опыта не все подробности одной мысли одинаково определяют собой характер последующей. Всегда известный ингредиент преобладает над остальным. Внушаемые им ассоциации часто в этом случае отличаются от тех, при помощи которых он связан со многими подробностями психического процесса, и нередко это стремление к образованию ассоциаций, чуждых данному потоку мыслей, совершенно изменяет его характер. Как в восприятии наше внимание сосредоточивается на немногих сторонах созерцаемого явления, так точно и здесь, при воспроизведении минувших впечатлений, наблюдается такое же неравномерное распределение внимания на некоторых подробностях, преобладающих над остальным содержанием воспоминаний. В огромном большинстве случаев трудно a priori определить при самопроизвольном течении мыслей, какого рода должны быть эти подробности. С психологической точки зрения про них можно сказать, что наиболее влиятельным фактором при самопроизвольном течении мыслей служат психические элементы, представляющие для нас наибольший интерес.
На языке физиологии закон интереса должен быть сформулирован следующим образом: некоторые физиологические процессы в мозгу всегда одерживают перевес над другими, сопутствующими им процессами при каждом совместном возникновении.
«При реинтеграции, — говорит Годжсон, — постоянно совершаются два процесса: с одной стороны — распадение, уничтожение, таяние, с другой — обновление, созидание, возникновение… Ни один объект представления не остается долго перед сознанием в том же виде — мало-помалу он бледнеет, распадается и становится тусклым. Впрочем, части объекта, представляющие наибольший интерес, при постепенном исчезновении данного объекта всего менее поддаются разрушению… Эта неравномерность различных частей воспроизведенного представления, неравномерность, выражающаяся в относительно большей устойчивости интересного сравнительно с неинтересным, сохраняется некоторое время, пока данное представление не сменится другим».
Закон этот применим лишь там, где интерес равномерно распределен по всем частям воспроизведенного представления. Всего менее он наблюдается в умах с узкими и мелкими интересами, у тех людей, которые вследствие бедности и пошлости своей эстетической натуры не могут возвыситься над мелочами личной жизни и окружающей среды.
Впрочем, большинство из нас одарено лучшей организацией; непроизвольное течение мыслей большей частью совершается у нас беспорядочно, постоянно принимая новые и новые направления интереса то в одной, то в другой части каждого сложного представления, возникающего в сознании. Например, мы часто подмечаем в себе в два следующих непосредственно друг за другом момента мысли о предметах, отделенных друг от друга значительным промежутком пространства и времени. Только после внимательного наблюдения за ходом наших мыслей мы можем здесь подметить, согласно закону Годжсона, вполне естественный переход от одного объекта мысли к другому. Например, теперь (1879 г.), глядя на стенные часы, я заметил, что думаю о недавнем сенатском постановлении о бумажных деньгах. Вид часов напомнил мне о часовщике, который на днях исправлял в них бой. Часовщик напомнил мне о ювелирном магазине, где я его видел в последний раз; магазин этот — о запонках, которые я покупал там; запонки— о стоимости золотой монеты и о ее недавнем понижении; последнее — о стоимости бумаг, а это, естественно, напомнило о том, как долго они будут находиться в обращении, и о предложении Байярда по этому вопросу.