Измерение внимания — это одна из самых неотложных проблем экспериментальной психологии. Если бы мы могли измерить вместимость человеческого внимания и могли в любой момент установить, какой долей этой вместимости данный индивидуум пользовался, то мы могли бы определить наибольшую возможную высоту волны внимания на рис. 1 и ее действительную высоту в данном случае: тогда мы имели бы результат величайшей научной важности и весьма большой практической ценности. Много было произведено экспериментов, но проблема пока еще далека от своего разрешения.
Одна из трудностей ее разрешения обусловлена популярным применением слова «внимание». Когда этот термин употребляется без квалификации, мы, естественно, понимаем под ним вторичное внимание; мы понимаем под ним то внимание, которого учитель требует от ученика, мы понимаем под ним напряженность внимания. Первичное внимание, как первоначальное, так и производное, представляет собою столь естественное состояние, столь обычное явление, что мы едва замечаем его: самое большее — если мы замечаем его у другого и говорим в таком случае, что он рассеян или что он углубился в себя. Это ошибочное отождествление всякого внимания с вторичным вниманием особенно естественно для человека науки, который всегда разгадывает и испытывает. Отсюда и происходит то, что психологи предложили измерять степень внимания степенью напряженности, которая его сопровождает. Мы можем измерять ощущение; кинестетические ощущения показывают степень внимания; поэтому если измерить их, то мы измерим также и внимание.
Этот аргумент ошибочен по той простой причине, что высшие степени внимания не заключают в себе никакой напряженности. Как только мы достигаем стадии производного первичного внимания, напряженность исчезает. Кинестетические ощущения показывают не степень внимания, а скорее инерцию внимания. Напряженное внимание, как мы видели, есть внимание при затруднительных условиях; простой факт, что мы стараемся быть внимательными, означает уже то, что мы не исчерпали еще всего своего внимания. Поэтому скорее правильно было бы сказать, что, чем более проявляется напряженность, тем ниже степень внимания.
Вопрос о том, насколько верно это положение, еще спорен. Повседневное наблюдение показывает, что мы легче всего обращаем внимание при легком отклонении его. Если нам ничто не мешает, если условия, так сказать, слишком благоприятны для внимания, тогда мы ими не пользуемся; наша мысль блуждает. Эксперимент показывает также, что и наблюдатель в лаборатории обнаруживает наибольшее внимание при легком отклонении его; немного напряженности, немного сопротивления, которое нужно преодолеть, вызывают все силы его внимания. Если два наблюдения идут параллельно, то мы должны сказать, что напряженность не будет ни прямо, ни обратно пропорциональной высоте волны внимания; отношение напряженности к степени внимания неопределенно. Этот результат не должен нас удивлять; сознание чрезвычайно сложно, очень сложна и нервная система, от которой зависит сознание. Но действительно ли наблюдения идут параллельно друг другу? Наблюдатель при исследованиях в лаборатории во всех случаях пользуется только вторичным вниманием; и легкое отклонение, данное экспериментатором, может помочь ему, так как оно удерживает в одинаковом положении условия, при которых протекает душевный процесс внимания, а поэтому наблюдатель имеет перед собою только один постоянный фактор вместо всевозможных отклоняющих влияний. С другой стороны, очень удобное для работы кресло благоприятствует первичному вниманию, а блуждание мысли есть просто одна из форм первичного внимания — внимание к представлениям, которые согласуются с настоящим содержанием сознания. В общем, таким образом, эти наблюдения, по-видимому, не противоречат тому положению, что чем больше напряжение, тем ниже степень внимания. Само же это утверждение не приближает нас заметно к измерению внимания.
С теоретической точки зрения наиболее целесообразным казался следующий метод измерения: определить субъективно, сколько степеней ясности можно различать в разных областях ощущений, а затем привести каждую степень ясности в соотношение с определенным видом и определенной величиной отклонения внимания. Мы поставили бы, таким образом, во взаимное отношение степень ясности и интенсивность отклонения внимания; другими словами, мы знали бы самую высокую степень внимания, которой можно достигнуть при данной величине отклонения; и мы могли бы тогда пользоваться числовой величиной отклоняющего внимание фактора как мерилом степени внимания. Если бы мы, например, знали, что известное ощущение может существовать в десяти различных степенях ясности и если бы мы имели в своем распоряжении десять возбудителей, которые в качестве отклоняющих факторов определили бы переход ощущения с соответствующей степени ясности к полной смутности, тогда мы могли бы на основании действия отдельного отклоняющего фактора в частном случае вычислить, какую долю максимального внимания наблюдатель отдал предмету. Этот метод громоздок и трудноосуществим; но автор держится того убеждения, что его когда-нибудь удастся с успехом применить.
Между тем для практических целей было изобретено много способов приблизительных определений степени внимания. Ясно, например, что однородность исполнения, сохранение постоянного уровня продуктивности работы без заметного колебания между обоими направлениями показывают выдержанное внимание, в то время как чередование очень хорошей работы с очень плохой показывает колебание внимания. Испытания такого рода ценны в тех пределах, которые они себе отмежевали; но они не могут претендовать на точное психологическое определение степени внимания.
Ранее мы видели, что соответствие с содержаниями сознания представляет собою один из определяющих факторов первичного внимания. Из этого факта следует, что если два возбудителя одновременно предложены нашему вниманию, причем один из них согласуется с имеющимися уже представлениями, а другой не согласуется с ними, то они достигнут гребня волны внимания не вместе, а один после другого; тот возбудитель, который подходит к общему характеру сознания, превзойдет своего конкурента. В таких случаях мы говорим о предрасположении, или аккомодации, внимания к известному впечатлению.
Факт аккомодации внимания можно иллюстрировать посредством прибора, изображенного на рис. 5. Метроном с колокольчиком снабжен картонной дугой, радиус которой равняется длине маятника. Шкала с делениями в 5° каждое расположена на окружности таким образом, что нулевая точка соответствует вертикальному положению радиуса. Стрелка из красной бумаги служит указателем. Метроном установлен, положим, на скорость в 72 удара в минуту, и при каждом полном колебании звонит колокольчик. У аппарата, которым пользовался автор, колокольчик звонит тогда, когда стрелка показывает 22°.
Пускают маятник и просят наблюдателя сказать, где находится стрелка в тот момент, когда он слышит звон колокольчика. При первом опыте его просят внимательно следить за движением стрелки; звон колокольчика является чем-то вторичным — он, так сказать, впадает в главный поток зрительных изменений. При таких условиях наблюдатель слышит звон колокольчика, когда стрелка уходит дальше за 22°; в среднем звук слышат только тогда, когда маятник показывает уже 30°. При втором опыте наблюдателя просят внимательно следить за звоном колокольчика. Теперь движение стрелки становится вторичным — ожидаемый звон колокольчика выступает на первый план, а поле движения становится безразличным. При таких обстоятельствах область субъективного совпадения лежит между десятью и пятнадцатью градусами. Очевидно, что если стрелка становится главным предметом внимания, удары колокольчика отодвигаются на задний план, а если объектом внимания станет колокольчик, то на задний план отодвинется стрелка. В первом случае стрелка уходит до 30°, прежде чем станет слышным удар колокольчика (который звонит при 22°); во втором случае колокольчик становится слышным, когда наблюдаемое положение стрелки показывает только каких-нибудь 15°. Специальная аккомодация внимания может отдалить два впечатления более чем на 10° шкалы.
Такой же результат оказывается даже и тогда, если наблюдателю не дают специальных указаний. Циферблат снабжают кругом с делениями, и перед ним может совершать круговое движение стрелка точно так же, как часовая стрелка в настоящих часах. Один раз при каждом повороте, когда стрелка достигает известного значка на шкале, звонит колокольчик. Наблюдатель должен указать, где находится стрелка в то время, когда звонит колокольчик: больше ему не дают никаких инструкций. Он, согласно этому, следит глазами за ходом стрелки и при первом повороте относит звук к какой-нибудь части круга. Второй поворот суживает эту область, третий суживает ее еще больше, пока, наконец, не останется только несколько делений шкалы между субъективным и объективным положением стрелки. Между тем внимание к звуку стало более восприимчивым; наступила аккомодация внимания; наблюдатель предрасположен слышать звук в известное мгновение. Это мгновение приходит; удар колокольчика тотчас поднимается на верхний уровень сознания; вместе с ним приходит и зрительное впечатление, но не при том делении шкалы, с которым оно совпадало объективно, а при том делении, за которое уже перешла стрелка, когда молоток ударял в колокольчик. Здесь происходит как бы скачка на пари к вершине сознания, и звук, пришедший впереди света, который отправился одновременно с ним, приходит вместе с другим световым впечатлением, которое получено несколько раньше. И эта уступка времени, которую получило это второе световое впечатление, обусловлена преимуществом, которое звук приобретает благодаря аккомодации внимания.
Для аккомодации внимания нужно около полутора секунд. Поэтому если в психологической лаборатории требуется быстрое и точное наблюдение, то наблюдателю обыкновенно дают сигнал за какие-нибудь две секунды до появления возбудителя. Это необходимо обыкновенно лишь в том случае, если аккомодация требуется только один раз. Если же раздражение повторяется часто, то внимание в известных, довольно широких пределах в состоянии адаптироваться к скорости следования возбудителей друг за другом. Возможно, например, схватить ритмическую форму