Наконец, для всех этих пациенток была характерна еще одна черта, более или менее бросающаяся в глаза, – страх не оказаться нормальной. Подобная тревога проявлялась в сфере эротизма, в отношении к работе или – в более абстрактной и расплывчатой форме – как общее ощущение своего отличия от других и собственной неполноценности, которое они часто относили на счет врожденной, а потому и неизменной предрасположенности.
Проблема стала проясняться лишь постепенно, чему есть две причины. С одной стороны, обрисованная выше картина в значительной мере воплощает собой наше традиционное представление о женщине в подлинном смысле слова, у которой нет иной цели в жизни, кроме как окружать мужчину атмосферой преданности. Вторая трудность кроется в самом аналитике, который, будучи убежден в важности любовной жизни, соответственно склонен считать своей первейшей задачей устранение нарушений именно в этой области. Поэтому он будет с радостью следовать за пациентками, добровольно подчеркивающими важность этой сферы, и заниматься теми проблемами, которые они ему преподносят. Если бы пациентка заявила ему, что величайшая мечта ее жизни – путешествие на острова южных морей и что она надеется на помощь аналитика в разрешении внутренних конфликтов, стоящих на пути исполнения этого желания, аналитик, естественно, задал бы вопрос: «Скажите, почему, собственно, это путешествие так важно для вас?» Сравнение, конечно, несколько натянутое, ибо сексуальность действительно намного важнее поездки к южным морям, но оно позволяет показать, что наше умение осознать важность гетеросексуального опыта, совершенно правильное само по себе, иной раз способно заслонить от нас невротическую переоценку этой сферы, ее чрезмерное выпячивание.
При рассмотрении под этим углом зрения становится ясным, что эти пациентки воплощают в себе двойное противоречие. Их чувство к мужчине в действительности так много вбирает в себя, – здесь я бы предпочла выразиться описательно, – ему дается такая воля, что их оценка гетеросексуальных отношений как единственно ценной вещи в жизни, несомненно, является навязчивой переоценкой. С другой стороны, их способности, дарования, интересы, их честолюбие и соответственно возможности достичь чего-нибудь и получить удовлетворение от этого намного больше, чем они предполагают. Таким образом, мы имеем дело со смещением акцента с достижений или борьбы за достижения на секс; насколько можно говорить об объективном в области ценностей, настолько, конечно, то, что мы имеем здесь, есть объективное искажение ценностей, ибо, хотя, согласно последним аналитическим исследованиям, секс – чрезвычайно важный, пожалуй, даже наиболее важный источник удовлетворения, но, конечно же, не единственный и даже не самый надежный.
В ситуации переноса на женщину-аналитика на всем ее протяжении господствовали две установки: на соперничество и на активное включение в отношения с мужчинами[99]. Каждое улучшение, каждое продвижение вперед казалось им не их собственным прогрессом, а исключительно успехом анализа. Одна пациентка, подвергнутая дидактическому анализу, проецировала на меня мысль о том, что на самом-то деле я не собираюсь вылечить ее или что я советую ей обосноваться в другом городе, потому что боюсь конкуренции с ее стороны. Другая пациентка в ответ на каждую правильную интерпретацию подчеркивала, что ее способность к работе так и не улучшилась. Еще одна пациентка взяла за правило замечать – стоило у меня возникнуть чувству, будто налицо некоторый прогресс, – что она сожалеет о том, что отнимает у меня столько времени. Отчаянные жалобы на упадок духа просто прикрывали их настойчивое желание обескуражить аналитика. Эти пациентки подчеркивали, что несомненное улучшение в действительности следует отнести на счет факторов, внешних по отношению к психоанализу, тогда как в любом изменении к худшему повинен аналитик. Часто они испытывали затруднения в ходе изложения свободных ассоциаций, потому что последнее означало для них уступку с их стороны и триумф аналитика, а значит, они помогли бы аналитику добиться успеха. Одним словом, они хотели сказать, что аналитик бессилен что-либо сделать. Одна пациентка шутливо выразила это в следующей фантазии: будто бы она поселилась в доме напротив моего, а на моем доме повесила броский плакат, указывающий на место ее проживания и снабженный надписью: «Вон там живет единственная хорошая женщина-психоаналитик».
Другая установка в процессе переноса состоит в том, что, как и в жизни, отношение к мужчинам выдвигается на первый план и весьма часто преподносится в форме отыгрывания (acting out)[100]. В нем нередко фигурирует один мужчина за другим, роль которых колеблется от простого ухаживания до половой близости, а рассказы о том, что он сделал или чего не сделал, любит ли он их или не оправдывает надежд и чем они ему ответили, иной раз отнимают большую часть сеанса и с неутомимостью растягиваются до мельчайших подробностей. То, что это отыгрывание, причем отыгрывание с целью усилить сопротивление, не всегда выяснялось сразу. Временами пациентка маскировала его, стремясь показать, что удовлетворительные отношения с мужчиной, имеющие, пожалуй, жизненно важное значение для нее, развиваются своим чередом, – стремление, согласующееся со сходно направленным желанием со стороны аналитика. Мысленно возвращаясь в прошлое, могу сказать, однако, что более точные знания о своеобразии проблем этих пациенток и специфике их реакции переноса позволяют, как правило, видеть их игру насквозь и тем самым существенно ограничить их притворство.
В подобных проявлениях активности на первый план выходят три рода тенденций. Их можно описать следующим образом.
1. «Я боюсь попасть в зависимость от тебя как женщины, как образа матери. Поэтому мне надо всячески избегать привязываться к тебе чувством любви. Ибо любовь есть зависимость. А раз так, избегая этого, я должна постараться найти своим чувствам другое приложение – мужчину». Так, одной пациентке, определенно принадлежавшей к обсуждаемому типу, в период психоаналитического лечения приснилось, будто она пытается прийти на сеанс, но вместо этого убегает с мужчиной, которого увидела в комнате ожидания. Подобная настороженность часто рационализируется мыслью о том, что раз аналитик не ответит взаимностью на ее любовь, то бесполезно давать волю своим чувствам.
2. «Лучше уж я поставлю тебя в зависимость от меня (от любви ко мне). Поэтому я ухаживаю за тобой и стараюсь возбудить в тебе ревность тем вниманием, которое я оказываю мужчинам». Здесь выражена глубоко укоренившаяся, по большей части не совсем осознанная уверенность в том, что ревность – превосходное средство вызвать любовь.
3. «Ты завидуешь тому, что я поддерживаю отношения с мужчинами; фактически всевозможными способами ты пытаешься помешать мне иметь их и даже не хочешь, чтобы я привлекательно выглядела. Но я во что бы то ни стало докажу тебе, что как раз все это я могу». Готовность аналитика помочь в принципе допускается только на интеллектуальном уровне, а иной раз нет даже и этого; когда же в конце концов лед недоверия бывает сломан, бросается в глаза искреннее удивление по поводу того, что кто-то действительно хочет помочь человеку добиться счастья в этой сфере. С другой стороны, даже при наличии доверия на интеллектуальном уровне истинная недоверчивость и подлинная тревога пациентки, как и ее гнев на аналитика, вырывались наружу всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика терпела неудачу. Иногда этот гнев имеет чуть ли не параноидный характер, и суть его сводится к тому, что именно аналитик несет ответственность за то или иное событие и что он даже активно ему способствовал.
Понимание подобных особенностей вводит нас в искушение допустить, что ключ к такому поведению с мужчинами лежит в сильной и в то же время внушающей женщине ужас гомосексуальности, которая и служит причиной патологического бегства к мужчине. Под гомосексуальностью подразумевается здесь «истинно мужское поведение», для которого попытка поставить как мужчин, так и женщин в зависимость от себя – это всего лишь способ его осознанного выражения. Тем самым стала бы понятной характерная беспринципность, неразборчивость во взаимоотношениях обследуемых пациенток с мужчинами. Двойственное отношение к женщинам, неизменно характерное для гомосексуальности, объясняла бы необходимость отхода от нее и бегства к мужчинам, как, впрочем, и недоверие, тревогу и гнев, проявляемые по отношению к женщине-аналитику, коль скоро последняя играет роль матери.
Сначала клинические данные совершенно не противоречили такой интерпретации. В сновидениях мы встречаем отчетливо выраженное желание быть мужчиной, а в жизни мужские образцы поведения представлены в разнообразно замаскированных формах. Весьма характерен тот факт, что в определенных случаях такие желания энергично отрицаются, поскольку женщинам представляется, что быть мужчиной и быть гомосексуальным – одно и то же. Рудименты гомосексуально окрашенных отношений почти всегда присутствуют в какой-нибудь период жизни. То, что подобные взаимоотношения не развиваются дальше рудиментарной стадии, вполне согласуется с ранее предложенной интерпретацией, как, впрочем, и тот факт, что в большинстве случаев дружеские отношения между женщинами играют поразительно малую роль. Все эти феномены можно было бы успешно рассматривать в качестве мер защиты от явной гомосексуальности.
Однако не может не поразить открытие того обстоятельства, что во всех этих случаях интерпретация, основанная на допущении бессознательных гомосексуальных наклонностей и бегства от них, остается совершенно неэффективной в терапевтическом отношении. Значит, должна быть какая-то другая, более правильная интерпретация. Ответ предлагает пример из ситуации переноса[101].
Одна пациентка в начале лечения неоднократно присылала мне цветы, сначала анонимно, а потом открыто. Мое первоначальное толкование, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменило ее поведения, хотя она и приняла его со смехом. Мое второе толкование, согласно которому подарки предназначались в качестве компенсации за обильные проявления агрессивности, также не возымело действия. Вместе с тем картина изменилась как по мановению волшебной палочки, когда у пациентки возникли ассоциации, недвусмысленно демонстрирующие ее уверенность, что с помощью подарков можно поставить человека в зависимость. Последующая фантазия выявила стоящее за этим желанием более глубокое деструктивное содержание. По ее словам, она хотела бы быть моей служанкой и все делать для меня наилучшим образом. Так я стала бы зависеть от нее, полностью доверять ей, и тогда однажды она подложила бы мне яду в кофе. Она подвела итог своей фантазии, абсолютно типичной для этой группы людей, следующей фразой: «Любовь – это способ убийства». Приведенный пример особенно наглядно раскрывает характерную для всей группы установку. Поскольку сексуальные импульсы по отношению к женщинам воспринимаются осознанно, они зачастую действительно переживаются как настоящие преступления. Коль скоро аналитик воплощает собой образ матери или сестры, инстинктивная установка при переносе оказывается недвусмысленно деструктивной, так что цель ее состоит в господстве и разрушении; другими словами, последняя деструктивна, но не сексуальна. Поэтому термин «гомосексуальный» вводит в заблуждение, ибо под гомосексуальностью обычно подразумевается установка, в которой сексуальные цели хотя и смешаны с деструктивными элементами, все-таки направлены на партнера того же пола. В данном случае, однако, деструктивные импульсы слишком непрочно соединены с либидинозными. Привнесенные сюда сексуальные элементы постигает та же участь, что и в пубертате: удовлетворительные отношения с мужчиной невозможны по причинам внутреннего характера, поэтому остается некоторое количество несвязанного либидо, которое можно направить на женщин. Как я покажу дальше, в силу ряда причин все прочие выходы для либидо, такие как работа или аутоэрот