Давайте, однако, примем на миг предположение Радо, что девочка, до сих пор удовлетворенная выходом своей сексуальности, с открытием пениса лишается удовольствия от мастурбации. Почему же тогда следует ожидать, что это приведет к развитию у нее мазохистских влечений? Радо аргументирует это следующим образом: чрезмерная душевная боль, причиненная открытием пениса, вызывает у девочки сексуальное возбуждение и это дает ей эрзац-удовлетворение. Лишенная естественных средств удовлетворения, отныне она располагает единственным способом достижения удовольствия – через страдание. Ее сексуальные стремления становятся и остаются мазохистскими. Впоследствии, ощутив опасность своих устремлений, она может выстроить разного рода защиты, но сами сексуальные стремления определенно и постоянно возвращаются в мазохистское русло.
Напрашивается один вопрос. Допустим, что девочка действительно сильно страдает, понимая недостижимость источника большего удовольствия, но почему это должно возбуждать ее сексуально? Поскольку эта предполагаемая реакция является краеугольным камнем, на котором автор выстраивает идею о сохраняющейся всю жизнь мазохистской установки, было бы хорошо услышать доказательства того, что она действительно существует.
Но поскольку такие доказательства до сих пор еще не представлены, попробуем поискать сами аналогичные реакции, которые могли бы придать этому предположению правдоподобие. Подходящим примером, в котором бы соблюдались те же условия, что и в случае с маленькой девочкой, стало бы внезапное прерывание обычного способа достижения сексуальной разрядки из-за какого-то неприятного события. Возьмем, например, случай мужчины, который прежде вел нормальную половую жизнь, но затем попал в тюрьму под такой суровый надзор, что все способы сексуальной разрядки оказались невозможны. Станет ли такой человек мазохистом? То есть будут ли его возбуждать побои и издевательства, которые он видит, воображает или испытывает сам? Будет ли он давать волю фантазиям о том, как его преследуют и заставляют страдать? Несомненно, такие мазохистские реакции случаются. Но несомненно также и то, что это только одни из возможных реакций и что такие мазохистские реакции возникают только у человека, который и прежде имел мазохистские тенденции. Другие примеры ведут к такому же заключению. Женщина, брошенная своим мужем, лишенная возможности для непосредственной сексуальной разрядки и не предвидящая этих возможностей в будущем, может реагировать мазохистски; но чем более она уравновешена, тем легче ей перенести временный отказ от сексуальности и найти некоторое удовлетворение в друзьях, детях, работе или других радостях жизни. Опять-таки женщина в такой ситуации будет реагировать мазохистски, только если у нее уже оформился паттерн мазохистских тенденций.
Осмелюсь предположить, что имплицитной посылкой, позволившей автору считать свое достаточно спорное утверждение самоочевидным, является переоценка побуждающей силы сексуальных потребностей – он словно наделил сексуальные побуждения той же самой нетерпеливой жадностью, которая присуща стремлению к удовольствию в целом; точнее говоря, дело обстоит так, словно, когда человек лишен возможности сексуальной разрядки, он тотчас ухватывается за первую попавшуюся возможность достижения сексуального возбуждения и удовлетворения.
Иными словами, реакции вроде той, которую предполагает Радо, конечно, существуют, хотя они отнюдь не самоочевидны и неизбежны; предпосылкой их возникновения является наличие мазохистских влечений; они являются выражением мазохистских тенденций, но не их корнями.
Если следовать за Радо, разве не удивительно, что мальчики не превращаются в мазохистов. Чуть ли не каждый мальчик видит, что его пенис гораздо меньше пениса взрослого мужчины. Он чувствует, что взрослый – отец – может получить большее удовольствие, чем он сам. Мысль о том, что кто-то может получить большее удовольствие, должна отравить ему удовольствие от мастурбации. Он будет вынужден отказаться от мастурбации. Он испытает сильные душевные муки, что возбудит его сексуально, он примет эту боль как эрзац-удовлетворение и отныне будет мазохистом. Но это, похоже, случается не так часто.
Я перехожу к последнему критическому моменту. Допустим, девочка отреагировала на открытие пениса тяжелыми душевными муками; допустим, что мысль о возможности большего удовольствия лишила ее доступного удовольствия; допустим, что душевные страдания вызвали у нее сексуальное возбуждение и она нашла в этом замену сексуального удовлетворения; допустим справедливость всех этих спорных предположений, чтобы спросить: почему она должна постоянно искать удовлетворения в страдании? Здесь, по всей видимости, имеет место несоответствие между причиной и следствием. Упавший на землю камень останется лежать, пока его не сдвинет какая-нибудь внешняя сила. Живой организм, получивший повреждение в результате травматического события, приспосабливается к новой ситуации. Когда Радо говорит о последующих защитных реакциях, предохраняющих от угрозы мазохистских влечений, он не подвергает сомнению постоянный характер самих стремлений, которые, на его взгляд, однажды возникнув, сохраняют свою мотивирующую силу неизменной. Одна из величайших научных заслуг Фрейда состоит в том, что он придавал особое значение прочности детских впечатлений; однако психоаналитический опыт показывает также, что эмоциональные реакции, имевшие место в детстве, сохраняются на всю жизнь, если только продолжают поддерживаться различными важными в динамическом отношении факторами. Если Радо не предполагает, что единственный травматический шок может оказывать постоянное влияние, не будучи поддержанным никакими внутренними потребностями личности, то тогда он должен предположить, что, хотя шок и проходит, тем не менее остается якобы болезненный для девочки факт отсутствия пениса, что и приводит к прекращению мастурбации и устойчивой переориентации либидо в мазохистское русло. Однако клинический опыт показывает, что отсутствие мастурбации отнюдь не является непременной особенностью мазохистичных детей[109]. Тем самым рушится и эта цепочка предполагаемых связей.
Хотя Радо и не предполагает, подобно Дойч, что это травматическое событие является непременным и неизбежным в женском развитии, он утверждает, что оно случается с «поразительной частотой» и что на самом деле, по его мнению, девочка может избежать судьбы мазохистского отклонения только в исключительных случаях. Придя к такому подразумеваемому выводу, что женщины чуть ли не всегда являются мазохистками, он сделал ту же ошибку, которую склонны делать врачи, когда пытаются объяснить патологические феномены, подводя под них более широкую базу – то есть неоправданно обобщая ограниченные данные. В принципе это та же ошибка, которую делали до него психиатры и гинекологи: Краффт-Эбинг, наблюдая, что мужчины-мазохисты часто играют роль страдающей женщины, говорит о мазохистских феноменах как о своего рода чрезмерном усилении женских качеств; Фрейд, отталкиваясь от этого же наблюдения, предполагает наличие тесной связи между мазохизмом и фемининностью; русский гинеколог Немилов под впечатлением страданий женщин при дефлорации, менструации и деторождении говорит о «кровавой трагедии женщины»; немецкий гинеколог Липманн под впечатлением частоты болезней, несчастных случаев и болезненных переживаний в жизни женщин предполагает, что уязвимость, раздражительность и чувствительность – основная триада женских качеств.
Подобным обобщениям можно привести только одно оправдание, а именно гипотезу Фрейда о том, что фундаментального различия между патологическими и «нормальными» явлениями не существует; что патологические феномены только отчетливее, как под увеличительным стеклом, демонстрируют процессы, протекающие у всех людей. Нет ни малейших сомнений, что этот принцип расширил горизонт, но нужно осознавать и его ограничения. Их следовало бы, например, обсудить при рассмотрении эдипова комплекса. Вначале его существование и последствия были отчетливо выявлены при неврозе. Эти знания обострили наблюдательность психоаналитиков, и они стали часто замечать и более слабые на него намеки. Затем был сделан вывод, что эдипов комплекс – повсеместное явление, которое у невротических лиц просто более выражено. Этот вывод является спорным, поскольку этнологическими исследованиями показано, что особой конфигурации, обозначаемой термином «эдипов комплекс», при значительно отличающихся культурных условиях, вероятно, не существует[110]. Таким образом, данное предположение необходимо сузить до утверждения, что этот особый эмоциональный паттерн в отношениях между родителями и детьми возникает только при определенных культурных условиях.
Тот же принцип, пожалуй, и в самом деле был применен к проблеме женского мазохизма. Дойч и Радо были поражены частотой, с которой они обнаруживали мазохистскую концепцию женской роли у женщин-невротиков. Я думаю, что любой аналитик мог бы произвести такие же наблюдения или помочь провести их более точным образом. Мазохистские феномены у женщин можно выявить путем непосредственного и прицельного наблюдения там, где в противном случае они могли бы остаться незамеченными: в социальных столкновениях с женщинами (вне психоаналитической практики), в изображении женского характера в литературе или при изучении женщин, в чем-то чуждых нам нравов, например русской крестьянки, которая не чувствует любви мужа, пока он ее не побьет. Перед лицом таких доказательств психоаналитик приходит к выводу, что он столкнулся со всеобщим явлением, действующим на психобиологической основе с постоянством закона природы.
Односторонность или позитивные ошибки в результатах частных исследований вызваны пренебрежением культурными или социальными факторами – исключением из общей картины женщин, живущих в цивилизации с иными обычаями. В дискуссиях, стараясь доказать, как глубоко проник мазохизм в женскую натуру, постоянно ссылаются на русскую крестьянку при царском и патриархальном режимах. Однако сегодня эта крестьянская женщина превратилась в самоутверждающуюся с