Другим признаком невротической потребности в любви является крайняя чувствительность к отвержению, которая так часто встречается у лиц с истерическими чертами характера. Они воспринимают буквально все как отвержение и реагируют сильнейшей ненавистью. У одного моего пациента был кот, который, бывало, не отвечал на его ласку. Однажды в гневе он просто швырнул кота в стенку. Это типичный пример ярости, которую может вызвать отвержение в какой бы то ни было форме.
Реакция на реальное или воображаемое отвержение не всегда очевидна; гораздо чаще она является скрытой. При анализе скрытая ненависть может проявиться в недостаточной продуктивности, в сомнениях в целесообразности анализа или в других формах сопротивления. Пациент может сопротивляться, восприняв интерпретацию как отвержение. Вы уверены, что дали ему реалистичный взгляд на вещи, а он не видит ничего, кроме критики и осуждения.
Пациенты, у которых обнаруживается непоколебимое, хотя и бессознательное убеждение, что такой вещи, как любовь, не существует, как правило, испытали тяжелое разочарование в детстве, которое и заставило их раз и навсегда вычеркнуть из своей жизни любовь, привязанность и дружбу. Такое убеждение одновременно предохраняет от переживания действительного отвержения. Приведу пример. В моем кабинете находится скульптура моей дочери. Однажды одна моя пациентка спросила меня – признавшись, что давно хотела задать этот вопрос, – нравится ли мне скульптура. Я сказала: «Поскольку она изображает мою дочь, то нравится». Пациентка была потрясена моим ответом, потому что – сама того не сознавая – считала любовь и привязанность лишь пустыми словами, в которые никогда не верила.
Если эти пациенты защищают себя от действительного переживания отвержения, заранее предполагая, что их нельзя полюбить, то другие защищаются от разочарования путем сверхкомпенсации. Они извращают факты, представляя действительное отвержение как выражение признания. Недавно я столкнулась с этим у трех моих пациентов. Один пациент без особого энтузиазма пытался устроиться в какое-то учреждение, но ему там сказали, что эта работа не для него – типичный американский вежливый отказ. Он же истолковал это как то, что он слишком хорош для этой работы. У другой пациентки были фантазии, что после сеансов я подхожу к окну, чтобы проводить ее взглядом. Потом она призналась в сильном страхе оказаться мной отверженной. Третий пациент был одним из тех немногих людей, к которым я не испытывала уважения. И хотя ему снились сны, в которых отчетливо проявлялось его убеждение в том, что я его осуждаю, в сознании ему удалось убедить себя, что он мне очень нравится.
Если мы понимаем, как велика эта невротическая потребность в любви, сколько жертв нужно невротику от других и как далеко он готов зайти в своем иррациональном поведении, чтобы другие его любили и ценили, были с ним доброжелательны, давали советы и оказывали помощь, то мы должны спросить себя, почему ему так трудно всего этого добиться.
Ему никогда не удается достичь той степени любви, в которой нуждается. Одной причиной является ненасытность его потребности в любви, для которой – за редким исключением – все будет мало. Если мы пойдем глубже, то обнаружим и другую причину, скрытую в первой. Это неспособность невротической личности любить.
Дать определение любви очень трудно. Здесь мы можем ограничиться достаточно общим и ненаучным определением как способности спонтанно отдавать себя другим людям, делу или идее, вместо того чтобы брать все себе эгоцентрическим образом. В целом невротик к этому не способен из-за тревоги и скрытой, явной враждебности, которая возникает у него в ранней жизни вследствие плохого обращения с ним самим. В процессе развития эта враждебность значительно возрастает. Однако из страха перед ней он снова и снова ее вытесняет. В результате, либо из-за страха, либо из-за враждебности, он становится неспособным отказаться от себя, подчиниться. По этой же причине он не способен встать на место другого. Он мало считается с тем, сколько любви, времени и помощи может или хочет дать ему другой человек. Поэтому он болезненно воспринимает как отвержение желание другого человека побыть одному или его интерес к другим целям или к другим людям.
Невротик, как правило, не отдает себе отчета в своей неспособности любить. Он не знает, что не умеет любить. Однако степень осознания этого может быть разной. Некоторые невротики открыто говорят: «Нет, я не умею любить». Однако гораздо чаще невротик живет иллюзией, что он величайший из влюбленных и обладает огромной способностью к самоотдаче. Он будет уверять нас: «Мне весьма легко делать все для других, я не умею делать этого лишь для себя». Но он поступает так не из-за материнского, как он считает, заботливого отношения к другим, а по иным причинам. Это может быть связано с его жаждой власти или страхом, что другие его не примут, если он не будет им полезен. Более того, у него может быть глубоко укоренившийся запрет на то, чтобы сознательно желать чего-либо для себя и быть счастливым. Эти табу в сочетании с тем, что по вышеуказанным причинам невротик может порой сделать что-то и для других людей, усиливают его иллюзию, что он умеет любить и действительно глубоко любит. Он держится за этот самообман, поскольку тот выполняет важную функцию оправдания его собственных претензий на любовь. Было бы невозможно требовать так много любви от других, если бы он осознавал, что по сути они ему безразличны.
Эти рассуждения помогают нам понять иллюзию «большой любви» – проблему, на которой сегодня я останавливаться не буду.
Мы начали обсуждать, почему невротику трудно добиться привязанности, помощи, любви и т. д., которых он так сильно жаждет. До сих пор мы обнаружили две причины: его ненасытность и его неспособность к любви. Третьей причиной является чрезмерный страх отвержения. Этот страх может быть так велик, что не позволяет обратиться к другим людям с вопросом или даже оказать им любезность, потому что невротик живет в постоянном страхе того, что другой человек может его отвергнуть. Он даже боится делать подарки – опять-таки из страха отвержения.
Как мы видели, реальное или мнимое отвержение вызывает у невротической личности этого типа сильнейшую враждебность. Страх отвержения и враждебная реакция на отвержение заставляют его все больше и больше замыкаться в себе. В менее тяжелых случаях благодаря участию и дружелюбию он на какое-то время может почувствовать себя лучше. Более тяжелые невротики вообще не способны принять человеческого тепла. Их можно сравнить с умирающим от голода человеком со связанными за спиной руками. Они убеждены, что их нельзя полюбить, и это убеждение непоколебимо. Приведу пример. Один из моих пациентов хотел припарковаться перед отелем, к нему направился швейцар, чтобы помочь. Но когда мой пациент увидел приближающегося швейцара, то в страхе подумал: «Боже мой, должно быть, я припарковался в неположенном месте!» Если же какая-нибудь девушка проявляла дружелюбие, он истолковывал ее дружелюбие как сарказм. Все вы знаете, что если такому пациенту сделать искренний комплимент, например по поводу его ума, он будет убежден, что вы так поступаете из терапевтических соображений, и поэтому не поверит в искренность ваших слов. Это недоверие может быть в большей или меньшей степени сознательным.
Дружелюбие может вызвать сильную тревогу в случаях, близких к шизофрении. Мой друг, имеющий большой опыт работы с шизофрениками, рассказал мне о пациенте, который иногда просил его о внеочередном сеансе. Мой друг делал недовольное лицо, рылся в записной книжке и ворчал: «Ладно, так и быть, приходите…» Он поступал так каждый раз, потому что знал, какую тревогу может вызвать дружелюбие у таких людей. Подобные реакции часто возникают и при неврозах. Пожалуйста, не надо путать любовь с сексуальностью. Одна пациентка как-то сказала мне: «Я совсем не боюсь секса, я ужасно боюсь любви». И в самом деле, она едва могла выговорить слово «любовь» и делала все, что было в ее силах, чтобы держать внутреннюю дистанцию от людей. Она легко вступала в сексуальные отношения и даже достигала полноценного оргазма. Эмоционально, однако, она оставалась дистанцированной от мужчин и говорила о них с такой отстраненностью, с которой обычно обсуждают автомобили.
Этот страх перед любовью в какой бы то ни было форме заслуживает более подробного обсуждения. По сути такие люди защищаются от своего чрезмерного страха перед жизнью, своей базальной тревоги, запираясь на все замки, и сохраняют чувство своей защищенности тем, что замыкаются в себе.
Отчасти их проблема состоит в страхе перед зависимостью. Поскольку эти люди действительно зависят от любви других, которая нужна им, как кислород для дыхания, опасность оказаться в мучительной зависимости и в самом деле очень велика. Их страх перед любой формой зависимости тем более велик, потому что они убеждены во враждебности к ним других людей.
Мы часто можем наблюдать, как один и тот же человек целиком и полностью зависим в один период своей жизни и отчаянно борется со всем, что имеет хоть какое-то сходство с зависимостью, – в другой. Одна молоденькая девушка до начала анализа несколько раз завязывала любовные отношения более или менее сексуального характера, и все они закончились полным разочарованием. Всякий раз она была глубоко несчастна, погружалась в свои страдания, и ей казалось, что можно жить только для этого человека, словно без него вся жизнь не имела смысла. На самом же деле она совершенно не была привязана к этим мужчинам и ни к кому из них настоящего чувства не испытывала. После нескольких таких переживаний ее установка изменилась на противоположную, на сверхтревожный отказ от любой возможной зависимости. Чтобы избежать опасности, исходящей из этого источника, она полностью отключила свои чувства. Все, чего она теперь хотела, – это получить власть над мужчинами. Иметь чувства или показывать их стало для нее слабостью и поэтому подлежало осуждению. Этот страх проявился в следующем: она начала проходить со мной анализ в Чикаго, затем я переехала в Нью-Йорк. У нее не было причин, чтобы не отправиться со мной, поскольку она вполне могла работать и в Нью-Йорке. Однако сам факт, что ей пришлось отправиться туда из-за меня, настолько не давал ей покоя, что она три месяца донимала меня, жалуясь, какое ужасное место Нью-Йорк. Мотив был такой: никогда не уступать, никогда ничего не делать для другого, потому что уже одно это означает зависимость и, стало быть, опасно.