ы с нацистской символикой. Страны тоже могут регулировать продажу вещей, которые эксплуатируют чувство ненависти. Германия на законодательном уровне запретила распространение манифеста Гитлера Mein Kampf, пока в 2016 году не вышло аннотированное, научное, снабженное критикой издание. Возможно, Германия почувствовала, что дух времени вновь несет с собой расовую ненависть, и в назидание решила показать, как зарождался фашизм.
Однако создание и продажа нарушителями своих историй, а также поделок и даже ногтей с ног вполне законна. И я не думаю, что это неправильно. Если мы будем видеть историю только с точки зрения жертвы, мы рискуем воспринять проблему через фильтр несовпадения масштабов. Да, зачастую тюремного срока недостаточно для того, чтобы жертвы и их семьи почувствовали, что справедливость восстановлена, и мысль, что нарушитель может вновь обрести ощущение нормальной жизни и использовать свою историю для заработка, кажется кощунственной. Конечно, юристы знают крылатое выражение «Ex turpi causa non oritur actio», которое, по сути, означает, что мы не можем получить выгоду из собственных аморальных действий.
Но если мы избежим соблазна рассматривать проблему исключительно с позиции жертвы, то увидим тех, кто уже выплачивает долг обществу и правосудию. Никого не приговаривают «на четыре года в тюрьме плюс четыре года, во время которых вы не сможете зарабатывать на том, что вы сделали». Суровые приговоры и долгосрочное отторжение прав дегуманизируют огромное число людей. И ведь большинство нарушителей убивают не ради славы, не ради того, чтобы нажиться на своей истории. Слава и богатство — необычайно редкие, случайные последствия.
Но я увлеклась. Мы начали говорить о покупателях murderabilia, а не о продавцах. Итак, почему людей интересуют сувениры от злодеев? По мнению социолога Джека Денэма, «считается, что попытка сохранить что-либо в памяти при помощи “темного туризма” — болезненная форма развлечения, которая может рассматриваться как способ столкновения и совладания со смертью в современных обществах»[110].
Особенно горько, что нарушители, выбранные в качестве объекта поклонения и имеющие немало фанатов, обычно воплощают и другие качества, ценимые обществом. Хотя их поступки глубоко преступны, их методами восхищаются. Серийный убийца, которого долго не получается вычислить, как правило, аккуратен, хорошо планирует и контролирует ситуацию. Более того, их можно считать бунтарями, играющими по собственным правилам. Они — воплощение контркультуры.
Уж кто действительно овладел этой наукой, так это Чарльз Мэнсон. Он был уверен, что грядет апокалиптическая расовая война — Helter Skelter, — и полагал, что, если организовать секту, поощряющую убийство людей, это поможет ей начаться. Когда его поймали и посадили под арест, Мэнсон стал своеобразным королем. Сидя в тюрьме, он продавал свою музыку, делал пауков из шерсти и писал психоделические картины. По мнению Денэма, «Мэнсон — кумир контркультуры, которому поклоняются, потребляя его продукцию». Фанаты серийных убийц и murderabilia, похоже, приписывают изуверским, извращенным поступкам сверхъестественные качества. Это больше, чем завороженность убийством, это восхищение знаменитостью, педантичностью и самой контркультурой, которую они представляют.
Пожалуй, нам все еще трудно осмыслить увлечение сувенирами от убийц, кажется, мы все еще считаем это жутковатым, но, может, нам удастся хоть чуть-чуть приблизиться к пониманию. А если вы хотите сформировать собственное мнение, то всегда можете заглянуть на сайты Serial Killers Ink, Murder Auction или Supernaught.
Помимо коллекционирования, есть еще и другие хобби, которые упоминались в исследовании Макэндрю и Кёнке. Считается жутковатым, когда людям нравится наблюдать за другими людьми, преследовать их или фотографировать. Также забавно, что сюда же включили и любителей наблюдать за птицами. Видимо, потому, что в этом случае все равно кто-то за кем-то наблюдает, хотя лично я не нахожу это жутковатым. Я просто представляю себе человека в твидовом костюме, который разглядывает деревья в бинокль. Увлечение таксидермией тоже часто называют жутковатым. Не знаю никого, кто делает чучела животных или коллекционирует их ради забавы, но соглашусь, что это может быть пугающим и вновь приводит нас к мыслям о смерти — они тесно связаны с жутью.
Наконец, в исследовании обнаружилось, что жутковатой называли «порнографию или экзотическую сексуальную активность». Учитывая тесную связь между нежелательным сексуальным интересом и жутковатостью, неудивительно, что в списке оказалось пристрастие к сексу с причудами.
Таким образом, похоже, что переживание жути — результат действия системы, задача которой — поддерживать нашу безопасность, но при этом она плохо откалибрована. Мы путаем нобелевских лауреатов с известными преступниками. Мы считаем, что люди странные, потому что они непривычно выглядят, необычно себя ведут, имеют редкие хобби и психически нездоровы. Вы можете принять эту информацию к сведению и попытаться стать менее пугливым, а можете просто ее проигнорировать.
Другая система, которая обычно поддерживает нашу безопасность, но порой все же не справляется, — это система технологий. Раз мы живем в мире, на который все больше влияет присутствие смартфонов, самолетов и интернета, мы можем задаться вопросом: как это воздействует на нас и как мы воздействуем на технологии? Далее мы рассмотрим, как и почему мы используем технику в темных делах и как сама техника может шалить.
4. Двуликие технологии. Как они нас меняют
Я люблю и ненавижу технологии.
Я всегда оказываюсь в числе тех, кто стоит в очереди за новым продуктом, обещающим улучшить нашу жизнь, но также верю, что технологии вполне способны уничтожить человечество. Почти все я покупаю через интернет, а также постоянно потребляю бесплатный контент, но мне неуютно, когда вижу таргетированную рекламу (в смысле, они что, меня подслушивают?). Я открываю приложениям доступ к моим фотографиям, местоположению и контактам, но в принципе абсолютно против слежения за людьми. Очевидно, мои отношения с технологиями крайне запутаны.
Благодаря технологиям многие вещи работают проще, безопаснее, быстрее, лучше. Технологии позволяют нам делать то, что ранее было невозможным, — как в реальной жизни, так и онлайн. Они восхищают. Освобождают. Это шаг в будущее.
Но есть одна проблема.
Это еще и ловушка.
Они заманивают своей полезностью, а потом поворачиваются к нам темной стороной. Как показывает история, производство военной техники, в том числе танков, бомбардировщиков и ядерного оружия, позволяет нам причинять невероятный вред. В антиутопиях, описывающих будущее, наш род зачастую истребляют именно технологии. В этих повествованиях о конце света либо люди используют их далеко не во благо, либо технологии восстают против людей. В действительности нам не нужно далеко ходить: существования киберпреступности или военных беспилотников уже хватает, чтобы понять подлинную опасность, которую таят столь любимые нами технологии.
Эта глава не о любви к ним, а о злоупотреблениях. Она посвящена взаимодействию человека и техники и отвечает на вопрос, почему с помощью технологий мы можем наносить такой вред, на какой раньше не были способны.
Начнем с потенциального вреда, который можно причинить с помощью техники. Когда изобретают новую технологию, всегда появляется и новый способ ее применять. Возьмем, к примеру, стальных птиц — самолеты.
Когда был создан первый пассажирский самолет, перед людьми открылся революционно новый способ передвижения. А вместе с ним появились и новые методы совершения преступлений. Самолеты можно сбивать издалека или взрывать изнутри, что почти наверняка убьет всех пассажиров. А можно использовать как оружие, направляя на здания или памятники.
В книге 2014 года «Небеса принадлежат нам» (The Skies Belong to Us) журналист Бренден Кёрнер указывает, что риск возрастал по мере роста популярности полетов. Особенно беспокойный период пришелся на 1968-1973 годы: «За пять лет... отчаявшиеся и разочарованные захватывали пассажирские самолеты чуть ли не раз в неделю, вооружаясь пистолетами, бомбами и банками с кислотой. Какие-то угонщики пытались бежать из чужих стран, другие хотели обменять заложников на мешки с наличностью». В то время самолеты захватывали не для того, чтобы их уничтожить; скорее, это был удобный способ бегства. Летать тогда представлялось особенно опасным. Нужно было что-то предпринять, чтобы показать воздушным пиратам, что им не рады.
И начиная с 1969 года и позже, в 1970-х, Федеральное управление гражданской авиации разработало первый психологический профиль для выявления потенциальных пиратов и внедрило металлодетекторы для сканирования багажа[111]. С тех пор мы научились бояться новой угрозы — и террористов, способных повторить трагедию 11 сентября, и тех, что проносят взрывчатку в обуви, и пиратов с жидкой взрывчаткой. Все они изображаются злыми чужаками, посягающими на привычный уклад нашей жизни. После громких атак (и попыток терактов) мы передаем все больше личной информации государству. Мы уже дошли до того, что позволяем службе безопасности аэропорта не только заглядывать в наш багаж, но и осматривать наши тела.
Для большинства из нас ситуация поездки — единственная, когда мы добровольно лишаемся почти всех своих свобод. Мы разрешаем службе безопасности устанавливать нашу личность, проверять наши вещи, выбрасывать часть из них (да упокоятся с миром все конфискованные жидкости и острые металлические предметы), раздевать нас, прикасаться к нам, рассматривать нас голышом при сканировании и допрашивать, если нас сочтут «подозрительными» (вернитесь к главе про жутковатость, чтобы вспомнить, почему это не слишком-то помогает). И если мы не соглашаемся на эти процед