рналов может нормализовывать такое поведение для молодых мужчин». О, и кстати: 1 и 4 — это цитаты из журналов, а 2 и 3 — насильников.
Повторное исследование Питера Хегарти и коллег было опубликовано в 2018 году[266].
Авторы обнаружили, что все не так однозначно: теперь участники эксперимента считали сексистские фразы отталкивающими и враждебными. Ученые также заметили, что журналы, которые продвигают такие убеждения, по крайней мере в Великобритании, стали менее популярны. И все же специалисты заключают, что выводы их работы распространяются не только на СМИ и способны также повлиять на изменения в культурной среде молодых мужчин, в которой нормализован разговор о сексуальном насилии. «Может быть, мачизм уже не так хорошо продается на полках супермаркетов, как несколько лет назад, но все еще преобладает в кампусах, в сети и в жизни... Наши результаты могут быть полезны для тех, кто пытается пробудить критическое мышление у молодых мужчин в таких ситуациях, когда равноправное обращение с женщинами является социальной нормой, но сексизм остается актуальным для сексуальной социализации юношей».
Во многих странах проявления сексизма воспринимаются как привет из прошлого. Возможно, это одна из многих причин, почему нам неприятно слышать истории о сексуальных оскорблениях. Ведь мы не делаем таких вещей. Мы прогрессивные люди. Мы открыто осуждаем комментарии вроде тех, что произносят насильники или пишут журналы для парней, но когда тема разговора сводится к тому, как кто-то сообщил о сексуальных домогательствах или нападении, часто люди говорят: а) жертва лжет; б) она преувеличивает; в) она пытается разрушить жизнь нарушителя («Как она могла сделать такое с ним?»). Мифы об изнасиловании, к сожалению, все еще живы и процветают.
Вероятно, мы придерживаемся этих мифов, потому что, обвиняя жертву мы подкрепляем нашу веру в справедливый мир? Иными словами, мы убеждены, что с нами, или с нашими женами, или дочерьми этого не случится, что изнасилования происходят только со шлюхами, которые напиваются и бродят по темным переулкам. И если мы не станем бродить по темным переулкам и напиваться, а будем одеваться прилично, на нас не нападут.
Насколько же распространены сексуальные посягательства? Официальная статистика преступлений не поможет нам в этом вопросе, потому что даже о крайних формах сексуальных посягательств — изнасилованиях — рассказывают очень редко. Личный порог для сообщения о домогательствах у большинства людей крайне высок, и у каждого он свой. Одни готовы заявить сразу, как их облапали, а другие — только после повторных изнасилований. И даже когда случается что-то, что преодолевает этот порог, страх негативных последствий для себя или насильника, самообвинение и культурные факторы часто удерживают жертву от того, чтобы высказаться. Порой сексуальные посягательства бывает затруднительно даже определить.
Следовательно, ответить на вопрос «Сколько людей испытали на себе сексуальное насилие?» просто невозможно, но предполагается, что «латентный показатель» — количество случаев, о которых не сообщалось, — огромен. Это еще более усложняется тем, что «фокус на численной распространенности подразумевает, что есть явное различие между изнасилованием, которое часто понимается как травматичное, разрушительное, меняющее жизнь человека происшествие, и прочим опытом, который часто считается обыденным или приемлемым и остается неизученным»[267]. В самом деле, сексуальное посягательство включает и игривый шлепок по попе, и изнасилование, хотя большинство согласится (и закон это поддержит), что это разные преступления.
И все же, пытаясь хоть как-то оценить масштаб проблемы, исследователи часто опираются на методики самоотчета[268] и пытаются вычислить приблизительное релевантное количество случаев. Например, в 2017 году в обзоре научных статей, где использовались методики самоотчета, Шарлин Мюленхард и коллеги подсчитали, что за последние четыре года примерно каждая пятая женщина в американских вузах пережила сексуальные по сягательства[269].
Мы знаем кое-что о сексуальных домогательствах в кампусах, в основном потому, что исследователям легче всего опросить студентов. Мюленхард и коллеги, однако, утверждают, что эти цифры справедливы и для школьников старших классов, и для неучащейся молодежи того же возраста (хотя другие предполагают, что показатели в последнем случае выше: 25% женщин, не учащихся в вузах)[270].
Сексуальные посягательства распространяются не только на девушек. По данным метаанализа за 2017 год Йонджи Йон и коллег, исследовавших сексуальное насилие над женщинами старше 60 лет во всем мире, было обнаружено, что 2,2% пожилых людей переживают посягательства каждый год[271]. Спросите любую женщину, и вы услышите много историй о нежелательных прикосновениях с сексуальным подтекстом или даже об изнасиловании. Настоящая эпидемия. И мы всегда ищем, кого бы обвинить, главное, чтобы это были не мы.
Все это отозвалось в судебном деле в Англии в марте 2017 года, когда судья Линдси Кушнер, которая приговаривала насильника, заявила: «Девушки вполне могут пить, сколько им вздумается, но нужно помнить, что люди, потенциально оправдывающие изнасилование, склонны обращать внимание на выпивших девушек»[272]. На первый взгляд это высказывание кажется благодушным, но, если присмотреться, мы видим проблески обвинения жертвы. Судья явно предполагает, что, если женщины не будут пить так много, их не будут так часто насиловать. Она также оказывает себе медвежью услугу, когда проводит следующую аналогию: «Я вижу это так: воры существуют, и никто не говорит, что это нормально, но мы просим: “Пожалуйста, не оставляйте заднюю дверь открытой на ночь, предпринимайте действия для самозащиты”». Это показывает, что даже те, кто, как Линдси Кушнер, построил свою карьеру на помощи жертвам изнасилований и приговорах насильникам, поддерживают мифы об изнасиловании. Подобные суждения столь вездесущи, что просачиваются во все эшелоны нашего общества.
Поддержка мифов об изнасиловании дает нам иллюзию контроля. Мысль об изнасиловании так ужасна, что мы прибегаем к иллюзии, будто его можно предотвратить, — несмотря на то, что эта мысль в итоге нам навредит и помешает выявить подлинные причины изнасилования, потому что мы отвлечемся на оценку длины женских юбок.
Но являются ли те, кто практикует сексуальные посягательства, злодеями? Они определенно таковыми изображаются. Учитывая количество случаев, о которых нам известно, к сожалению, сексуальные домогательства настолько распространены, что, если бы мы отсылали преступников на далекий остров, численность населения очень сильно бы сократилась. Это в большинстве своем обычные люди: наши братья, отцы, сыновья, друзья и партнеры. И все же их действия нельзя извинить распространенностью мифов об изнасилованиях.
Что же мы можем сделать? Я верю, что улучшение сексуальной социализации — ключ к предотвращению изнасилований. Нам нужно говорить о сексизме, мифах об изнасиловании и нежелательном поведении всякий раз, когда мы его наблюдаем. К счастью, такие инициативы, как #MeToo, поощряют женщин высказываться о сексуальных домогательствах, и мы наконец-то начинаем заявлять о кажущихся незначительными поступках, которые нормализуют культуру насилия по отношению к женщинам.
Революция грядет. И ее давно ждали. Нам важно, чтобы к ней присоединились все: дочери и сыновья, сестры и братья, матери и отцы. Нам нужно, чтобы, возможно впервые за всю человеческую историю, с женщинами во всем мире начали обращаться как со способными, сложными, полноценными людьми, которые ничем не хуже мужчин.
Давайте подумаем о том, что значит быть соучастником плохого поступка, а не активным деятелем. Что бы вы предприняли, увидев, как человек собирается спрыгнуть с моста? Или стоит на краю крыши небоскреба? Бежит навстречу поезду? Уверена, вы думаете, что помогли бы. Постарались переубедить. То, как мы отвечаем на социальное проявление насилия, реального или ожидаемого, многое говорит нам о человеческих качествах.
В 2015 году антрополог Франсис Ларсон прочитала лекцию, в которой проследила развитие публичных актов насилия, в основном обезглавливания[273]. Она сообщила о том, что публичные обезглавливания государством, а в последнее время террористическими группами, давно стали спектаклем. На первый взгляд, когда зритель наблюдает это событие, он играет пассивную роль, но на самом деле он ошибочно чувствует, что с него сняли ответственность. Нам может казаться, что мы ни при чем, но именно мы придаем жестокому акту желаемое значение.
Театральное представление не может добиться предполагаемого эффекта без аудитории, и поэтому публичным актам насилия также нужны зрители. По мнению криминолога Джона Хоргана, который несколько десятилетий изучает терроризм, «это психологическая война... Чисто психологическая война. Они не хотят напугать нас или спровоцировать на чрезмерные реакции, но желают всегда присутствовать в нашем сознании, чтобы мы поверили: они не остановятся ни перед чем»[274].
В цепочке снижающейся ответственности важно каждое звено. Скажем, террорист наносит какой-то ущерб и снимает об этом ролик, имея конкретную цель — получить внимание. Он передает видео СМИ, которые его публикуют. Мы как зрители кликаем по ссылке и смотрим сообщение. Если определенный тип видео становится особенно популярным, те, кто его снял, понимают, что именно это работает лучше всего (привлекает внимание), и если они хотят нашего внимания, то должны снимать больше такого. Даже если такое — это захват самолетов, таран толпы при помощи грузовика или изув