ерская демонстрация силы в зонах конфликта.
Злодей ли вы, если смотрите такое в сети? Может, и нет. Но, пожалуй, вы помогаете террористам достичь желаемого, а именно широко распространить их политическое послание. Я советую вам быть сознательным потребителем СМИ, сообщающих о терроризме, понимать, насколько масштабны для реальной жизни могут быть последствия увеличения количества просмотров. Неспособность предотвратить вредоносные действия или воспрепятствовать им может быть столь же аморальна, как и непосредственное их совершение.
С этим напрямую связан эффект свидетеля. Его исследования начались в ответ на дело Китти Дженовезе 1964 года. В течение получаса Дженовезе убивали у дверей ее дома в Нью-Йорке. Пресса широко осветила это убийство, утверждая, что нашлось около 38 свидетелей, которые слышали или видели нападение, но не вмешались, чтобы помочь женщине или вызвать полицию. Это подвигло ученых на поиск объяснения такому поведению, названному «синдром Дженовезе» или «эффект свидетеля»[275]. The New York Times, газету, сообщившую об этой истории, позднее обвинили в том, что репортеры сильно преувеличили число свидетелей[276]. Тем не менее этот случай спровоцировал любопытный вопрос: почему «хорошие» люди порой ничего не делают, чтобы пресечь злые поступки?
В первой исследовательской работе на эту тему социальные психологи Джон Дарли и Бибб Латане писали: «Проповедники, профессора и комментаторы новостей искали причины такого очевидно бессовестного и бесчеловечного невмешательства. Они заключали, что это либо “нравственное разложение”, “дегуманизация, спровоцированная городской средой”, либо “отчуждение”, “аномия” или “экзистенциальное отчаяние”»[277]. Но Дарли и Латане не согласились с этими объяснениями и утверждали, что «задействованы не апатия и безразличие, а другие факторы».
Если бы вы приняли участие в этом знаменитом эксперименте, вы бы пережили следующее. Ничего не зная о сути исследования, вы приходите в длинный коридор с открытыми дверями, ведущими в маленькие комнаты. Вас приветствует лаборант и ведет в одно из помещений, сажает за стол. Вам дают наушники и микрофон и просят выслушать инструкции.
Надев наушники, вы слышите голос экспериментатора, он объясняет вам, что ему интересно узнать о личных проблемах, с которыми сталкиваются студенты университета. Он говорит, что наушники нужны для сохранения анонимности, так как вы будете общаться с другими студентами. Исследователь изучит записи ответов позже и поэтому не будет слышать, как участники по очереди рассказывают о себе. Каждый получит доступ к микрофону на две минуты, и в это время другие не смогут говорить.
Вы слышите, как другие участники делятся историями, как они привыкали к Нью-Йорку. Вы делитесь своей. И вот вновь наступает черед первого участника. Он произносит несколько предложений, а затем начинает говорить громко и несвязно. Вы слышите:
Я. эм. кажется мне-е нужно. кто-нибудь... э-э-э. помогите э. мне пожалуйста, у м-м-меня. серьезная. проб-б-блема, кто-нибудь, оч-ч-чень прошу. п-п-потому что .а. у м-м-меня су. я что-то вижу и-и-и-и. мне очень н-н-нужна помощь, пожалуйста, п-п-п-омогите, кто-н-н-нибудь, помогите у-у-у-у-у. [задыхается]. я у-у-у-умираю, с-у-у-удороги [задыхается, тишина].
Так как это его очередь говорить, вы не можете спросить других, сделали ли они что-то. Вы сами по себе. И, хотя вы этого не знаете, время ваших раздумий подсчитывается. Вопрос в том, сколько времени вам потребуется, чтобы покинуть комнату и позвать на помощь. Из тех, кто думал, что в эксперименте участвуют только двое (он сам и тот человек с судорогами), 85% отправились за помощью до конца припадка, в среднем это заняло 52 секунды. Среди тех, кто был уверен, что участников трое, 62% помогли до конца приступа, на это ушло в среднем 93 секунды. Из тех, кто считал, что запись слышали шестеро, 31% помогли прежде, чем стало слишком поздно, и на это ушло в среднем 166 секунд.
Итак, ситуация крайне реалистичная. (Можете представить, как ученым пришлось уговаривать этический комитет?) Специалисты пишут: «Все участники, вмешивались они или нет, верили, что приступ был настоящим и серьезным». И все же некоторые не стали сообщать о нем. И дело вовсе не в апатии. «Напротив, они казались более эмоционально возбужденными, чем те, кто доложил об экстренной ситуации». Исследователи утверждают, что бездействие проистекало из некоего паралича воли, люди застопорились между двумя плохими вариантами: потенциально переусердствовать и испортить эксперимент или чувствовать себя виноватым за отсутствие реакции.
Несколько лет спустя, в 1970 году Латане и Дарли предложили пятиступенчатую психологическую модель для объяснения этого феномена[278]. Они утверждали: чтобы вмешаться, свидетель должен 1) заметить критическую ситуацию; 2) поверить, что эта ситуация является экстренной; 3) обладать чувством личной ответственности; 4) верить, что у него есть навыки, чтобы справиться с ситуацией; 5) принять решение о помощи.
То есть останавливает не безразличие. Это комбинация трех психологических процессов. Первый — диффузия ответственности, когда мы думаем, что любой в группе может помочь, так почему это должны быть мы. Второй — боязнь оценки, то есть страх осуждения, когда мы действуем публично, страх оконфузиться (особенно в Британии!). Третий — плюралистическое невежество, тенденция полагаться на реакции других при оценке
серьезности ситуации: если никто не помогает, возможно, помощь и не нужна. И чем больше свидетелей, тем обычно мы менее склонны помогать человеку.
В 2011 году Питер Фишер и коллеги провели обзор исследований в этой области за последние 50 лет, включавших данные о реакциях 7700 участников модифицированных версий оригинального эксперимента — кто-то проходил его в лабораториях, а кто-то — в реальной жизни[279]. Пятьдесят лет спустя на нас все еще влияет количество свидетелей. Чем больше людей возле места преступления, тем вероятнее, что мы проигнорируем жертв.
Но исследователи также обнаружили, что в случаях физической угрозы, когда преступник еще на месте, люди более склонны помогать, даже если свидетелей много. Соответственно, ученые пишут: «Хотя настоящий метаанализ показывает, что присутствие свидетелей снижает желание помочь, ситуация не столь мрачная, как принято считать. Эффект свидетеля слабее выражен в экстренных случаях, что дает надежду на получение помощи, когда она действительно нужна, даже если на месте присутствует более одного наблюдателя».
Как в случае Китти Дженовезе, невмешательство свидетелей можно понять. Но бездействие может быть так же аморально, как и причинение вреда. Если вы обнаружите себя в ситуации, когда вы видите, что происходит что-то опасное или неправильное, действуйте. Попытайтесь вмешаться или по крайней мере сообщить об этом. Не думайте, что другие сделают это за вас, они могут рассуждать так же, и последствия будут фатальными. В некоторых странах несообщение о преступлении считается отдельным преступлением. Думаю, идея, стоящая за законом об обязательном информировании, верна: если вы знаете о преступлении, возможно, вы не совершаете его лично, но это еще не значит, что вы вне подозрений.
А теперь давайте оглядимся вокруг. Когда вы превращаетесь из свидетеля в преступника? Как насчет совершения наиболее обсуждаемых и жестоких нападений?
Вопрос, который возникает всякий раз после очередной террористической атаки, освещенной по телевизору: почему человек становится террористом?
Слово «терроризм» имеет довольно любопытную историю. Оно появилось во Франции в конце XVIII века и означало политически мотивированное насилие, совершаемое якобинским правительством против собственного народа[280]. Эту концепцию переняла Европа в XIX веке, когда перешла от жесткого запугивания правительствами к жестокому запугиванию правительств. Слово поменяло значение и в итоге приобрело ту смысловую окраску, которую мы знаем сегодня.
Терроризм подразумевает использование страха и насилия как политического орудия или принципа действий для запугивания и подчинения других людей. И хотя многие определения, включая данное Государственным департаментом США, сводят террористов к «внутринациональным группам или тайным агентам»[281], с этим соглашаются далеко не все, утверждая, что в качестве агентов терроризма способны выступать отдельные государства.
И мы знаем наверняка как минимум одно: люди не становятся террористами просто потому, что они психопаты, одержимые желанием убивать. Даже в более широком смысле не существует особого типа личности, который делает нас склонными к терроризму. Как обобщил психолог Эндрю Силке в 2003 году в книге «Террористы, жертвы и общество» (Terrorists, Victims and Society): «Проще говоря, вот что точно не предполагают и никогда не предполагали эмпирические работы: будто террористы обладают определенным складом личности, или что их психология каким-то образом отличается от психологии “нормальных” людей»[282].
В 2017 году эту идею поддержали Армандо Пиццинни и коллеги, которые обнаружили: «Популярное мнение, будто террористы должны быть сумасшедшими или психопатами, все еще распространено, однако не существует свидетельств, что поведение террористов может быть вызвано предшествующими или текущими психиатрическими расстройствами или психопатией... Более того, большинство этих теорий не объясняют, почему, если на многих людей влияют те же социальные факторы или они демонстрируют те же психологические черты, к террористам присоединяется лишь крошечное меньши