нство»[283]. Террористы могут изображаться злодеями, но автор и философ Элисон Джаггер, которая пыталась сформулировать более точное определение терроризма, утверждает, что они склонны считать себя «воинами, борющимися за благородное дело с помощью единственных доступных им средств»[284].
Но кто входит в «крошечное меньшинство» тех, кто становится террористами? Такие, как Амир. Мы мало что знаем об Амире, но, насколько нам известно, он был обычным подростком в Турции. Окончив школу, он поступил в университет, но его отчислили. Родители давили, чтобы он женился и нашел работу, наладил жизнь, и тогда появилось легкое решение. Террористическая группировка ИГИЛ[285] обещала 50 долларов в месяц, а также дом и жену. Амир переехал в Сирию и примкнул к группировке. Когда он выступал на NBC в 2015 году, журналист спросил его: «Как вступают в подобные организации?»[286] Амир разразился слезами и объяснил: «У меня была тяжелая жизнь, меня никто не любил. у меня почти не было друзей. Я сидел в интернете и играл в игры». Он объяснил, что ИГИЛ предложила ему избавление от всего этого. Он сказал, что ему показывали видео, «в котором все выглядело захватывающе», что добавляло очарования. Но Амир увидел, как все было на самом деле, когда оказался на поле боя и должен был уничтожать противника; он сдался спустя три дня сражений. Выяснилось, что он не способен убивать, а ИГИЛ не могла дать ему то, чего он искал: возможно, чувство принадлежности, друзей, высшую цель в жизни, финансовую стабильность и любовь.
Большинству из нас это знакомо: одиночество, онлайн-игры, докучливые родители. Но мы не становимся бойцами ИГИЛ. Так чем же отличается Амир?
На самом деле мы не знаем. Хотя мы столько говорим о терроризме, в действительности у нас очень мало сведений о том, почему люди выбирают этот путь. Это объяснение глубоко неудовлетворительное, возможно, поэтому мы никогда его не слышали. Как утверждает эксперт по терроризму Джон Хорген, «столкнувшись с нескончаемой на первый взгляд чередой террористических актов, а также их агрессивным освещением в СМИ, опытный комментатор борется с соблазном предложить иной, пожалуй, более честный, ответ: “Вообще-то в действительности мы не знаем, почему люди становятся террористами” или “Нет, психология не может ‘предсказать’, кто склонен стать террористом”»[287]. Но это не поможет нам почувствовать себя более информированными или успокоенными после террористической атаки. После теракта нам нужны те, кто расскажет, как определить террориста, — это дает нам чувство контроля над ужасом, который возникает от понимания, что такая атака может случиться в любом месте и с кем угодно.
И все же правительства рады предоставить нам иллюзию контроля и бесполезные советы. В 2018 году Министерство внутренней безопасности США дало нам знаменитую фразу: «If you see something, say something®» («Если вы видите что-то, скажите что-то»)[288], которая далее противоречиво поясняется: «Если видите что-то, что не должно быть на этом месте, или человека, который ведет себя подозрительно». Похоже на кампанию для людей, которые внезапно обрели зрение. «Я что-то вижу! Я что-то вижу!»
Служба столичной полиции Лондона избрала иной путь: в 2018 году признаки возможной террористической активности в основном связывали с бомбами и планированием нападения[289]. Полиция интересовалась: «Вы заметили, что кто-то просто так покупает
большие объемы химикатов?», или «Вы знаете того, кто путешествует без конкретной цели?», или (мой любимый вопрос) «Вы видели человека, у которого несколько мобильных телефонов без очевидной на то причины?».
Видимо, эти тезисы столь расплывчаты, потому что антитеррористические подразделения и полиция в действительности плохо представляют, на что следует обращать внимание обычным гражданам. Ко всему прочему в крупных городах вроде Лондона, где огромное количество странных людей постоянно совершает немало странных поступков, даже определить «подозрительное поведение» крайне затруднительно.
Поэтому неудивительно, что эффективность многих антитеррористических процедур слабо подтверждается. Еще в 2006 году Синтия Лам и коллеги критиковали литературу, посвященную противодействию терроризму[290]. «Мы не только обнаружили почти полное отсутствие оценочных исследований антитеррористических мер, но среди тех исследований, которые удалось найти, оказалось, что определенные меры либо не помогали достичь желаемых результатов, либо порой даже повышали вероятность совершения террористических актов».
Эти же опасения были высказаны Ребеккой Фриз в обзоре по противодействию терроризму за 2014 год; она утверждала, что мы все еще «работаем вслепую», потому что исследования на эту тему «страдают от недостаточной тщательности при подготовке и отсутствия влияния на разработку стратегических мер»[291]. Продвигаясь вперед, следует быть крайне осторожными, чтобы наша реакция на угрозу не повышала риск нападения.
Отчасти доказательная база отсутствует потому, что, к счастью, по сравнению с другими типами преступлений террористический акт — крайне редкое событие, из-за чего его очень трудно исследовать и предсказывать. Кроме того, люди могут приходить к терроризму разными путями. Джон Хорген пишет: «На каждого бесправного обозленного юного мусульманина, который присоединяется к так называемому “Исламскому государству”, мы можем найти примеры финансово обеспеченных, хорошо интегрированных в общество молодых мужчин и женщин, бросающих свою социальную жизнь, работу, партнеров или супругов. Порой люди вступают в группировки целыми семьями. На каждого религиозного человека, который присоединяется к террористам, мы находим тех, кого либо совершенно не интересуют религиозные практики или знания, либо неофитов»[292]. И это верно не только для ИГИЛ, но и для многих других террористических организаций, а также для так называемых «одиноких волков», террористов, которые также не вписываются в некий единый психологический профиль.
Все настолько сложно и разнообразно и так мало изучено, что вопрос «кто становится террористом?», возможно, сам по себе неправилен.
Хотя мы не можем сказать, кто становится террористом, ученые знают многое о процессе радикализации. Одна из социальных групп, наиболее связанная с радикализацией и современным терроризмом, — террористы-джихадисты. Как пишет BBC, «джихадисты считают, что насильственная борьба необходима, чтобы устранить препятствия к восстановлению царства Божьего на Земле и для защиты мусульманской общины, умма, от неверных и вероотступников»[293]. Препятствия, которые следует устранить, включают западную идеологию и западный стиль жизни.
В 2017 году после обзора научных работ и изучения феномена джихада психологи Кларк Макколи и София Москаленко предложили модель радикализации, состоящую из двух пирамид[294]. Они утверждают, что существует два аспекта радикализации, из-за чего ее становится так трудно понять. Во-первых, большинство людей с экстремистскими взглядами никогда не совершают террористических актов. Во-вторых, некоторые террористы не имеют
радикальных убеждений о приемлемости насилия. Из-за слабой связи между убеждениями и действиями в своей модели Макколи и Москаленко разделили «радикализацию взглядов» и «радикализацию действий».
Первая пирамида, пирамида убеждений, выглядит так: «В основании... находятся люди, которых не интересуют политические цели, выше находятся те, кто верит в цели, но не оправдывает насилие (симпатизирующие), еще выше расположены те, кто оправдывает насилие в пользу дела». Добавим немного цифр, полученных в результате опросов. Согласно Макколи, более половины мусульман в США и Великобритании считают, что война с терроризмом — это война с исламом: эти люди симпатизируют терроризму[295]. Но только 5% мусульман в США и Великобритании полагают, что участие смертников в террористических актах в защиту ислама «часто или порой оправданно». Эти 5% находятся на вершине пирамиды.
Наш бывший боец ИГИЛ Амир также говорил об этом. Хотя его мотивация казалась скорее практической, чем идеологической (жена, в конце-то концов!), нормализация и оправдание радикальных убеждений и действий были последствиями его тренировок в ИГИЛ. «Никому не нравится, когда людей убивают без причины», — заявил он. По словам Амира, лидеры ИГИЛ оправдывали обезглавливания, утверждая, что необходимо «внушить страх» и сделать так, чтобы «люди убегали от нас». Казнь гомосексуалов путем сбрасывания их с высотных зданий оправдывалась тем, что геи — «наполовину мужчины, наполовину женщины». Что касается убийств женщин в целом, это одобрялось, потому что все убитые были «блудницами». Так во время тренировок группировка ИГИЛ активно радикализировала взгляды новобранцев, давая им оправдание для крайних форм насилия.
Но оказаться высоко на пирамиде убеждений еще недостаточно, чтобы стать террористом, и, возможно, именно по этой причине Амир бросил терроризм спустя три дня. В действительности в нем просто не было тяги к убийствам. Распространенный фактор, «выталкивающий» террористов из их организаций, — неспособность справиться с психологическими эффектами насилия[296], а значит, и соответствовать террористическому поведению. Чтобы стать, а затем продолжить быть террористом, нужно также находиться на верхушке пирамиды действий.