о молодой женой, конечно, имели под собой некоторые реальные основания, но, как он сам признавал, не находили себе в них полного объяснения. Он неустанно носился с мыслью о разводе, но затем отказался от нее, так как нежно любил своих двоих детей. Все же он постоянно возвращался к этому намерению, причем, однако, не испробовал ни единого средства, чтобы сделать свое положение сколько-нибудь сносным. Подобного рода неспособность покончить с конфликтом служит мне доказательством того, что в деле замешаны бессознательные и вытесненные мотивы, которые подкрепляют борющиеся между собою сознательные мотивы, и в таких случаях я берусь за ликвидацию конфликта путем психического анализа. Однажды муж рассказал мне про маленький инцидент, донельзя испугавший его. Он играл со своим старшим ребенком, – которого любит гораздо больше, чем второго, – поднимал его кверху и затем опускал вниз, причем поднял на таком месте и так высоко, что ребенок почти ударился теменем о висящую на потолке тяжелую люстру. Почти, но не в действительности, или другими словами, чуть-чуть не ударился. С ребенком ничего не приключилось, но с испугу у него закружилась голова. Отец в ужасе остался на месте с ребенком в руках, а с матерью сделался истерический припадок. Та особенная ловкость, с какой совершено было это неосторожное движение и та интенсивность, с какой реагировали на него родители, побудили меня усмотреть в этой случайности симптоматическое действие, в котором должно было выражаться недоброе намерение по отношению к любимому ребенку. Этому противоречила нежная любовь отца к ребенку, но противоречие устранялось, стоило лишь отнести импульс повреждения к тому времени, когда это был еще единственный ребенок и когда он был так мал, что отец мог и не относиться к нему с особенной нежностью. Мне нетрудно было предположить, что неудовлетворенный своею женою муж имел такую мысль или намерение: «Если это маленькое существо, для меня безразличное, умрет, я буду свободен и смогу развестись с женой». Желание смерти этого, теперь столь любимого, существа должно было таким образом бессознательно сохраниться. Отсюда нетрудно было найти путь к бессознательной фиксации этого желания. Наличие мощного предопределения, действительно, выяснилось из детских воспоминаний пациента о том, что смерть маленького брата, которую мать ставила на счет небрежности отца, привела к резким столкновениям, сопровождавшимся угрозою развода. В дальнейшей истории семейной жизни моего пациента моя комбинация нашла себе подтверждение также и в успешности терапии.
IX. Симптоматические и случайные действия
Описанные выше действия, в которых мы нашли выполнение того или иного намерения, выступают в форме нарушения других, преднамеренных, действий и совершаются под предлогом неловкости. Те случайные действия, о которых мы будем говорить теперь, отличаются от ошибочных действий лишь тем, что они не происходят в связи с каким-либо сознательным намерением (и в силу этого нуждаются в предлогах). Они выступают сами по себе и не встречают сопротивления, ибо в них никто не подозревает цели и намерения. Их совершают «ничего при этом не думая», «чисто случайно», «чтобы куда-нибудь руки деть» и рассчитывают, что такой ответ положит конец расследованию значения этого поступка. Для того, чтобы оказаться в таком исключительном положении, действия эти, не находящие себе оправдания в неловкости, должны удовлетворить двум условиям: они не должны бросаться в глаза и эффект их должен быть незначителен.
Я обнаружил большое количество такого рода случайных действий у себя и у других и по тщательным исследованиям отдельных примеров полагаю, что они скорее заслуживают название симптоматических действий.Они выражают нечто, чего в них не подозревает действующий субъект и что он обычно собирается не сообщать, а оставить при себе. Таким образом, подобно всем остальным рассмотренным выше феноменам, они играют роль симптомов.
Конечно, наиболее обильный урожай такого рода случайных, или симптоматических, действий мы собираем при психоаналитическом лечении невротиков. Не могу удержаться, чтобы не показать на двух почерпнутых оттуда примерах, как далеко идет и как тонко бывает проведено предопределение этих незаметных явлений бессознательными мыслями. Грань, отделяющая симптоматические действия от ошибочных, так нечетка, что эти примеры я мог бы отнести и к предыдущей главе.
а) Молодая женщина рассказала во время визита, что ей пришло в голову. Вчера, обрезая ногти, она «порезала себе палец в то время, когда хотела срезать кутикулу ногтя». Это настолько малоинтересно, что я с удивлением спросил себя, зачем об этом было вспоминать и говорить, и пришел к предположению, что имел дело с симптоматическим действием. И действительно, палец, с которым произошло это маленькое несчастье, был тот самый, на котором носят обручальное кольцо. Кроме того, это была годовщина дня ее свадьбы, и это обстоятельство сообщало ранению вполне определенный смысл, который нетрудно было разгадать. Одновременно с этим она рассказала также сон, содержавший указания на неспособность ее мужа и на нечувствительность ее как женщины. Однако почему она поранила себе палец левой руки, в то время как обручальное кольцо носят на правой? Ее муж-юрист – доктор права, а когда она была девушкой, то втайне была неравнодушна к врачу (в шутку – доктор слева). Брак с левой стороны (со стороны левой руки) имеет тоже вполне ясное значение.
б) Одна молодая барышня рассказала: «Вчера я совершенно ненарочно разорвала пополам билет в сто гульденов и дала одну половинку даме, бывшей у меня в гостях. Что это, – тоже симптоматический поступок? Более тщательное расследование обнаруживает следующие детали. Барышня посвящала часть своего времени и состояния делам благотворительности. Вместе с другой дамой она заботилась о воспитании одного ребенка-сироты. Билет в сто гульденов был присланным ей взносом той другой дамы, который она вложила в конверт и пока оставила у себя на письменном столе.
Посетительница была уважаемая дама, оказывавшая ей содействие в других благотворительных делах. Дама эта хотела записать себе имена лиц, к которым можно обратиться за пожертвованиями. Под рукой не было бумаги, и тогда моя пациентка схватила конверт, лежавший на письменном столе, и, не думая о его содержимом, разорвала его на две части, из которых одну оставила у себя, чтобы оставить у себя копию списка, а другую передала своей посетительнице. Замечателен безобидный характер этого нецелесообразного поступка. Как известно, ассигнация не теряет цены, будучи разорвана, если только из остатков можно составить ее всю целиком. Что дама не выбросила бы этого куска бумаги, тому была порукой важность записанных имен; не могло быть также сомнения и в том, что она вернет ценное содержимое конверта, лишь только заметит.
Какое же бессознательное намерение должно было выразиться в этом случайном, совершённом по забывчивости действии? Посетительница имела вполне определенное отношение к нашему курсу лечения. Это она в свое время отрекомендовала меня больной девушке как врача и, если я не ошибаюсь, моя пациентка считает себя в долгу перед ней за этот совет. Не должна ли была половинка ассигнации изображать нечто вроде гонорара за посредничество? Все же это было бы в достаточной мере странно.
Однако к этому присоединился еще и материал иного рода. За несколько дней до этого уже совершенно иного рода посредница спросила у одной родственницы, не угодно ли будет нашей барышне познакомиться с неким господином. В то же утро, о котором идет речь, за несколько часов до посещения дамы, от этого господина пришло письмо, в котором он сделал моей пациентке предложение. По этому поводу много смеялись. Когда затем дама начала разговор с вопроса о здоровье моей пациентки, эта последняя могла подумать: «Подходящего врача ты мне отрекомендовала, но если бы ты могла помочь мне найти подходящего мужа (а за этим скрывалось – получить ребенка), я была бы тебе все же более благодарна». В силу этой вытесненной мысли обе посредницы слились для нее воедино, и она вручила своей посетительнице гонорар, предназначавшийся в ее фантазии для другой. Это объяснение станет вполне убедительным, если добавить, что не далее как накануне вечером я ей рассказал про такого рода случайные или симптоматические действия. Она воспользовалась первым же случаем, чтобы сделать нечто аналогичное.
Все эти в высшей степени распространенные случайные и симптоматические действия можно было бы разделить на две группы в зависимости от того, происходят ли они в силу привычки, регулярно при известных обстоятельствах, или же являются актами единичными. Первые (человек играет цепочкой от часов, щиплет бороду и тому подобные), являющиеся едва ли не характерными для данного лица вообще, близко соприкасаются с разнообразными формами тика и подлежат рассмотрению в связи с ними. Ко второй группе я отношу такие явления, как, например: человек играет палкой, оказавшейся у него в руках, чиркает карандашом, подвернувшимся под руку, бренчит монетами в кармане, лепит из теста или какого-либо другого пластического материала, теребит свое платье и так далее. За этими различными видами игры при психическом анализе систематически обнаруживается известный смысл и значение, не находящие себе иного пути. Обыкновенно данное лицо и не подозревает о том, что оно нечто подобное делает, или что оно так или иначе видоизменяет свои обычные жесты; оно не слышит и не видит также и эффекта этих действий. Оно не слышит, например, шума, который производит, побрякивая монетами в кармане, и выражает удивление и недоверие, когда на это обращают его внимание. Полно значения и заслуживает внимания врача также и все то, что человек часто, сам того не замечая, проделывает со своим платьем. Каждое видоизменение обычного костюма, мелкая неряшливость (скажем, незастегнутая пуговица) каждый след обнажения – все это выражает нечто, чего владелец платья не хочет сказать прямо или в большинстве случаев даже и не может выразить.