Быть может, это результат моих работ по психическому анализу, но я не могу лгать. Стоит мне сделать попытку в этом направлении, и я тотчас же совершаю какую-нибудь ошибку или другое дефектное действие, которым моя неискренность выдает себя. Так было в тех примерах, которые я уже привел, и будет в тех, которые приведу ниже.
Среди всех дефектных актов механизм ошибки обнаруживает наименьшую связанность. Иными словами, наличность ошибки свидетельствует лишь в самой общей форме о том, что соответствующей душевной деятельности приходится выдерживать борьбу с какой-либо помехой, причем сам характер ошибки не предопределяется свойствами скрытой расстраивающей идеи. Следует, однако, задним числом заметить, что во многих несложных случаях обмолвок и описок надо предположить то же самое.
Каждый раз, когда мы совершаем обмолвку или описку, мы имеем право заключить о наличии помехи в виде душевных процессов, лежащих вне нашего намерения. Надо, однако, допустить, что обмолвки и описки нередко повинуются законам сходства, удобства или стремления ускорить процесс, причем фактору, играющему роль помехи, не удается наложить свою собственную печать на получающуюся в результате обмолвки или описки ошибку. Лишь благоприятный словесный материал дает возможность определить ошибку, но вместе с тем он ставит ей также и предел.
Чтобы не ограничиваться лишь своими собственными ошибками, приведу еще два примера. Их с тем же основанием можно было бы отнести в разряд обмолвок и действий, совершаемых по ошибке, но при равноценности всех этих явлений это не играет роли.
а) Я запретил своему пациенту звонить по телефону женщине, с которой он собирался порвать, так как всякий разговор вновь разжигает борьбу, связанную с отвыканием. Я предложил ему сообщить ей письменно свое последнее слово, хотя и были некоторые трудности в доставке писем. В час дня он пришел ко мне и сообщил, что нашел способ обойти эти трудности, и спросил между прочим, может ли он сослаться на мой врачебный авторитет. Два часа он был занят составлением письма, но вдруг прервал сочинение и сказал находившейся тут же матери: «Я позабыл спросить профессора, можно ли упомянуть в письме его имя». Он поспешил к телефону, попросил соединить с таким-то номером и спросил в трубку: «Господин профессор уже пообедал? Можно его попросить к телефону?» В ответ на это он услышал изумленный именно тот голос, которого он, согласно моему предписанию, не должен был больше слышать: «Адольф, ты с ума сошел?» Он лишь «ошибся» и вместо номера врача заказал номер любимой женщины.
б) В одной дачной местности некий школьный учитель, бедный, но красивый молодой человек, до тех пор ухаживал за дочерью некоего столичного домовладельца, пока девушка страстно не влюбилась в него и не убедила свою семью согласиться на их брак несмотря на разницу в положении и расовые различия. Однажды учитель написал брату письмо, в котором говорилось: «Девчурка совершенно не красива, но она очень мила, и этого было бы достаточно. Но решусь ли я жениться на еврейке, не могу тебе еще сказать». Письмо это попало в руки невесте, и брак расстроился. В то же время брат выразил изумление адресованным ему любовным излияниями. Лицо, сообщившее мне об этом, уверяло меня, что здесь была ошибка, а не ловко подстроенная комбинация. Известен мне еще один случай, когда дама, недовольная своим прежним врачом, но не хотевшая ему прямо отказать, тоже перепутала письма. В этом случае, по крайней мере, и я могу удостоверить, что этот обычный водевильный прием был применен не в силу сознательной хитрости, а в результате «ошибки».
Быть может, читатели будут склонны считать описанную здесь группу ошибок мало распространенной и не особенно важной. Я хочу, однако, спросить их, не имеем ли мы основания рассматривать с той же точки зрения также и ошибочные суждения людей в жизни и науке. Быть может, лишь избранные и наиболее уравновешенные умы способны уберечь картину воспринятой ими внешней действительности от того искажения, которое она терпит, проходя через психическую индивидуальность воспринимающего лица.
XI. Комбинированные дефектные действия
Два из приведенных в предыдущей главе примеров – моя ошибка с Медичи, перенесенными мной в Венецию, и ошибка молодого человека, добившегося, несмотря на запрет, возможности поговорить по телефону со своей возлюбленной, – описаны мной собственно неточно и при более тщательном рассмотрении оказываются комбинацией из забвения и ошибки. Такая же комбинация может быть еще яснее показана на других примерах.
а) Один мой друг рассказал мне следующий случай. Несколько лет тому назад он согласился быть избранным в члены бюро одного литературного общества, предполагая, что общество поможет ему добиться постановки его драмы, и регулярно, хотя и без особого интереса, принимал участие в заседаниях, происходивших каждую пятницу. Несколько месяцев тому назад он получил обещание, что его пьеса будет поставлена, и с тех пор он стал регулярно забывать о заседаниях этого общества. Когда он прочел мою книгу о подобных вещах, он сам устыдился своей забывчивости и стал упрекать себя, мол, некрасиво, манкировать[156] теперь, когда он перестал нуждаться в этих людях. Он решил в следующую пятницу непременно не позабыть. Все время он вспоминал об этом намерении, пока, наконец, не выполнил его. Но когда он пришел в помещение общества, то, к своему удивлению, нашел двери закрытыми, поскольку заседание уже завершилось. Он ошибся днем: была уже суббота!
б) Следующий пример представляет собой комбинацию симптоматического действия и запрятывания предметов; он дошел до меня далекими окольными путями, но источник вполне достоверен.
Одна дама ехала со своим шурином, знаменитым художником, в Рим. Живущие в Риме немцы горячо чествовали художника и между прочим поднесли ему в подарок античную золотую медаль. Дама была недовольна тем, что ее шурин недостаточно оценил эту красивую вещь. Смененная своей сестрой, она вернулась домой и, раскладывая свои вещи, заметила, что неизвестно каким образом прихватила с собой эту медаль. Она тотчас же написала об этом шурину и уведомила его, что на следующий день отошлет увезенную ею вещь обратно в Рим. Однако на следующий день медаль оказалась так искусно запрятанной куда-то, что не было никакой возможности найти ее и отослать. Тогда дама начала смутно догадываться, что означала ее рассеянность: желание оставить вещь у себя.
Не стану утверждать, что подобные случаи комбинированных погрешностей могли бы нам дать что-либо новое, что не было бы нам известно уже из примеров отдельных погрешностей, но различие форм, ведущих, однако, все к тому же результату, создает еще более выпуклое впечатление наличия воли, направленной к достижению определенной цели, и гораздо более резко противоречит взгляду, будто ошибочные действия являются чем-то случайным и не нуждаются в истолковании. Обращает на себя внимание также и то, что в этих примерах сознательному намерению никак не удается помешать успеху ошибочного действия. Моему другу так и не удается посетить заседание общества, дама оказывается не в состоянии расстаться с медалью. Если один путь оказывается прегражденным, тогда то неизвестное, что противится нашим намерениям, находит себе другой выход.
Для того чтобы преодолеть неосознанный мотив, требуется еще и нечто другое, кроме сознательного встречного намерения: нужна психическая работа, доводящая неосознанное до сознания.
XII. Детерминизм. Вера в случайности и суеверие. Общие замечания
В качестве общего вывода из всего, сказанного выше об отдельных феноменах, можно установить следующее положение. Известные недостатки наших психических функций – общий характер которых будет ниже определен более точно – и известные преднамеренные на вид отправления оказываются, будучи подвергнуты психоаналитическому исследованию, вполне мотивированными и детерминированными[157]причем мотивы скрыты от сознания.
Для того чтобы быть отнесенным к разряду объясняемых таким образом феноменов, психическое дефектное действие должно удовлетворять следующим условиям:
а) Оно не должно выходить за известный предел, установленный нашим суждением и обозначенный словами «в границах нормального».
б) Оно должно носить характер временного и преходящего расстройства. Нужно, чтобы то же действие перед этим выполнялось правильно или чтобы мы считали себя способными в любой момент выполнить его. Если нас поправил кто-либо другой, нужно, чтобы мы тотчас же увидели, что поправка верна, а наш психический акт – неправилен.
в) Если мы вообще и замечаем погрешность, мы не должны отдавать себе отчета ни в какой мотивировке; наоборот, нужно, чтобы мы были склонны объяснить ее «невнимательностью» или «случайностью».
Таким образом, в этой группе остаются случаи забывания, ошибок в таких вещах, которые знаешь, обмолвок, описок, очиток, ошибочных движений и так называемых случайных действий. Одинаково присущая большинству этих обозначений в немецком языке частица ver- (Vergessen, Versprechen, Verlesen, Verschreiben, Vergreifen)[158] указывает уже в самой терминологии на их внутреннее единообразие. Рассматривая определенные таким образом психические явления, мы приходим к ряду моментов, которые должны отчасти иметь и более широкий интерес.
I. Отрицая преднамеренность некоторой части наших психических актов, мы преуменьшаем значение детерминированности в душевной жизни. Эта детерминированность здесь, как и в других областях, идет гораздо дальше, чем мы думаем. В 1900 году в статье в венском «Времени» Р. М. Мейер[159] показал и пояснил на примерах, что нет возможности сознательно и произвольно сочинить бессмыслицу. Мне уже давно известно, что нельзя вполне произвольно вызвать в своем воображении какое-либо число или имя. Если исследовать любое произвольное на вид, скажем, многозначное число, названное якобы в шутку или от нечего делать, то обнаружится столь строгое детерминирование, которо