колеса, не заметишь, как откинешься. Николай сказал, по-прежнему глядя на Карандина, а ты, я смотрю, вроде не особенно горюешь об отце. Вон и рюмку не допил. Так и вы, пробормотал Карандин, еще не выпили. И что значит… я переживаю… мне папу жалко… но как-то… Я не знаю, выпалил он, что сказать. Почему я должен оправдываться? Ну, молвил Николай, Царство Небесное другу нашему. Он выпил, наколол на вилку кружок колбасы, понюхал, сморщился и положил в тарелку. Если надо, проронил он, и оправдаться придется.
Когда они ушли, Карандин рухнул на стул. Его трясло. Ужас. В самом деле, с них станется. Заявятся в морг и… Ему страшно было даже подумать, что будет дальше. И кремировать запретили. А хорошо было бы – сгорел, и ни следа от него. Один пепел. Чуть было не сказал: такова воля отца моего. Повезло, что не сказал. Этот разноглазый, Николай, тотчас бы вцепился. Откуда знаешь? тебе Лаврентий говорил? или, может, он все-таки написал, а ты прочел? Что же теперь будет. Я не знаю. Я гроша ломаного не дам теперь за мою жизнь. И эти деньги. Пропади они пропадом. Рука тянулась посчитать. Двадцать пять бумажек, две с половиной тысячи зелени. Криминалом пахнут. Нет. Деньги не пахнут. Каждая клеточка тела дрожала от пережитого им отвратительного страха. Он сидел на кухне, уставив невидящий взгляд в угол за плитой, откуда ночами выбегали тараканы. Морили, но появлялись снова. Живучие. Куда до них человеку, отцу моему. Дрожь унялась. Не о чем волноваться. Этим браткам, оказавшимся, надо признать, щедрыми людьми, из-за узости их кругозора вряд ли придет в голову затеять что-нибудь вроде исследования мертвого тела своего сослуживца по преступному промыслу, а моего отца. Их подозрительность – всего лишь привычка, выработанная годами противостояния с Законом. Теперь мысли прояснились. Зря перевернул дом. Не стал бы он дома прятать свой капитал. А где? Карандин даже улыбнулся от внезапно прихлынувшего чувства радостной легкости. Теперь он знал. Как просто. Ночью он ворочался в постели, вставал, снова ложился, но заснуть так и не мог. Мешала сумятица мыслей – об отце с его безрадостной жизнью и жуткой смертью, о Володе, возникавшем сначала с ложечкой мороженого, а вслед за тем с наполненным ядом шприцем в той же, правой руке, о братках, так напугавших его, снова об отце, которого он убил и за деньгами которого отправится поутру, о морге, в ледяном безмолвии которого рядом с другими мертвецами лежит отец, а душа его, неспокойная и мрачная, тяжело взмахивая крыльями, кружится над опустевшей постелью… Но как бы со стороны взглядывая на себя, Карандин с немалым удивлением заметил, что убийство отца теперь не угнетает его; грех не вызывает тяготящего сердца сокрушения и страха перед неминуемым воздаянием, а представляется всего лишь вынужденным шагом, не лучше и не хуже тех, какие человеку приходится делать, дабы выстоять в этой жизни. Отец все равно бы умер; и если смерть наведалась к нему несколько раньше, то позвольте узнать, а чего, собственно, он лишился? Бани по понедельникам? Водки? Денег своих? С пустой жизнью не жаль расстаться. В седьмом часу утра Карандин принял душ, побрился, сварил крепкий кофе и, оставив записку маме – буду к вечеру, прихватив найденную в отцовском столе связку ключей и вырванный из записной книжки листок с адресом, поехал на Казанский вокзал, где отыскал нужную электричку и через двадцать минут вышел на станции Салтыковка. Он посмотрел налево, взглянул направо и у проходящего мимо навьюченного рюкзаком гражданина спросил, как выйти на Восточную улицу А вот туда, указал тот, на шоссе Ильича, там второй поворот налево на Золотопрудную, и по ней все прямо, мимо синагоги и пруда как раз и будет Восточная. И Карандин вступил на шоссе Ильича, дошел до второго поворота, и двинулся по неширокой улице между заборами разной высоты, и остановился только раз – поглядеть на синагогу, оказавшуюся довольно дряхлым двухэтажным деревянным домом со сплошь остекленными террасами обоих этажей. На Восточной он быстро нашел нужный ему дом – одноэтажный с двухскатной, крытой жестью крышей, стоявший в глубине заросшего травой участка. Некогда выкрашенный в синий цвет забор покосился, но ворота были заперты. Он попробовал один ключ, второй, подошел третий. С пронзительным скрипом ворота открылись; на крыльце с провалившейся нижней ступенью, нежась в лучах еще утреннего нежаркого солнца, растянулся серый кот, недовольно посмотревший на Карандина круглыми янтарными глазами. Привет, друг, обратился к нему Карандин, и кот нехотя поднялся, потянулся и спрыгнул на землю. Он отомкнул висящий на двери амбарный замок и переступил порог. Пахнуло затхлостью. В полутемной, без окон прихожей он нашарил на стене выключатель и в тусклом свете увидел распахнутую дверь на кухню и дверь закрытую – в комнату. Открыв ее, он увидел голые стены в продранных обоях, шкаф с повисшей на одной петле дверцей, два стула и круглый стол, покрытый пожелтевшей белой бумагой. Ничего обнадеживающего не сулило ему это убогое пространство, но он все-таки заглянул в шкаф, в котором обнаружил два старых пиджака и заношенные синие спортивные штаны. Уверенность его, однако, не поколебалась, и он переместился в кухню, где нашел грязную плиту, красный газовый баллон рядом с ней, сковородку и кастрюли, висевшие на вбитых в стену гвоздях, маленький стол и стул при нем. И здесь не видно было места, где отец мог бы хранить свои капиталы. Он вернулся в комнату и медленно обошел ее, постукивая по стенам, и вслушиваясь, и ожидая услышать гулкий отзвук, которым бы обнаружил себя тайник. Пол скрипел под ногами. В окно видна была сосна, чей золотистый ствол освещало солнце. Ему стало зябко. Он с силой ударил в стену кулаком, отозвался об отце как о злобном идиоте, мучившем его при жизни и издевающемся после смерти, и снова отправился на кухню. Здесь он открыл и закрыл духовку неизвестно зачем снял и сразу же повесил на гвоздь сковородку и тяжело опустился на стул, с горьким изумлением подумав, что опять вытащил пустышку. Денег не было – или находились они в потаенном месте, тайну которого ему никогда не разгадать. Некоторое время он сидел, уставив глаза в маленькое грязное оконце под потолком. Ему вдруг стало все равно. Он устал. Нет и не надо. С опустошенным сердцем он подумал об отце, мертвом, но обставившем его, живого, о впустую потраченных шестидесяти тысячах и о том, что всю жизнь он будет отныне тянуть лямку и никогда уже не станет свободным. Обхитрил, снова подумал он об отце. Зачем тебе, мертвому, деньги? Отдай. Карандин усмехнулся. Ни живой, ни мертвый он мне копейки не даст. Он встал, нечаянно сдвинул ногой половик и замер, увидев прихваченную замком крышку люка. Он поспешно извлек из кармана связку ключей и вздрагивающими руками с первой же попытки отомкнул замок. Боже, прошептал он, не может быть. Ему открылась лестница, ведущая в глубокий погреб. Включив свет, Карандин спустился вниз и осмотрелся. Мешок с прошлогодней картошкой. Трехлитровая банка с солеными огурцами на полке. Бутылка водки. Пир скупца: пил водку, закусывал огурцом и согревал душу зрелищем своего богатства. Сбитый из досок верстак с рассыпанными ржавыми гвоздями. Ящик под крышкой в углу. С колотящимся сердцем Карандин снял крышку, вытащил большую тяжелую сумку, из тех, с какими по городам и странам колесят мешочники, открыл – и упал перед ней на колени.
Глава седьмая
Двадцать лет спустя Карандин говорил Марку что многим обязан полученному от отца наследству Но сами по себе деньги обладают ценностью всего лишь как средство обмена на товары и услуги, не более того. Марк подумал об Оле и взятке, которую вымогал бесчестный следователь, и выразил сомнение, сказав, что от денег, их наличия или отсутствия, подчас может зависеть судьба человека. Карандин с любопытством на него посмотрел. Но это крайний случай, случай, скорее всего, трагедии, когда либо жизнь, либо смерть. Либо свобода, сказал Марк, либо неволя. Но я говорю, продолжал Карандин, о деньгах, которые производят сами себя и которые дают их обладателю невыразимое ощущение силы и свободы. Это Достоевский, заметил Марк. Деньги – вычеканенная свобода. Вот как! – воскликнул Карандин. Теперь буду о себе лучшего мнения. Так вот: можно было бы полученные мной в наследство деньги тратить и наслаждаться жизнью. Если без роскоши и, как сейчас говорят, без понтов, хватило бы на многие годы. Но у меня были другие цели.
Мы кое-что узнали о наших богачах, но именно кое-что, ибо владельцы огромных состояний – тема неисчерпаемая и необозримая, тема грандиозного романа, которым нам сейчас нет возможности заняться, и мы ждем, сыщется ли отважное перо, чтобы поведать миру о жизненном пути кого-нибудь из плеяды наших олигархов, может быть, даже в серии «Жизнь замечательных людей» – ибо всякий миллиардер замечателен в своем роде, – а лучше взять от каждого по черточке и сложить обобщенный образ, для чего надо иметь в виду, что их роднит свирепая жажда обогащения, ради достижения которого они пускаются во все тяжкие – обманывают партнеров, дают взятки чиновникам, льстят власти, лгут, подличают, совершают незаконные сделки и, как помянутый Петр Петрович, владелец «Страны Алюминия», не останавливаются перед отстрелом соперников. Собственность есть кража, сказал Прудон; собственность, добавим мы, есть нераскрытое преступление. Но все для того, чтобы заполучить трубу с нефтью или газом, а затем две трубы, три, а потом все месторождение, а вслед за ним еще одно и еще! а к ним завод, и другой, и третий – о-о, вот он, день долгожданный, вот она, покрытая снегом и сияющая под лучами холодного солнца вершина, с высоты которой от края до края виден мир, лежащий у ног победителя. Но в изумление приводит нас съезжающая едва ли не у каждого из них крыша – словно они стремятся вознаградить себя за былую жизнь с ее со всех сторон ограниченными возможностями и наперебой возводят себе дворцы, превосходящие царский, приобретают самолеты, строят яхты поражающих размеров, обзаводятся челядью и покупают себе женскую красоту и молодость, для чего многократно женятся, разводятся и снова женятся. Вот, к примеру, г-н С. редкого безобразия человек, а молодая его избранница чудо как хороша, что напоминает сказку «Красавица и чудовище» с той лишь разницей, что г-н С. пригожим молодцем не станет никогда. И знаете почему? Ее поцелуи куплены; в них нет любви. Г-н А. женился в третий или четвертый раз, но, обладая отменным здоровьем, вовсе не избегает кратковременных романов, один из которых случился не так давно с нашей знакомой, рыженькой миловидной глупенькой девицей двадцати пяти лет, которая по окончании их встречи, продолжавшейся два дня и две ночи,