Психопомп — страница 71 из 102

я, но вместо этого сказал, что в последнее время все в моей жизни как-то не так. И что, пристально глянув на меня, спросил он, у вас не так? Погодите, не отвечайте. Вы пришли в церковь, мне кажется, в первый раз за все время вашей сознательной жизни. Я кивнул. В первый. И вы, наверное, не крещены? Или вас крестила бабушка или – втайне от отца – мама, но в таком нежном возрасте, что у вас не осталось даже самых смутных воспоминаний? Я снова кивнул. Мама мне сказала незадолго до своей смерти. Он улыбнулся, но глаза его были невеселы. Хотя бы тут нам с вами повезло. Однако ума не приложу, что мне делать с вами. Гляньте вокруг – и я оглянулся – видите, сколько народа? Люди разные – и верят они по-разному, но – верят! И обращаются к Богу, как к Тому, Кто знает смятение их сердец, их боль, их надежду… Я вас спрошу: кто для вас Христос? От этого вопроса, рассказывал Карандин, я растерялся. Я не задумывался никогда, кто такой Христос. Мне было совершенно все равно, и я терпеть не мог, когда кто-нибудь из моих знакомых заводил модные сейчас речи о Боге, о важности религии и о православии с его глубинной духовностью, столь выгодно отличающей его от чуждого нам католичества и протестантизма, лишившего себя красоты богослужения. При этом непременно и значительно припоминались слова посланцев князя Владимира о византийском богослужении, сыгравшие едва ли не решающую роль при выборе веры: не знаем, на земле были мы, или на небе, знаем только, что там сам Бог с людьми пребывал. Все это ужасно раздражало меня; появлялось ощущение, что я пью переслащенный чай – настолько казались мне елейными и лицемерными подобные рассуждения людей, еще вчера числивших себя по ведомству научного атеизма. Отвратительны были мне наши правители с постными лицами и свечками в руках; если бы они верили в Бога и – соответственно – в загробное воздаяние, то не воровали бы у обнищавшего народа, не проливали бы кровь в преступной войне с Украиной и не разевали бы рот на чужие земли. У меня в Украине было два предприятия; и что же? когда заварилась эта кровавая каша, мне пришлось себе в убыток продать их акции. Но не это нужно было от меня отцу Даниилу. Я пожал плечами. Вы хотите спросить: Богом я его почитаю или человеком? Он молчал и пристально, и странно, с каким-то болезненным выражением смотрел на меня потемневшими глазами. Мне стало не по себе. Не могу вам сказать ничего определенного, потому что всегда далек был от этого. Как-то не до этого всю жизнь. Он кивнул, соглашаясь. Понимаю. Все дела самые неотложные. А вы как думали? – раздраженно промолвил я. Это же бизнес! Чуть ослабишь бдительность, и тебя съедят. Крошки не оставят, я вас уверяю. Трудная у вас жизнь, проговорил о. Даниил. Как тут найти время для Бога и своей души. Я вам сочувствую. Да, пробормотал я, времени совершенно нет… Он вдруг спросил, не тяготит ли меня какая-нибудь тяжкая вина? Не обидел ли я кого-нибудь? Не обездолил ли кого? У Карандина тотчас провалилось в пустоту сердце. Пот выступил на лбу у него, и, доставая платок и криво улыбаясь, он отвечал, что, может быть, кого-то и обидел, но не умышленно, а по стечению обстоятельств. Не знал и не догадывался. Если бы знал. Вообще, непонятно, к чему этот вопрос. Я совсем не за этим… А за чем? – тихо и проникновенно спросил о. Даниил. Где еще вам облегчить душу признанием и покаянием? Я вам скажу, почему вы оказались здесь. Вам надо признаться – да не мне, а Богу вам надо признаться, я при этом всего лишь свидетель, – что вас мучает, что лишает спокойствия и радости вашу жизнь. В чем признаваться?! – воскликнул Карандин. Нет у меня ничего такого… Он осекся. Вам надо следователем, а не в церкви, озлобленно проговорил он, повернулся и, расталкивая народ, двинулся к выходу.

Карандин замолчал. Тогда Марк сказал, вы так волновались. Вы и сейчас волнуетесь. Он, этот священник, угадал что-то? Карандин пренебрежительно скривился. У каждого человека можно найти. Ткнул пальцем – и попал. Незачем мне было идти в эту церковь. Слабость моя. Я все рассказываю вам, и непонятно зачем. Наверное, потому, что вы будете меня хоронить. Забавно, не правда ли, – разговор без трех дней покойника с устроителем его похорон. Готический роман, промолвил Марк.

2.

Фамилия Володи была Сухоруков, о чем Карандин узнал два десятка лет спустя. Где был Володя после той ночи, чем занимался, Карандина не интересовало. Иногда он вспоминал его любовь к мороженому, его манеру растягивать слова, голос с хрипотцой и думал, что Володя, должно быть, сгинул в очередной своей ходке в места не столь отдаленные и унес с собой тайну смерти Карандина-отца. Но месяц назад он услышал от секретаря, что ему уже трижды звонил какой-то Владимир и утверждал, что вы его отлично знаете и будете рады с ним поговорить. Хорошо, ответил Карандин, в животе у которого сразу возник противный холодок. Тем не менее он попытался вспомнить знакомых ему Владимиров и обнаружил всего двоих, один из которых давно отошел от дел, а другой получил гражданство Израиля, но обосновался не в Тель-Авиве, а в Лондоне. После этого он почти не сомневался, что из небытия вынырнул человек, появление которого не сулило ему ничего хорошего.

Этот Владимир позвонил на следующий день. Карандин протянул руку к телефону, отдернул ее, словно трубка была под током, снова протянул, опять отдернул и лишь на третий раз ответил. Я слушаю. Слушай, слушай, произнес голос с хрипотцой, и Карандин обреченно сказал себе: он. Узнал? Боже, безмолвно воскликнул Карандин. За что?! И сдержанно ответил: припоминаю. Старая дружба не ржавеет, засмеялся Володя. Как ты, Сергунчик? Карандина передернуло. Говорят, продолжал Володя, красиво живешь. В коня корм. Молодец. Надо бы встретиться, а, Сергунчик? Не против? Чего ты замолк? Не рад? А я рад. Не против, сухо сказал Карандин. Но зачем? Ну-у, протянул Володя. Что за вопрос. Или нам с тобой потолковать не о чем? Давай завтра, с утра. Я часиков в десять и подъеду. Чего молчишь? Приезжай, выдавил из себя Карандин. Он долго сидел, тупо глядя в стол. Дважды входила секретарь, и оба раза движением руки он отсылал ее прочь. Она не выдержала. Совещание, Сергей Лаврентьевич. Люди пришли. Потом, отмахнулся он. Не сейчас. Наконец он что-то вспомнил, достал из нижнего ящика стола старую записную книжку и, пролистав ее, нашел нужный номер, набрал и услышал в ответ, что Александр Борисович вот уже год не встает с постели. Инсульт. Отвечала женщина, наверное, жена, и он чудом вспомнил ее имя – Мария. Мать Мария, называл ее превратившийся в бревно Сашка. Мне очень жаль, сказал Карандин. Назавтра ему на стол легла визитка тонкого картона с золотыми обрезами, на которой изящной вязью было написано: «Сухоруков Владимир Тихонович. Директор. Охранное предприятие “Иртыш”». Вслед за визиткой появился и сам директор, невысокий плотный господин в темно-синем костюме, синем галстуке, белоснежной рубашке и седым бобриком на голове. Не так-то просто было узнать в нем Володю с его дешевым серым костюмчиком и пестрой рубахой, но Карандин признал с первого взгляда и, как и двадцать лет назад, отметил не исчезающую из его глаз голубоватую дымку. Ты как картинка с выставки, с плохо скрытой неприязнью сказал Карандин. Хороший бизнес этот твой «Иртыш»? Володя сел в кресло, извлек из кармана сигару, обрезал ее специальными щипчиками, чиркнул зажигалкой и окутался благоуханным облаком. Бизнес? – задумчиво переспросил он, оглядывая кабинет и одобрительно кивая головой. Да ничего. Люди хотят жить спокойно, без проблем, без врагов. Мы помогаем. Какую-то страшную, подземную силу ощущал в нем Карандин и думал с ужасом, сколько же крови у него на руках. Вколол отцу смертельный яд и вышел как ни в чем не бывало. Он взглянул на Володины руки с широкими ладонями и короткими пальцами. На правой был тогда золотой перстень-печатка, его теперь нет; а на тыльной стороне наколота была церковь с тремя куполами. Правой рукой Володя стряхнул пепел в пепельницу, и взамен церкви Карандин увидел красноватое пятно. Ну да, кивнул Володя, перехватив его взгляд. Не всякому клиенту нравилось. Я убрал. А перстень, неизвестно зачем спросил Карандин. Сухоруков засмеялся. А ты памятливый, Сергунчик. Мне один умный человек сказал, ты же не баклан какой-нибудь и не азер с рынка, они любят, чтобы у них везде блестело. А сигара какая? Володя сказал, кубинская, хорошая. Хочешь? И он полез в карман. Нет, сказал Карандин, я бросил. Ну, вот и славно, одобрительно кивнул Володя. Здоровеньким помрешь. Карандин взглянул на часы. Володя дружелюбно промолвил, время деньги, это я понимаю. Но для старого друга не пожалей минуточку. Не наводи суету. Скажи все-таки, зачем пришел? – мрачно произнес Карандин. У меня, – он снова посмотрел на часы, – в одиннадцать совещание. Как зачем? – искренне удивился Володя. Я-то думал… Вот так всегда: идешь с чистым сердцем, а встречают, как врага народа. А я-то как рад был за тебя, что ты поднялся. Я о тебе думал, вон куда взлетел! Мне, Сергунчик, по жизни кто только не попадался! И я помню, кто ко мне со злом, а кто по-доброму. Один су-чонок вздумал на меня наехать, так я взял его за горло, вот так, – и Володя, положив сигару на край пепельницы, показал, как он сомкнул свои короткие пальцы на горле своего врага, – и он только ногами подрыгал, а потом затих. Ничего я не забываю, сказал он и посмотрел на Карандина долгим взглядом светлых глаз с плавающей в них голубоватой дымкой. А как иначе. Иначе бы я вообще не выжил. Ты вот на меня глядишь и думаешь, волк. Так думаешь, а, Сергунчик? Примерно, мрачно ответил Карандин. И правильно, кивнул Володя. И волк нужен, чтобы овцы не наглели. Тебе убить человека что чихнуть, проговорил Карандин, едва удерживаясь, чтобы не завопить во весь голос, да пошел ты прочь, чертово семя! Зачем ты так, обиделся Володя. Мне, может, жалко. Я, может, в церковь жертвую. В церковь? – презрительно усмехнулся Карандин. – Жертвуешь? Не смеши. Сначала задавишь кого-нибудь, а потом откупаешься. Кровь не отмоешь. Тебе, Сергунчик, лучше знать, спокойно отвечал Володя и, чиркнув зажигалкой, раскурил потухшую сигару. Ага! – воскликнул Карандин. Я так и знал. Да я каждый день об этом думаю! Но не было у меня другого выхода. Ничего этого не было бы, указал он на кабинет, если бы… Просиживал бы штаны на чиновничьем стуле. Зато спал бы спокойно, вставил Володя. Как-нибудь, отозвался Карандин и зубы стиснул, до чего был ему ненавистен этот пришелец из времени, которое он тщетно пытался забыть. Ты за деньгами явился? Говори, не стесняйся. Сколько тебе? Тысячу? Сто тысяч? Двести? Рублями отсыпать?