хватил из рук Марка бутылку, ловко свинтил с нее крышку и разлил по рюмкам. Со свиданьицем вас, Марк Лоллиевич! И вас, Борис Петрович! Капитан махнул разом и до дна, Марк сделал маленький глоток. Эт-то что такое? – и Бирюлин вытаращил глаза на едва початую рюмку. Саботаж. Боря, умоляюще сказал Марк, мне завтра с утра и на целый день. Так то завтра! – отмахнулся Бирюлин. Посидим, поговорим, накатим, уедешь на такси. Или ты по делу? И по делу тоже, ответил Марк. Тогда, велел капитан, давай сейчас. Он бросил в рот огурчик, с хрустом разжевал его и пояснил, потом будет поздно. Понимаю, кивнул Марк. Мне, Боря, кровь из носа нужна справка, какую дают на умершего. Та-ак, протянул Бирюлин, наполнил свою рюмку, долил до краев рюмку Марка, скомандовал, вперед, мушкетеры, проследил, чтобы выпито было до дна, и только после этого, удовлетворенно кивнув, опрокинул свою. Справка? – спросил он. Марк кивнул. На умершего? Марк еще раз кивнул. Да ты закуси, сказал Бирюлин. Огурчики класс. И килька. Я специально купил. Давно забытый вкус. Сам он зацепил вилкой золотистую шпротину и отправил ее в рот. Справка на умершего, повторил Бирюлин. Похоже, мой друг призывает меня использовать служебное положение в противозаконных целях. Но, Боря! – вскинулся Марк. Но был остановлен мановением руки. Меня, с оскорбленным видом продолжал капитан, слугу Отечества с безупречным послужным списком… ведущего беспощадную борьбу с преступным миром… охраняющего покой честных граждан… награжденного медалью «За доблесть в службе»… Кстати. Знакомо ли вам, «черным ангелам», вестникам смерти, наемным плакальщикам, это древнее, прекрасное слово – доблесть? Ладно, ладно, пробормотал Марк. Чего ты таким петухом? Бирюлин отмахнулся. Что там еще? – спросил он у самого себя. Ага! Дававшего присягу! Да знаешь ли ты, что такое присяга? Родине-матери клянешься умереть за нее. Он посмотрел на Марка серыми смеющимися глазами и вздохнул. Нет, ты не знаешь, что такое присяга. В своей жизни ты никогда никому не присягал. Скверно, очень скверно. Из таких неприсягавших вылупляются диссиденты, невозвращенцы и хулиганы. Они, никому не присягавшие, бунтовали на Болотной, но были наголову разбиты, рассеяны и схвачены слугами закона, после чего справедливый наш суд впаял им по самое по некуда. Он ловко, не пролив и капли, наполнил рюмки и скомандовал голосом командира, увлекающего бойцов в атаку, поднять! Пр-р-и-и-готовиться! Он ухватил красный, со сморщенными боками маринованный помидор и кивнул Марку, чтобы тот последовал его примеру. Огонь! Марк выпил половину и накрыл рюмку ладонью. Боря, умоляюще сказал он, все равно я за тобой не угонюсь. Ты воин и муж пиров, а я не таков. Умоляю! Черт с тобой, великодушно разрешил Бирюлин. Не хочешь – не надо. Я хочу, уточнил Марк, но не могу. Это еще страшней, откликнулся капитан. Но скажи мне, отщепенец, на кой ляд тебе эта справка? Кого ты собрался обдурить? Государство? Оно мстительно, оно поймает тебя, ощиплет и бросит в кипяток, чтоб ты сварился. Марк передернулся. Да-да, подтвердил Бирюлин. Именно так. Но ты мой друг, и я дам тебе эту справку – пусть даже с ее помощью ты намерен взорвать Кремль. Он встал, подошел к стоящему в углу сейфу, брякнул ключами – и протянул Марку чистый бланк с печатью. Сам заполнишь, сказал он. Все-таки: для чего? Ладно, махнул он рукой. Не хочешь – не говори. Поехали. Н-ну, таперича, когда мы эту справку сплавили, выдал он свое пристрастие к «Мастеру и Маргарите», приступим с чистой совестью. Тебе все открою, горячо заговорил Марк. Тут дело такое, не объяснишь в двух словах. Я одному человеку помогаю, богатому… И кстати, Боря, он мне денег дал, и я могу тебе… Бирюлин стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула и чуть не повалилась бутылка «Белуги», но той же крепкой рукой была подхвачена и утверждена на своем месте. Не смей, а то поссоримся. С дуба ты рухнул мне взятку предлагать. Марк воскликнул. Боря! Какая взятка. Это подарок! Бирюлин посмотрел на него злыми глазами. Иди ты со своим подарком. Не порть песню. Я тебя ждал, думал поговорить с тобой. Мне ведь поговорить не с кем! – с тоской произнес он. С женой мы друг другу давно надоели, у дочки свидания косяком, в отделении язык за зубами, а то влипнешь, как у нас один старлей взял и брякнул, чего это мы такими зверями против своих же граждан. И вылетел по отрицательным мотивам… А мне три года до пенсии. Тошнилово. Он замолчал, катая пальцем хлебный шарик. Искупая свою вину, Марк взял бутылку и наполнил рюмки. Видишь, указал он на свою рюмку. До краев. Бирюлин равнодушно кивнул. Марк поднял рюмку. Боря! Я за тебя. За белую ворону в полицейской стае. Гляди. Пью до дна. И он выпил. Килечку, килечку возьми, слегка оживился Бирюлин. Ну вот. А ты, дурочка, боялась. Ничего, кроме хорошего. Так? Марк кивнул, про себя считая выпитое: от первой чуть отпил, затем выпил всю, потом половину, и вот теперь опять полную. Рюмки большие, граммов, наверное, по пятьдесят. Тогда, значит, две по пятьдесят, еще двадцать пять и еще, скажем, десять. Сто тридцать пять. Терпимо. Между тем капитан Бирюлин намазал ломоть черного хлеба маслом, сверху аккуратно уложил три кильки, предварительно их обезглавив и оборвав им хвосты, и промолвил, это ты прав насчет белой вороны. Меня после армии занесло дурным ветром. И не нашлось никого, кто бы сказал дураку, на кой хрен ты туда лезешь? Он усмехнулся. Да-а-а… Боря, осторожно произнес Марк, и в полиции тоже, как везде, есть плохое, есть и хорошее. Но Бирюлин словно не слышал его. Никто не взял меня вот так – и он сжал пальцы в кулак – и не сказал, что ты там потерял? чему научишься? у пьяных карманы очищать? Он поднял рюмку и вопросительно глянул на Марка. Вперед? Или назад? Вперед, вперед, поспешно ответил Марк и к ста тридцати пяти прибавил еще пятьдесят. Сто восемьдесят пять. Ого. В следующий раз тормози, велел он себе. Тогда поехали, молвил Бирюлин. За все хорошее. Выпив и закусив заготовленным бутербродом, он продолжал. Политикой заразился. Помнишь ли, какое было время? Какие надежды? Какая вера, что еще немного, и все переменится, и в России можно будет жить без постоянной боли в душе, без ненависти, страха и стыда. Разве можно было не уверовать, когда советская власть издохла у всех на глазах, партия лопнула, как проворовавшийся банк, гэбэ тряхнули, милицию почистили. Такая радость. Свобода, новая жизнь, демократия! Ельцин! Ура! В трамвае два раза проехал, и у людишек восторг. Слюна до яиц. Плюнуть бы ему в могилу за немецкий оркестр, чеченскую бойню и этого крысеныша. За надежды обманутые. За предательство. За насмешку над всеми нашими ожиданиями. Расчетливые псы. Вершки кое-где посрезали, а корешки остались. Вывески сменили, а суть почти не тронули. Эх. Слабенький народ. Ему только своих жен метелить. Вот так, сказал Бирюлин невнятно из-за кружка колбасы, который он старался разжевать, и приходится жить. Сижу в этой норе, примус починяю, никого не трогаю. Вспоминать ли о надеждах своих, когда он был молод и полон сил? Он всем покажет, сколь высока честь служить своему народу. Горько он рассмеялся. И откуда только дураки берутся? Отец у него был нормальный инженер, мама – библиотекарь, а сын у них…
И он развел руками. И уже сорок два, и такое ощущение, что старик. Меня состарили. Марк глянул на крепкие руки Бирюлина, крепкую шею, широкие плечи и сказал, ты не спеши в старики. Здоровый ты лось, еще побегаешь. Бирюлин покачал головой. Азарта нет. Он вспомнил. А еще была тогда радость, что Церковь перестали гнобить. Сам он в Бога не верил и не верит, и ему освобождение Церкви отрадно было исключительно как еще один верный признак освобождения России. Но и тут некоторое время спустя он ощутил себя обманутым. Угореть от этих попов. То толкуют, что война для человечества мать родна, то со Сталина иконы пишут, то власти подмахивают. Такую пургу начинают гнать, что человек чувствует себя как на Канатчиковой даче. Все ли безумны и один я нормален, или я свихнулся, а все остальные здоровы. А тут еще в третьем корпусе поп живет, рыжий бочонок, его через день пьяным привозят. Но, Боря, возразил Марк, ты не прав… Мы это уже проходили, отозвался тот. Борис, ты не прав. Какая, если задуматься, страшная это комедия, наша жизнь! Нет, повторил Марк, ты в самом деле не прав. У меня девушка, моя невеста… Вот как, перебил его капитан Бирюлин, невеста! С этого и надо было начинать, а не с какой-то справки. И попробуй увернись. За твое семейное счастье! Любящая жена, да ведь это дар богов! Сокровище! Вот ты приходишь домой, замученный, от людей тебя воротит, так они тебе надоели, во рту гадко от тысячи ненужных слов – и она, ласточка, все понимает, она помогает тебе снять башмаки, провожает тебя в ванную, быстро-быстро мечет на стол и наливает тебе ледяной водки. Ты выпиваешь одну, потом вторую, ну, может быть, третью, и охватившая тебя вечная мерзлота начинает оттаивать, и ты возвращаешься к жизни. Милая, говоришь ты, как я тебя люблю. Это мечта моя несбывшаяся. А у тебя сбудется. Давай, друг. Двести тридцать пять, посчитал Марк и ужаснулся. То-то так легко стало. Вниз по наклонной плоскости. Надо собраться. Закусить. Он с третьей попытки пронзил вилкой кружок копченой колбасы, затем подцепил вареную и преувеличенно твердыми движениями намазал на хлеб масло, подумал и взял шпротину – и стал закусывать. Капитан одобрил и тут же наполнил рюмки. Не, не, сопротивлялся Марк, но Бирюлин, уже почуявший его слабину, напирал. Что значит – «не»? За твою семейную жизнь. Какое может быть «не». И ты говоришь, занюхивая хлебом, густо намазанным горчицей, молвил Бирюлин, она у тебя в церковь ходит? Ух-х, продирает. Он передернул плечами, чихнул и вытер набежавшие слезы. Марк кивнул. Ходит. Сказав это, он вслушался в звук своего голоса и нашел его счастливым и глупым. Надо остановиться во что бы то ни стало. Завтра в морг, потом к «покойнику», потом оформить заказ. Куча дел. Но он безмолвно принял наполненную рюмку, слабо укорив Бирюлина, куда ты гонишь. Двести восемьдесят пять. В бутылке на один раз. Он вспомнил боевой запас капитана и обреченно вздохнул. Живым не уйти. Капитан возмутился. Кто гонит? Такая волна пошла, грех пропускать. Ну, и что – нравится ей в церкви? Да, твердо ответил Марк и похвалил себя за ясность речи. Вот ты говоришь, у тебя поп как бочонок. А у нее – отец Иоанн, ч-чудный ч-человек, в-в-внимательный, понимающий… Не пьет. Совсем? – осведомился Бирюлин. С-совсем. Некоторые буквы стали даваться трудней. Это нехорошо. А впрочем, что тут такого. Ну, выпил с хорошим человеком. Он мне друг. Справку дал. Боря! – решительно и с чувством произнес Марк. Налей. Повторять не потребовалось. За тебя. Т-ты тоже ч-чудный ч-человек. Вот! Вас надо познакомить. Кстати. Он бывший офицер. Он был капитаном. И ты капитан. У вас должно быть много общего. Армейские, заметил Бирюлин, милицейских не любят. В-вз-здор, отмел Марк. Он с-с-вященник, и он всех любит. Ну, за тебя. Триста тридцать пять. Не может быть. Что ж, трезво, внятно и печально произнес Бирюлин, если я тайный враг всего, что вокруг, то, может быть, он примирит меня хотя бы с самим собой. Скажет мне, для чего я живу. Мобильник зазвонил у Марка. Он посмотрел и схватился за голову. Оля. Обещал к ней заехать. Я заехать обещал, шепнул он Бирюлину, словно боясь, что Оля его услышит. Ну и заедешь, сказал тот. Д-добрый в-вечер, проговорил Марк, каждым словом выдавая свое состояние. Марик! – воскликнула Оля. Что с тобой? Тебе плохо? Нет, сказал он. Мне хорошо. Очень. Она догадалась. Ты пья